Глава 16. Юлиному любопытству не было предела

Юлиному любопытству не было предела:

— Расскажи, расскажи еще раз об этом чуде…

— О каком чуде?

— О любви…

Юля, как всегда, открыто посмотрела мне в глаза.

— О любви?.. О любви ты все уже знаешь.

— Каждый раз ты рассказываешь по-новому.

Я не помню, что вообще когда-либо рассказывал ей о любви. Между слов можно было, конечно, прочесть, что мне доводилось в жизни испытывать это чувство, но чтобы об этом кому-то рассказывать — нет. О любви не расскажешь словами. Все что сказано, считаю я, сказано неверно и, наверное, впустую. Любовь молчалива, нема. И каждый знает, что это такое. Облечь в слова — значит фарисействовать, даже юродствовать. Мы ведь произносим слова для того, чтобы за них спрятаться. Чтобы мир знал нас такими, какими мы хотим ему казаться.

— Чудо любви непостижимо, — говорю я. — О том, кого мы любим, мы рассказываем меньше всего. Мы просто знаем, что любим. И все слова, сказанные об этом, кажутся никчемными и даже ложными. У этих слов нет никакой надежды выразить это чудо. Любовь — это Бог. Она не признает разговоров всуе.

— Значит, ты считаешь…

— Не надо считать.

— Что же, по-твоему…

— Нет-нет, — говорю я, — любовь — это такая природа и такой порядок вещей во Вселенной…

Юля не понимает:

— Порядок вещей?..

— Нет смысла писать какие-то там законы сосуществования между людьми, если они не пронизаны, не наполнены духом любви.

— И в твоей Пирамиде все законы наполнены…

— Переполнены, — говорю я, — а как же!?.

А как бы Тина определила свою формулу любви? Я был потрясен: вдруг возникшее напоминание о какой-то виртуальной Тине просто ошарашило меня: при чем тут Тина?! Что она, по сути нечто воздушное и неуловимое, пёрышко Жар-птицы, что она может знать о любви? О моей любви к Ане, к Юле или к Людочке?.. Или, скажем, к… Да мало ли… Стишки? Может быть… Но что могут сказать стихи об этом божественном чуде? «Любовь не вздохи на скамейке»? Или «Я помню чудное мгновенье»? Хо!.. А и правда — что?

И я, не давая себе отчета в своих действиях, стал лихорадочно искать Тинин томик стихов. Что если там откровение, ну да, вдруг там есть эта формула…

Куда же я его задевал?

— Что ты ищешь? — спрашивает Юля.

— Вот, — говорю я, взяв с книжной полки увесистый том, — вот послушай…

— Что это?

— Точка зрения, — говорю я и читаю: «Смысл любви состоит в том, чтобы с трудом отыскать бабу, которая органически не способна тебя полюбить, и бухнуть в нее все: душу, мозг, здоровье, деньги, нервы…».

— Кто это? — спрашивает Юля.

— Твой современник.

— Что же по-твоему самое страшное для любви?

Я это уже говорил: разочарование. Юля в полной растерянности:

— И ничто ее не может спасти?

Я и это уже говорил: истинной любви, что от Бога, не нужны костыли и подпорки. И всё же, и всё же — что такое любовь? Любовь, думаю я, — это бездонная чаша, любишь — пей, хоть залейся, а разбил — не склеишь…

Вдруг пришло на память: «…он крючками зрачков по распятому телу блуждал … вдосталь …не было слез…просто засуха…не было сил … нож шагал напролом… что ему до текучей воды…он любил меня так этим светлым холодным клинком… и просил меня выждать и выжить…».

— Что это? — спрашивает Юля.

— Это — любовь! — отвечаю я.

Юля смотрит на меня, словно видит впервые.

— Своими ответами, — говорит она, — ты открываешь двери не для разъяснений, но для проблем.

— Проблем? Разве у нас возникли проблемы?

— Проблем нет, но уже, кажется, слышен скрип двери.

Никакого скрипа я тогда еще не слышал. Но Анин вопрос не выходил у меня из головы: «Что-то случилось?».

И куда же я задевал томик Тининых стихов?