Смутился ли, певец унылый,
Измены вестью роковой…
Так! равнодушное забвенье
За гробом ожидает нас.
Врагов, друзей, любовниц глас
Вдруг молкнет [215].
В 1835 г. к концу своей жизни Пушкин показал, как мечется обычный человек перед смертью:[216]
Духовный труженик - влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего Книгу.
Он тихо поднял взор - и вопросил меня,
О чём, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный:
Я осуждён на смерть и позван в суд загробный –
И вот о чём крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит. "
- "Коль жребий твой таков,
Он возразил - и ты так жалок, в самом деле.
Чего ж ты ждёшь? зачем не убежишь отселе?"
И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?"
Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь?" –
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
"Я вижу некий Свет", - сказал я, наконец.
"Иди ж, - он продолжал: - держись сего ты Света;
|
|
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат [217] спасенья не достиг,
Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг.
…………………………………………..
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть - оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.
Пушкин перед смертью, в 1836 г. напечатал в своём журнале «Современник» статью «Собрание сочинений Георгия Кониского, Архиепископа Белорусского, изд. протоиереем Иоанном Григоровичем. СПб., 1835», в которой приводит слова Кониского: «Душа безсмертная, от бренного тела, как птица из растерзанной сети, весело излетевши, воспаряет в рай Богонасаждённый, где вечно цветёт древо жизни, где жилище Самому Христу и Избранным Его.
Телеса наши, в гробах согнившие и в прах рассыпавшиеся, возникнут от земли, как трава весною, и по соединении с душами восстанут, и укажутся всему небу, пред очами Ангелов и человеков, пред очами предков наших и потомков, одни яко пшеница, другие яко плевелы, ожидая серпов Ангельских, и того места, которое назначено, особо для пшеницы, и особо для плевел…
Особое чудо миру и печать истины Евангельской есть страдальческая смерть посланников-победителей. Но посмотри, что с сими убиенными последовало? Цари персть их почитают и, отложив порфиру и венец, благоговейно преклоняют колена пред гробами их…
Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере как затихает весёлый гудок, затихает и весёлость. Но радость духовная есть радость вечная; она не умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит и по ту сторону гроба».
Из воспоминаний П.А. Плетнёва о Пушкине: «Любимый... разговор его, за несколько недель до его смерти, всё обращён был на слова: " Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение "... А я, слушая его и чувствуя, что ещё далеко мне до титла человека благоволения, брал намерение дойти до того».
|
|
Как раз «за несколько недель до смерти» Пушкина великое славословие особенно часто повторялось на службах Рождественской седмицы (с 6 по 13 января) - и присутствовало в сознании каждого, кто посещал в те дни церковь. Причём звучание этих Евангельских слов в стихире Рождества, где заключительные слова «мир, в человецех благоволение» - особым приёмом соединяются вместе, объясняет толкование их Пушкиным и в разговоре с Плетнёвым, выразившим своё мнение на книгу Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека», написанной для «Современника» в 1836 г. - там Пушкин тоже упоминал о людях, принадлежащих «к сим избранным, которых Ангел Господний приветствовал именем человеков благоволения». [218]
Итак, Пушкин чаше всего обращался к священным писаниям, которые звучали на церковных службах. Соответственно, библейские выдержки в его стихотворчестве легко узнавались читателями-современниками: в пушкинское время отрывки из Св. Писания, которые читались и пелись в храме, были у всех на слуху, они звучали из года в год, а порою изо дня в день. Нельзя было «повторить ни одного выражения» из Писания, «которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов», - так писал Пушкин в 1836 г. о важнейшем качестве Евангелия – оно было плотью и кровью русских людей.
Юный Пушкин знал о своём втором явлении в жизни русского народа, и о котором напишет Н.В. Гоголь ещё при жизни Пушкина, как о втором пришествии Христа-Спасителя, и отразил это в стихотворении «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году»[219]:
О, сколь величествен, безсмертный, ты явился
Когда на сильного с сынами устремился;
И, челы приподняв из мрачности гробов,