ГЛАВА V. -- Мама, мама, я так счастлива

-- Мама, мама, я так счастлива! -- шептала девушка, прижимаясь щекой кколеням женщины с усталым, поблекшим лицом, которая сидела спиной к свету, вединственном кресле убогой и грязноватой гостиной.-- Я так счастлива, --повторила Сибила.-- И ты тоже должна радоваться! Миссис Вэйн судорожно обняла набеленными худыми руками голову дочери. -- Радоваться? -- отозвалась она.-- Я радуюсь, Сибила, только тогда,когда вижу тебя'на сцене. Ты не должна думать ни о чем, кроме театра. МистерАйзекс сделал нам много добра. И мы еще до сих пор не вернули ему егоденьги... Девушка подняла голову и сделала недовольную гримаску. -- Деньги? -- воскликнула она.-- Ах, мама, какие пустяки! Любовь важнееденег. -- Мистер Айзекс дал нам вперед пятьдесят фунтов, чтобы мы моглиуплатить долги и как следует снарядить в дорогу Джеймса. Не забывай этого,Сибила. Пятьдесят фунтов -- большие деньги. Мистер Айзекс к нам оченьвнимателен... -- Но он не джентльмен, мама! И мне противна его манера разговариватьсо мной, -- сказала девушка, вставая и подходя к окну. -- Не знаю, что бы мы стали делать, если бы не он, -- ворчливовозразила мать. Сибила откинула голову и рассмеялась. -- Он нам больше не нужен, мама. Теперь нашей жизнью будетраспоряжаться Прекрасный Принц. Она вдруг замолчала. Кровь прилила к ее лицу, розовой тенью покрылащеки. От учащенного дыхания раскрылись лепестки губ. Они трепетали. Знойныйветер страсти налетел и, казалось, даже шевельнул мягкие складки платья. -- Я люблю его, -- сказала Сибила просто. -- Глупышка! Ох, глупышка! -- как попугай твердила мать в ответ. Идвижения ее скрюченных пальцев, унизанных дешевыми перстнями, придавали этимсловам что-то жутконелепое. Девушка снова рассмеялась. Радость плененной птицы звенела в ее смехе.Той же радостью сияли глаза, и Сибила на мгновение зажмурила их, словножелая скрыть свою тайну. Когда же она их снова открыла, они были затуманенымечтой. Узкогубая мудрость взывала к ней из обтрепанного кресла, проповедуяблагоразумие и осторожность, приводя сентенции из книги трусости, выдающейсебя за здравый смысл. Сибила не слушала. Добровольная пленница Любви, она вэти минуты была не одна. Ее принц, Прекрасный Принц, был с нею. Она призвалаПамять, и Память воссоздала его образ. Она выслала душу свою па поиски, и тапривела его. Его поцелуй еще пылал на ее губах, веки еще согревало егодыхание. Мудрость между тем переменила тактику и заговорила о необходимостипроверить, навести справки... Этот молодой человек, должно быть, богат. Еслитак, надо подумать о браке... Но волны житейской хитрости разбивались об ушиСибилы, стрелы коварства летели мимо. Она видела только, как шевелятся узкиегубы, и улыбалась. Вдруг она почувствовала потребность заговорить. Насыщенное словамимолчание тревожило ее. -- Мама, мама, -- воскликнула она.-- За что он так любит меня? Я знаю,за что я полюбила его: он прекрасен, как сама Любовь. Но что он нашел вомне? Ведь я его не стою... А всетаки, -- пе знаю отчего, -- хотя я совсемего недостойна, я ничуть не стыжусь этого. Я горда, ох, как горда своейлюбовью! Мама, ты моего отца тоже любила так, как я люблю ПрекрасногоПринца? Лицо старой женщины побледнело под толстым слоем дешевой пудры, сухиегубы искривила судорожная гримаса боли. Сибила подбежала к матери, обняла ееи поцеловала. -- Прости, мамочка! Знаю, тебе больно вспоминать об отце. Это потому,что ты горячо его любила. Ну, не будь же так печальна! Сегодня я счастлива,как ты была двадцать лет назад. Ах, не мешай мне стать счастливой на всюжизнь! -- Дитя мое, ты слишком молода, чтобы влюбляться. И притом -- что тебеизвестно об этом молодом человеке? Ты даже имени его пе знаешь. Все это ввысшей степени неприлично. Право, в такое время, когда Джеймс уезжает от насв Австралию и у меня столько забот, тебе следовало бы проявить большечуткости... Впрочем, если окажется, что он богат... -- Ах, мама, мама, не мешай моему счастью! Миссис Вэйн взглянула на дочь -- и заключила ее в объятия. Это был одиниз тех театральных жестов, которые у актеров часто становятся как бы "второйнатурой". В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел коренастый,несколько неуклюжий юноша с взлохмаченными темными волосами и большимируками и ногами. В нем не было и следа того тонкого изящества, котороеотличало его сестру. Трудно было поверить, что они в таком близком родстве. Миссис Вэйн устремила глаза на сына, и улыбка ее стала шире. Сын в этуминуту заменял ей публику, и она чувствовала, что они с дочерью представляютинтересное зрелище. -- Ты могла бы оставить и для меня несколько поцелуев, Сибила, --сказал юноша с шутливым упреком. -- Да ты же не любишь целоваться, Джим, -- отозвалась Сибила.Тыугрюмыйстарый медведь!Она подскочила к брату и обняла его. Джеймс Вэйн нежно заглянул ей в глаза. -- Пойдем погуляем напоследок, Сибила. Наверное, я никогда больше невернусь в этот противный Лондон. И вовсе не жалею об этом. -- Сын мой, не говори таких ужасных вещей! -- пробормотала миссис Вэйнсо вздохом и, достав какой-то мишурный театральный наряд, принялась.чинитьего. Она была несколько разочарована тем, что Джеймс не принял участия втрогательной сцеве, -- ведь эта сцена тогда была бы еще эффектнее. -- А почему не говорить, раз это правда, мама? -- Ты очень огорчаешь меня, Джеймс. Я надеюсь, что ты вернешься изАвстралии состоятельным человеком. В колониях не найдешь хорошего общества.Да, ничего похожего на приличное общество там и в помине нет... Так что,когда наживешь состояние, возвращайся па родину и устраивайся в Лондоне. -- "Хорошее общество", подумаешь! -- буркнул Джеймс.-- Очень оно мненужно! Мне бы только заработать денег, чтобы ты и Сибила могли уйти изтеатра. Ненавижу я его! -- Ах, Джеймс, какой же ты ворчун! -- со смехом сказала Сибила.-- Такты вправду хочешь погулять со мной? Чудесно! А я боялась, что ты уйдешьпрощаться со своими товарищами, с Томом Харди, который подарил тебе этубезобразную трубку, или Недом Лэнгтоном, который насмехается над тобой,когда ты куришь. Очень мило, что ты решил провести последний день со мной.Куда же мы пойдем? Давай сходим в Парк! -- Нет, я слишком плохо одет, -- возразил Джеймс, нахмурившись.-- ВПарке гуляет только шикарная публика. -- Глупости, Джим! -- шепнула Сибила, поглаживая рукав его потрепанногопальто. -- Ну, ладно, -- сказал Джеймс после минутного колебания.-- Только тыодевайся поскорее. Сибила выпорхнула из комнаты, и слышно было, как она поет, взбегая полестнице. Потом ее ножки затопотали где-то наверху. Джеймс несколько раз прошелся из угла в угол. Затем повернулся кнеподвижной фигуре в кресле и спросил: -- Мама, у тебя все готово? -- Все готово, Джеймс, -- ответила она, не поднимая глаз от шитья.Последние месяцы миссис Вэйн бывало как-то не по себе, когда она оставаласьнаедине со своим суровым и грубоватым сыном. Ограниченная и скрытная женщинаприходила в смятение, когда их глаза встречались. Часто задавала она себевопрос, не подозревает ли сын что-нибудь. Джеймс не говорил больше ни слова, и это молчание стало ей невтерпеж.Тогда она пустила в ход упреки и жалобы. Женщины, защищаясь, всегдапереходят в наступление. А их наступление часто кончается внезапной инеобъяснимой сдачей. -- Дай бог, чтобы тебе понравилась жизнь моряка, Джеймс, -- началамиссис Вэйн.-- Не забывай, что ты сам этого захотел. А ведь мог бы поступитьв контору какого-нибудь адвоката. Адвокаты -- весьма почтенное сословие, впровинции их часто приглашают в самые лучшие дома. -- Не терплю контор и чиновников, -- отрезал Джеймс.-- Что я сам сделалвыбор -- это верно. Свою жизнь я проживу так, как мне нравится. А тебе,мама, на прощанье скажу одно: береги Сибилу. Смотри, чтобы с ней неслучилось беды! Ты должна охранять ее! -- Не понимаю, зачем ты это говоришь, Джеймс. Разумеется, я Сибилуоберегаю. -- Я слышал, что какой-то господин каждый вечер бывает в театре и ходитза кулисы к Сибиле. Это правда? Что ты на это скажешь? -- Ах, Джеймс, в этих вещах ты ничего не смыслишь. Мы, актеры,привыкли, чтобы нам оказывали самое любезное внимание. Меня тоже когда-тозасыпали букетами. В те времена люди умели ценить наше искусство. Ну а чтокасается Сибилы... Я еще не знаю, прочно ли ее чувство, серьезно ли оно. Ноэтот молодой человек, без сомнения, настоящий джентльмен. Он всегда такучтив со мной. И по всему заметно, что богат, -- он посылает Сибиле чудесныецветы. -- Но ты даже имени его не знаешь! -- сказал юноша резко. -- Нет, не знаю, -- с тем же безмятежным спокойствием ответила мать.--Он не открыл еще нам своего имени. Это очень романтично. Наверное, он изсамого аристократического круга. Джеймс Вэйп прикусил губу. -- Береги Сибилу, мама! -- сказал он опять настойчиво.-- Смотри за нейхорошенько! -- Сын мой, ты меня очень обижаешь. Разве я мало забочусь о Сибиле?Конечно, если этот джентльмен богат, почему ей не выйти за него? Я уверена,что он знатного рода. Это по всему видно. Сибила может сделать блестящуюпартию. И они будут прелестной парой, -- он замечательно красив, его красотавсем бросается в глаза. Джеймс проворчал что-то себе под нос, барабаня пальцами по стеклу. Онобернулся к матери и хотел что-то еще сказать, но в эту минуту дверьотворилась и вбежала Сибила. -- Что это у вас обоих такой серьезный вид? -- воскликнула она.-- В чемдело? -- Ни в чем, -- сказал Джеймс.-- Не все же смеяться, иной раз надо исерьезным быть. Ну, прощай, мама. Я приду обедать к пяти. Все уложено, кромерубашек, так что ты не беспокойся. -- До свиданья, сын мой, -- отозвалась миссис Вэйн и величественно, нос натянутым видом кивнула Джеймсу. Ее сильно раздосадовал тон, каким онговорил с ней, а выражение его глаз пугало ее. -- Поцелуй меня, мама, -- сказала Сибила. Ее губы, нежные, какцветочные лепестки, коснулись увядшей щеки и согрели ее. -- О дитя мое, дитя мое! -- воскликнула миссис Вэйн, поднимая глаза кпотолку в поисках воображаемой галерки. -- Ну, пойдем, Сибила! -- нетерпеливо позвал Джеймс. Он пе выносилаффектации, к которой так склонна была его мать. Брат и сестра вышли на улицу, где солнечный свет спорил с ветром,нагонявшим тучки, и пошли по унылой ЮстонРод. Прохожие удивленнопосматривали на угрюмого и нескладного паренька в дешевом, плохо сшитомкостюме, шедшего с такой изящной и грациозной девушкой. Он напоминалдеревенщинусадовника с прелестной розой. По временам Джим хмурился, перехватывая чей-нибудь любопытный взгляд.Он терпеть не мог, когда на него глазели, -- чувство, знакомое гениям толькона закате жизни, но никогда не оставляющее людей заурядных. Сибила жесовершенно не замечала, что ею любуются. В ее смехе звенела радость любви.Она думала о Прекрасном Принце, но, чтобы ничто не мешало ей упиваться этимимыслями, не говорила о нем, а болтала о корабле, на котором будет плаватьДжеймс, о золоте, которое он непременно найдет в Австралии, о воображаемойкрасивой п богатой девушке, которую он спасет, освободив из рук разбойниковв красных рубахах. Сибила и мысли не допускала, что Джеймс на всю жизньостанется простым матросом, или третьим помощником капитана, или кем-либо втаком роде. Нет, нет! Жизнь моряка ужасна! Сидеть, как птица в клетке, накаком-нибудь противном корабле, когда его то и дело атакуют с хриплым ревомгорбатые волны, а злой ветер гнет мачты и рвет паруса на длинные свистящиеленты! Как только корабль прибудет в Мельбурн, Джеймсу следует вежливосказать капитану "прости" и высадиться на берег и сразу же отправиться назолотые прииски. Недели не пройдет, как он найдет большущий самородокчистого золота, какого еще никто никогда не находил, и перевезет его напобережье в фургоне под охраной шести конных полицейских. Скрывающиеся взарослях бандиты трижды нападут на них, произойдет кровопролитная схватка, ибандиты будут отброшены... Или нет, не надо никаких золотых приисков, тамужас что творится, люди отравляют друг друга, в барах стрельба, ругань.Лучше Джеймсу стать мирным фермером, разводить овец. И в один прекрасныйвечер, когда он верхом будет возвращаться домой, он увидит, как разбойник начерном коне увозит прекрасную знатную девушку, пустится за ним в погоню испасет красавицу. Ну а потом она, конечно, влюбится в него, а он -- в нее, иони поженятся, вернутся в Лондон и будут жить здесь, в большущем доме. Да,да, Джеймса ждут впереди чудесные приключения. Только он должен бытьхорошим, не кипятиться и не транжирить денег. -- Ты слушайся меня, Джеймс. Хотя я старше тебя только на год, ягораздо лучше знаю жизнь... Да смотри же, пиши мне с каждой почтой! И молисьперед сном каждый вечер, а я тоже буду молиться за тебя. И через нескольколет ты вернешься богатым и счастливым. Джеймс слушал сестру угрюмо и молча. С тяжелым сердцем уезжал он издому. Да и не только предстоящая разлука удручала его и заставляла сердитохмуриться. При всей своей неопытности юноша остро чувствовал, что Сибилеугрожает опасность. От этого светского щеголя, который вздумал за нейухаживать, добра не жди! Он был аристократ -- и Джеймс ненавидел его,ненавидел безотчетно, в силу какого-то классового инстинкта, ему самомунепонятного и потому еще более властного. Притом Джеймс, зная легкомыслие ипустое тщеславие матери, чуял в этом грозную опасность для Сибилы и еесчастья. В детстве мы любим родителей. Став взрослыми, судим их. И бывает,что мы их прощаем. Мать! Джеймсу давно хотелось задать ей один вопрос -- вопрос, которыймучил его вот уже много месяцев. Фраза, случайно услышанная в театре,глумливое шушуканье, донесшееся до него раз вечером, когда он ждал мать увхода за кулисы, подняли в голове Джеймса целую бурю мучительных догадок.Воспоминание об этом и сейчас ожгло его, как удар хлыста по лицу. Он сдвинулброви так, что между ними прорезалась глубокая морщина, и с гримасой болисудорожно прикусил нижнюю губу. -- Да ты совсем меня не слушаешь, Джим! -- воскликнула вдруг Сибила.--А я-то стараюсь, строю для тебя такие чудесные планы на будущее. Ну, скажиже что-нибудь! -- Что мне сказать? -- Хотя бы, что ты будешь паймальчиком и не забудешь вас, -- сказалаСибила с улыбкой. Джеймс пожал плечами. -- Скорее ты забудешь меня, чем я тебя, Сибила. Сибила покраснела. -- Почему ты так думаешь, Джим? -- Да вот, говорят, у тебя появился новый знакомый. Кто он? Почему тымне ничего о нем не рассказала? Это знакомство к добру не приведет. -- Перестань, Джим! Не смей дурно говорить о нем! Я его люблю. -- Господи, да тебе даже имя его неизвестно! -- возразил Джеймс.Кто онтакой? Я, кажется, имею право это знать. -- Его зовут Прекрасный Принц. Разве тебе не нравится это имя? Ты егозапомни, глупый мальчик. Если бы ты увидел моего Принца, ты понял бы, чтолучше его нет никого на свете. Вот вернешься из Австралии, и тогда я васпознакомлю. Он тебе очень понравится, Джим. Он всем нравится, а я... я люблюего. Как жаль, что ты сегодня вечером не сможешь быть в театре. Он обещалприехать. И я сегодня играю Джульетту. О, как я ее сыграю! Ты толькопредставь себе, Джим, -- играть Джульетту, когда сама влюблена и когда онсидит перед тобой. Играть для него! Я даже боюсь, что испугаю всех зрителей.Испугаю или приведу в восторг! Любовь возносит человека над самим собой...Этот бедный Урод, мистер Айзеке, опять будет кричать в баре своимсобутыльникам, что я гений. Он верит в меня, а сегодня будет на менямолиться. И это сделал мой Прекрасный Принц, моя чудесная любовь, богкрасоты! Я так жалка по сравнению с ним... Ну, так что же? Пословицаговорит: нищета вползает через дверь, а любовь влетает в окно. Нашипословицы следовало бы переделать. Их придумывали зимой, а теперь лето...Нет, для меня теперь весна, настоящий праздник цветов под голубым небом. -- Он -- знатный человек, -- сказал Джеймс мрачно. -- Он -- принц! -- пропела Сибила.-- Чего тебе еще? -- Он хочет сделать тебя своей рабой. -- А я дрожу при мысли о свободе. -- Остерегайся его, Сибила! -- Кто его увидел, боготворит его, а кто узнал -- верит ему. -- Сибила, да он тебя совсем с ума свел! Сибила рассмеялась и взяла брата под руку. -- Джим, милый мой, ты рассуждаешь, как столетний старик. Когда-нибудьсам влюбишься, тогда поймешь, что это такое. Ну, не дуйся же! Ты бырадоваться должен, что, уезжая, оставляешь меня такой счастливой. Нам стобой тяжело жилось, ужасно тяжело и трудно. А теперь все пойдет подругому.Ты едешь, чтобы увидеть новый мир, а мне он открылся здесь, в Лондоне... Вотдва свободных места, давай сядем и будем смотреть на нарядную публику. Они уселись среди толпы отдыхающих, которые глазели на прохожих. Наклумбах у дорожки тюльпаны пылали дрожащими языками пламени. В воздухевисела белая пыль, словно зыбкое облако ароматной пудры. Огромными пестрымибабочками порхали и качались над головами зонтики ярких цветов. Сибила настойчиво расспрашивала брата, желая, чтобы он поделился с неюсвоими планами и надеждами. Джеймс отвечал медленно и неохотно. Ониобменивались словами, как игроки обмениваются фишками. Сибилу угнетало то,что она не может заразить Джеймса своей радостью. Единственным откликом,который ей удалось вызвать, была легкая улыбка на его хмуром лице. Вдруг перед ней промелькнули золотистые волосы, знакомые улыбающиесягубы: мимо в открытом экипаже проехал с двумя дамами Дориан Грей. Сибила вскочила. -- Он! -- Кто? -- спросил Джим. -- Прекрасный Принц! -- ответила она, провожая глазами коляску. Тут и Джим вскочил и крепко схватил ее за руку. -- Где? Который? Да покажи же! Я должен его увидеть! Но в эту минутузапряженный четверкой экипаж герцога Бервикского заслонил все впереди, акогда он проехал, коляска Дориана была уже далеко. -- Уехал! -- огорченно прошептала Сибила.-- Как жаль, что ты его невидел! -- Да, жаль. Потому что, если он тебя обидит, клянусь богом, я отыщу иубью его. Сибила в ужасе посмотрела на брата. А он еще раз повторил свои слова.Они просвистели в воздухе, как кинжал, и люди стали оглядываться на Джеймса.Стоявшая рядом дама захихикала. -- Пойдем отсюда, Джим, пойдем! -- шепнула Сибила. Она сталапробираться через толпу, и Джим, повеселевший после того, как облегчил душу,пошел за нею. Когда они дошли до статуи Ахилла, девушка обернулась. Она с сожалениемпосмотрела на брата и покачала головой, а на губах ее трепетал смех. -- Ты дурачок, Джим, настоящий дурачок и злой мальчишкавот и все. Ну,можно ли говорить такие ужасные вещи! Ты сам не понимаешь, что говоришь. Тыпопросту ревнуешь и потому несправедлив к нему. Ах, как бы я хотела, чтобы иты полюбил кого-нибудь! Любовь делает человека добрее, а ты сказал злыеслова! -- Мне уже шестнадцать лет, -- возразил Джим.-- И я знаю, что говорю.Мать тебе не опора. Она не сумеет уберечь тебя. Экая досада, что я уезжаю!Не подпиши я контракта, я послал бы к черту Австралию и остался бы с тобой. -- Полно, Джим! Ты точьвточь как герои тех дурацких мелодрам, в которыхмама любила играть. Но я не хочу с тобой спорить. Ведь я только что виделаего, а видеть его -- это такое счастье! Не будем ссориться! Я уверена, чтоты никогда не причинишь зла человеку, которого я люблю, -- правда, Джим? -- Пока ты его любишь, пожалуй, -- был угрюмый ответ. -- Я буду любить его вечно, -- воскликнула Сибила. -- А он тебя? -- И он тоже. -- Ну, тото. Пусть только попробует изменить! Сибила невольно отшатнулась от брата. Но затем рассмеялась и положилаему руку на плечо. Ведь он в ее глазах был еще мальчик. У Мраморной Арки они сели в омнибус, и он довез их до грязного,запущенного дома на ЮстонРод, где они жили. Был уже шестой час, а Сибилеполагалось перед спектаклем полежать часдругой. Джим настоял, чтобы оналегла, объяснив, что он предпочитает проститься с нею в ее комнате, покамать внизу. Мать непременно разыграла бы при прощании трагическую сцену, аон терпеть не может сцен. И они простились в комнате Сибилы. В сердце юноши кипела ревность ибешеная ненависть к чужаку, который, как ему казалось, встал между ним исестрой. Однако, когда Сибила обвила руками его шею и провела пальчиками поего волосам, Джим размяк и поцеловал ее с искренней нежностью. Когда онпотом шел вниз по лестнице, глаза его были полны слез. Внизу дожидалась мать. Она побранила его за опоздание. Джеймс ничего неответил и принялся за скудный обед. Мухи жужжали над столом, ползали погрязной скатерти. Под грохот омнибусов и кебов Джеймс слушал монотонныйголос, отравлявший ему последние оставшиеся минуты. Скоро он отодвинул в сторону тарелку и подпер голову руками. Он твердилсебе, что имеет право знать. Если правда то, что он подозревает, -- матьдавно должна была сказать ему об этом. Цепенея от страха, миссис Вэйн тайкомнаблюдала за ним. Слова механически слетали с ее губ, пальцы комкали грязныйкружевной платочек. Когда часы пробили шесть, Джим встал и направился кдвери. Но по дороге остановился и оглянулся на мать. Взгляды их встретились,и в глазах ее он прочел горячую мольбу о пощаде. Это только подлило масла вогонь. -- Мама, я хочу задать тебе один вопрос, -- начал он. Мать молчала, ееглаза забегали по сторонам. -- Скажи мне правду, я имею право знать: ты была замужем за моим отцом? У миссис Вэйн вырвался глубокий вздох. То был вздох облегчения.Страшная минута, которой она с такой тревогой ждала днем и ночью в течениемногих месяцев, наконец наступила, -- и вдруг ее страх исчез. Она даже былаэтим несколько разочарована. Грубая прямота вопроса требовала столь жепрямого ответа. Решительная сцена без постепенной подготовки! Это былонескладно, напоминало плохую репетицию. -- Нет, -- отвечала она, удивляясь про себя тому, что в жизни все такгрубо и просто. -- Значит, он был подлец? -- крикнул юноша, сжимая кулаки. Матьпокачала головой. -- Нет. Я знала, что он не свободен. Но мы крепко любили друг друга.Если бы он не умер, он бы нас обеспечил. Не осуждай его, сынок. Он был твойотец и джентльмен. Да, да, он был знатного рода. У Джеймса вырвалось проклятие. -- Мне-то все равно, -- воскликнул он.-- Но ты смотри, чтобы с Сибилойне случилось того же! Ведь тот, кто в нее влюблен или притворяетсявлюбленным, тоже, наверное, "джентльмен знатного рода"? На одно мгновение миссис Вэйн испытала унизительное чувство стыда.Голова ее поникла, она отерла глаза трясущимися руками. -- У Сибилы есть мать, -- прошептала она.А у меня ее не было. Джеймс был тронут. Он подошел к матери и, наклонись, поцеловал ее. -- Прости, мама, если я этими расспросами об отце сделал тебе больно,-- сказал он.-- Но я не мог удержаться. Ну, мне пора. Прощай! И помни:теперь тебе надо заботиться об одной только Спбиле. Можешь мне поверить,если этот человек обидит мою сестру, я узнаю, кто он, разыщу его и убью, каксобаку. Клянусь! Преувеличенная страстность угрозы и энергичныежесты, которымисопровождалась эта мелодраматическая тирада, пришлись миссис Вэйн по душе,они словно окрашивали жизнь в более яркие краски. Сейчас она почувствоваласебя в своей стихии и вздохнула свободнее. Впервые за долгое время онавосхищалась сыном. Ей хотелось продлить эту волнующую сцену, но Джим крутооборвал разговор. Нужно было снести вниз чемоданы, разыскатьзапропастившийся куда-то теплый шарф. Слуга меблированных комнат, где онижили, суетился, то вбегая, то убегая. Потом пришлось торговаться сизвозчиком... Момент был упущен, испорчен вульгарными мелочами. И миссисВэйн с удвоенным чувством разочарования махала из окна грязным кружевнымплаточком вслед уезжавшему сыну. Какая прекрасная возможность упущена!Впрочем, она немного утешилась, объявив Сибиле, что теперь, когда на еепопечении осталась одна лишь дочь, в жизни ее образуется большая пустота.Эта фраза ей понравилась, и она решила запомнить ее. Об угрозе Джеймса онаумолчала. Правда, высказана была эта угроза очень эффектно и драматично, нолучше было о ней не поминать. Миссис Вэйн надеялась, что когда-нибудь онивсе дружно посмеются над нею.