Безсмертию души моей

Безсмертие своих творений.

Не властны мы в судьбе своей,

По крайней мере, нет сомненья,

Сей плод небрежный вдохновенья,

Без подписи, в твоих руках

На скромных дружества листках

Уйдёт от общего забвенья...

Но пусть напрасен будет труд,

Твоею дружбой оживленный -

Мои стихи пускай умрут -

Глас сердца, чувства неизменны

Наверно их переживут!

Ах! счастлив, счастлив тот,

Кто лиру в дар от Феба

Во цвете дней возьмёт!

Как смелый житель неба,

Он к солнцу воспарит,

Превыше смертных станет,

И слава громко грянет:

“ Безсмертен ввек пиит!”

Но ею мне ль гордиться,

Но мне ль безсмертьем льститься?..

До слёз я спорить рад,

Не бьюсь лишь об заклад,

Как знать, и мне, быть может,

Печать свою наложит

Небесный Аполлон;

Не весь я предан тленью;

С моей, быть может, тенью

Полунощной порой

Сын Феба молодой,

Мой правнук просвещенный,

Беседовать придёт

И мною вдохновенный

На лире воздохнёт.

К.Я. Данилевский, знакомый с миропониманием Пушкина, изложенного в его донской научной рукописи и в приведённых строках о предпочтении «б езсмертия своих творений» перед «безсмертием души», тем самым подтверждал готовность самопожертвования, писал в своей знаменитой книге «Россия и Европа»: «Единственное основание для самопожертвования есть безсмертие, вечность внутренней сущности человека; ибо, для того чтобы строгий закон нравственности или самопожертвования не был нелепостью, заключающую в себе внутреннее противоречие, очевидно, необходимо, чтоб он вытекал из внутренней природы того, кто должен на его основании действовать, точно так же, как и во всех природных или, что то же самое, божественных законах.

Но если для человека всё оканчивается здешнею жизнью, то, без сомнения, и законы его деятельности не могут ниоткуда иначе почерпнуться, как из требований этой же жизни, из того, что составляет её сущность, то есть из требований временного спокойствия, счастия, благоденствия, в которых каждое существо находит конечную и даже единственно вообразимую цель своего бытия. [206]

Только в том случае, ежели не в этом, заключается внутренняя потребность нашей сущности, духа, как мы его называем, — если в нём содержится нечто иное, не исчерпываемое содержанием временной земной жизни, — может быть выставляемо и иное начало для его деятельности, начало нравственности, любви и самопожертвования. Самопожертвование есть высший нравственный закон» [207]

Жизнь Пушкина – пример самопожертвования. Он как Христос, зная день своей смерти, хотя и просил Бога не дать испить чашу смерти, но последовал воле Божьей: