2015-06-16
216
Иногда Юля просто восхищала меня: ее смелость и непредсказуемость… Однажды, я уже готов был проститься…
— Я с тобой!..
Я недоумевал: зачем она надевает плащ? Ночь на дворе! Ах, да! Мы же договорились! Что теперь, с того момента, когда мне пришлось самому выбираться из Валетты, когда меня едва не прихлопнули (спасибо Тине, по сути, спасшей тогда меня!), и я сожалел, что ее не было рядом (я сказал это просто так, шутки ради), мы тогда договорились, что она меня теперь одного никуда не отпустит.
— Я только губы подкрашу, — говорит Юля.
— Конечно-конечно…
Я думаю, как же мне удрать одному, и ловлю себя на мысли, что впервые должен прибегнуть к обману. Вполне может быть, что через какой-то час-полтора в меня снова будут стрелять. И я не могу позволить себе подвергать и ее жизнь опасности.
— Я жду тебя в машине, — говорю я, — захвати сигареты…
— Угу…
Ночь такая, что даже съежилась от холода. Мой «мерседес» срывается с места как угорелый, но за углом я резко торможу и, выйдя из машины, возвращаюсь, чтобы выглядывать из-за угла дома: я должен убедиться, что она вернется в номер и тут же позвонит мне. Зная ее, я только на это и рассчитываю. Расчет точен. Когда она звонит, я произношу одно только слово: «Прости». И выключаю телефон. Я найду потом нужные слова для объяснения. Никаких оправданий…
Еще три дня тому назад мне казалось, что все уже позади, что преследователи потеряли наш след, и теперь можно пожить какое-то время без оглядки. Юля даже пошутила на этот счет:
— Ты мастер заметать следы.
Я бы согласился и с этим ее утверждением, как и со многими другими («ты знаешь, чего хочешь», «я не всегда понимаю, когда ты шутишь», наконец: «ты у меня большая умница!»), но я не могу не признать, что главная опасность еще впереди. Я знал это и сто лет назад и все же надеялся…
На что, собственно?!
Терять — вот ведь что страшно!
Чтобы не потерять ее, я набираю номер.
— Привет, — ее голос взволнован, — зачем ты отключил телефон?
— Я целую… Ваши… руки, — медленно, разделяя затяжными паузами слова, диктую я своему мобильнику, — завидуя… тому, кто… целует… все то, чего… не целую… я.
И жду. Тишина. Даже шуршания шин не слышно. Тишина длится как раз вот до этого баннера над головой, на котором я успеваю прочесть одно только слово: «Pardon…». Значит, никакой это не Гудзон, думаю я, и вдруг слышу:
— Так целуй!.. Целуй же!.. Ты где?..
Как можно такое терять?
— Кажется, это Авиньон, — говорю я.
Вот что меня вполне в ней устраивает: она ни разу не заикнулась о браке! Видимо, зная, что я не терплю заик.
— Нет, это не Авиньон — Амбуаз! Я же еду к Леонардо да Винчи!!!
Проходит неделя. Я вхожу и спрашиваю Юлю:
— Нет, ты можешь мне, наконец, сказать, за что ты меня так любишь?
— Не волнуйся ты так, — говорит Юля, — только за то, что ты — это ты.
— Но так ведь можно любить и…
— Конечно!..
— Было не до Тины? — спрашивает Лена.
— Было не до Тины, — говорю я.
