Глава 9. Несколько минут было слышно только шуршание шин и свист ветра в ушах

Несколько минут было слышно только шуршание шин и свист ветра в ушах. А ведь Аня права: эта Тина нас просто достала! Мне стало на самом деле невыносимо жарко! Чтобы выйти из темы, я набрал номер Людочки.

— Привет!..

Людочка была рада этому звонку.

— Ты где?

— Поздравляю! — проорал я в мобилку.

— Я слышу, слышу… Не ори так. Ты где?

— Я в Париже, Париже!.. Я скоро!..

— Мне вылетать?

— Нет-нет… Я тут… Ну, потом… Ну, пока… Поздравляю!..

— Спасибо, что к вечеру вспомнил…

— Разве уже вечер?..

— Ну, пока-пока…

Людочка отключила телефон.

Аня не проронила ни слова. Мы слушали только свист ветра…

— Слушай, — сказал я, — еще ж не вечер?

Аня только улыбнулась.

Потом я снова рассказывал, рассказывал, чуть не крича, споря с ветром и шуршанием шин, сидя вполоборота и уже привычно, помогая пальцами обеих рук, обретать своим словам убедительность и правдивость. В конце концов, я сказал, что это — дело моей жизни.

— И если у нас есть хоть капля гордости за свой народ и свою страну, хоть грамм национального достоинства, гран! — заключил я, — мы должны положить его на алтарь отечества…

— Да ладно тебе, — остановила она поток моего высокого красноречия, — нельзя быть патриотом страны, где идет поголовный мор, где… Ну, да ладно, ты все это знаешь, ты скажи: почему ты считаешь это делом своей жизни? Пройдет год или два, ты добьешься каких-то результатов и придет к тебе какой-то успех, мир признает тебя, но достигнуть того, о чем ты мне так страстно рассказываешь, согласись, невозможно.

— Как ты не поймешь…

— Я понимаю, что я в этой игре — просто никто, но, ты послушай меня: и никто может быть прав. Тебе вскоре наскучит вся эта кутерьма с улучшением человеческой породы и ты захочешь стать известным картежным шулером или неизвестным вором, или режиссером кино, а то и отцом большого семейства.

— Что все это значит?

— Это значит, что ты снова пойдешь нарасхват и вразнос.

— Ань, послушай.

— Где гарантии того, что таких метаморфоз с тобой больше не произойдет, не случится? Даже ты не в силах изменить работу своих генов. Все твои утопические аферы сидят в них, как… как пули в обойме. Дай им только волю!

— Почему же как пули? Как зерна добра…

— Гены, ты же это прекрасно знаешь, как стальные оковы, держат каждого в своем стойле. Разве не так? И, главное, согласись — человек всегда грешен и никогда совершенным не станет. А его неистребимая вера в то, что из дерьма можно сделать пулю, выстроить, как ты предлагаешь, какую-то пирамиду справедливости и добра, эта вера ведет к катастрофам, к таким потрясениям, в сравнении с которыми мелкие жизненные неурядицы и даже трагедии кажутся манной небесной на парном молоке. История натоптана такими примерами, как энергией атом…

— То как пули, теперь как атом…

— Перестань придираться к словам. Плата за воплощение утопий всегда была очень велика, и ты это тоже знаешь. Но тебе нужна помпа, ты жаждешь славы, величия. Тебе хочется влиять на потоки сознания…

Аня не давала мне вставить слова. Я взял ее за руку и крепко сжал пальцы. Я понятия не имел, о чем сейчас буду говорить, теперь мне было необходимо остановить поток ее холодного скептицизма.

— Ань, смотри, — сказал я, ударяя указательным пальцем правой руки по ее правому колену, — смотри, слушай. Во-первых…

И я опять пустился в перечисление своих доводов. Я говорил быстро и горячо. Да, я был сродни великим ораторам всех времен и народов, Аристофаном, Эмпедоклом, Цицероном и всеми ими вместе взятыми, Гераклом современного красноречия и убеждения. Море моих слов бурлило и стонало, клокотало в моем горле, а слова просто кипели и пенились, им было тесно в моей луженой глотке. Я слышал, как умопомрачительно высоко звучало «дом, Родина, величие, вечность, честь…».

Юля бы, услышав все это, сказала: «Ты просто Цезарь в сенате!».

Аня слушала, рассматривая свои красивые руки, и не сделала ни единой попытки остановить меня. Когда через полчаса или час пыл мой поугас и у меня исчез запас нужных слов, я поймал себя на том, что стал повторяться. Аня оторвала взгляд от своих восхитительных пальчиков и посмотрела мне в глаза так, как она всегда смотрит, требуя тишины.

— Что? — только это и произнес я. И умолк на полуслове, словно меня сразила пуля снайпера.

Аня улыбнулась своей обворожительной улыбкой с ямочками на щеках.

— Toute la vie est dans l’essor (Жизнь — это вечный взлет, — фр.), — едва слышно произнесла она, — это единственный путь к совершенству.

— Что-что? — не расслышал я.

На мгновение воцарилась тишина.

— Рестик, — затем миротворно и нежно проговорила она, — я уже сказала тебе, что трудно быть патриотом страны, народ которой погряз в дерьме. Это — первое. И второе — гимны, родной мой, мне не нужны.

И чтобы сбить пену с моих высокопарных слов, она спросила:

— Тебе нравится, как я веду свой кабриолет? Хочешь кончиками пальцев прощупать качество французских дорог?

— При чем тут дороги? У нас грандиозные планы! Неужели ты…

Потом я все-таки, чисто машинально, выразил восхищение ее искусством гнать крылатое авто, кивнув головой и что-то пробормотав по этому поводу, но мысль свою не терял. Мне казалось, я избрал верную тактику убеждения. Правда, я пока не выложил свой главный козырь: я ни разу не упомянул о технологии строительства нашей пирамиды. Пирамида совершенства! — вот моя цель. А технология — это ключ, да золотой ключик от ларца жизни. Это дорога к вечности. Но не пришло еще время, думал я, применить свое главное оружие. Сделать как, know how — вот решение всех проблем. Этот ключ ее восхитит! Ей всегда нравилось все нетривиальное, неординарное, оригинальное и фантастическое… И, конечно, я ни слова не сказал ей об Иисусе Христе! Не то, чтобы всуе, вообще ни-ни. Даже мысль о Нем я гнал от себя. Хотя и молился, немо молился, взывая к Нему и призывая на помощь. Как же без Него?!

— И в конце-то концов, — заключил я, — надо знать, зачем ты живешь. Я — знаю. Я знаю и то, что это не только дело моей жизни, это мое предназначение, понимаешь, это мой и Божий дар, и ему я буду служить страстно… Чего бы мне это ни стоило. Я отказался от всего…

— Ух, — воскликнула Аня, — вот теперь я тебя узнаю!..

— Да, — сказал я и добавил, — для тебя не будет открытием тот факт, что человечество идет по пути самоуничтожения. Я хочу вывести его на путь совершенства.

— Ха, — сказала она, — ну-ну... Много у нас было таких, кто под флагами добродетелей, пытались предложить свои светлые тропы. И что?

— Но они ничего в этом не понимали. У них не было знаний. Они предлагали пути насилия, используя силу дубинки, дыбы, меча, пороха, атома… Но есть другой, совершенный путь — сила гена. Это невероятно мощный фактор преобразования общества. Ген и сознание — вот выход для сохранения жизни. Это и есть моя Пирамида. Мы обязательно должны помочь…

— Я заметила, что сострадание — теперь твоя главная черта. Ты всех хочешь спасти, всем помочь. Зачем? Зачем тогда Бог? Он все решит.

— Как ты не понимаешь, — возмутился я, — ведь у нас грандиозные планы, и мы должны…

Она не дала мне закончить мысль:

— Если хочешь рассмешить Бога, — сказала она, — расскажи ему о своих планах.

Прошло еще полчаса. Мы снова вышли из машины и теперь бродили взад-вперед от дерева к дереву, глядя под ноги и по сторонам, то рассуждая, то вдруг умолкая.

— Сейчас наука познала истину. Мы умеем считать ее кванты. Кванты жизни, сознание гена… Задача в том, чтобы уметь управлять жизнью так, чтобы залезть на ее вершину. И забрать всех с собой. Там, на этой вершине — Бог, совершенство Природы. И там счастье каждого, и счастье всех.

— Я всегда знала, что ты — неисправимый мечтатель.

Аня наклонилась и сорвала травинку. Она разглядывала ее с таким любопытством, будто это был не зеленый стебелек, а перо из хвоста фазана. Я принял ее высказывание за комплимент, и все же не удержался:

— Но разве не мечтателями были Македонский и Цезарь, Августин и Иисус? Разве не они были Колумбами своих Америк. Вся история человечества покоится на костях мечтателей. Не было бы Тутанхамона, Навуходоносора и Рамзеса, не было бы Гомера, Сократа или Сенеки, Цезаря и Клеопатры, Таис Афинской или Лауры, не было бы Рабле и Гаргантюа, Шекспира и леди Макбет, не было бы Леонардо да Винчи и его Джоконды…

— Ты забыл Наполеона, Ленина, Гитлера, Сталина…

— Если бы их не было — не было бы истории. А что бы она делала без Будды, Магомета, Аллаха или Христа? Скажи что?

Аня молчала.

— Вот я и хочу вернуть истории своих созидателей. Творцов. Это ты понимаешь!? Спрессовать старую и воссоздать, возродить, воздвигнуть и утвердить новую историю. Но теперь уже не историю вождей и полководцев, пап и царей, не историю революций и войн, движений и партий, а историю человека, понимаешь, человека вообще.

— Не понимаю.

— Недра гена неисчерпаемы, — это был мой последний козырь, — в них смысл и суть всех наших историй…

Аня остановилась и взяла мою руку. Затем резким движением головы отбросила со лба распущенные волосы и посмотрела мне в глаза.

— Милый мой, — сказала она, — все это прекрасно! Но ты можешь мне объяснить: во что ты играешь?

— В кости. Ты меня раскусила: в кости. Как Бог. Все во что-то играют, но моя игра стоит свеч. И ты это знаешь.

— Знаю, но чего мы добьемся?

— Мы, — у меня запершило в горле, я закашлялся, как это бывает в кино и в книжках, когда героя зацепили за нерв. Мне удалось справиться с волнением и сказать то, о чем я так долго не отваживался сказать, — мы… мы изменим историю!..

Воцарилось молчание. Аня закрыла глаза, и снова ее губы растянулись в добродушной улыбке. Затем она встала на цыпочки, запрокинула голову, подняла обе руки к небу, словно желая улететь, и глубоко втянула в себя воздух через нос, будто наслаждалась запахом любимых фиалок.

— От тебя пахнет парным молоком и босоногим детством. И это — удивительно здорово!— произнесла она, — мне давно не было так хорошо!

На минуту воцарилось молчание, затем Аня тихо произнесла:

— Вернуть прошлое?.. Но ты ведь до сих пор ищешь себя, и я снова окажусь у тебя на пути… Ты же снова… Не знаю… Не знаю…

Она и не думала спрашивать, кто такая эта Людочка Жос.

— Жос? — спрашивает Лена.

— Ага, — говорю я, — такая фамилия. У нее просто золотые…

— Ясно-ясно, говорит Лена, — можешь не продолжать… Ни о Людочке своей, ни о Тиночке… А Аня мне нравится!..

Вау! А мне?!