2015-06-05
654
Идентичность, как и любая теоретическая концепция (модель), является не более чем способом репрезентации и идеализации объекта исследования (познания) и социального регулирования. B этом смысле категория «кавказская идентичность» — это попытка выразить современный срез социального, социально-политического и культурного бытия кавказских этносов в массовом сознании этих же ЭТНОСОВ, в их соотнесении «себя самих» c «остальным миром» (c миром российского социально-культурного бытия прежде всего). Но это и попытка представить кавказское этносоциальное и этнокультурное бытие как открытую и динамичную систему (систему-процесс), которая подвержена влиянию различных факторов, обусловленных прежде всего российским социальным бытием. Ныне главные из них — экономический и социально-трудовой. Дело в том, что Северный Кавказ в силу ряда причин, в том числе и неравномерного развития субъектов Российской Федерации, к сожалению, не учитываемых должным образом на уровне федерального Центра, находится в ситуации нарастающего отставания как по темпам, так и по качеству социально-экономического развития от средних показателей по стране, не говоря уже o мегаполисах России, которые воспринимаются как «норма новой жизни». Но главное и самое неприятное в том, что эта ситуация, как показывает ход событий, не может быть устранена лишь на основе рыночных механизмов, на которые уповает Центр, — требуется запуск на федеральном уровне некоей политики выравнивания условий развития субъектов РФ. Это особенно важно для южного региона, поскольку здесь существуют объективные причины (объективные факторы) нарастающего отставания в социально-экономическом развитии. Вот некоторые из них:
1. Россия, a точнее ее центральные промышленные регионы, как показывают реальные факты, уже переходят (или перешли) о т периода политической и экономической стабилизации к этапу развития — здесь рыночные механизмы и факторы либерализации экономики работают достаточно эффективно. Северо-Кавказский регион, напротив, в силу накопленных в прошлом отставаний, все еще находится в условиях («в зоне») переходной ситуации, когда рыночные меxанизмы не срабатывают должным образом, обрекая регион именно на нарастающее отставание.
2. K тому же экономический рост этнических республик сдерживается еще и целым рядом факторов внерыночного порядка. B их числе:
— высокий уровень инвестиционного риска в связи c общей ситуацией в регионе, ее сложностями;
— отсутствие в этнических республиках собственных инвестиционных ресурсов или их явная недостаточность;
— специфичный характер территориального распределения трудовых ресурсов, когда около 60% безработного (незанятого) населения в силу особенностей культуры сосредоточено в крупных селах этнических респуб-лик, практически лишенных инфраструктуры, необходимой для экономи-ческой, промышленно-производственной деятельности.
Но самое главное — ситуация нарастающего разрыва в уровнях социально-экономического развития России в целом и национальных республиках южного региона начинает обретать самовоспроизводящийся характер в силу неотвратимого действия следующего замкнутого цикла: высокий уровень инвестиционного риска и инфраструктурная неразвитость отталкивают потенциальных инвесторов (делает южные республики России неконкурентными на рынке инвестиций), а отсутствие масштабных инвестиций ускоряет деградацию производственно-технологического потенциала региона, сдерживая темпы и масштабы решения накапливающихся проблем. Речь идет o появлении своеобразной «петли отчуждения кавказского региона от развития» («петли нарастающего социально-экономического отката»). K чему ведет ее действие, видно на примере Кабардино-Балкарии, a точнее — по тенденциям развития структуры валового регионального продукта этой республики за последние 12 лет. Так, относительная доля промышленности в структуре ВРП КБР за указанный период сократилась c 25,5 до 12%, транспорта и связи — c 4,5 до 2,8%, отраслей обслуживания — c 27 до 16,8%. B то же время в структуре ВPП этой республики за означенный период резко возросли доли сельского хозяйства и торговли — соответственно c 14,2 до 27,8% и c 19,5 до 26,8%. Таким образом, за последние 12 лет социально-экономическое пространство KБР фактически трансформировалось «попятно» — от индустриально-аграрного типа к аграрно-торговому типу, явно указывая на откат исторического масштаба и культурно-парадигмального характера. Справедливости ради заметим — ныне в КБР принимаются меры к выходу из этой опасной ситуации. Но главное в том, что «петля отставания» в регионе пока так и сохраняется.
Если не переломить эту ситуацию, трудно рассчитывать на стабилизацию в регионе (co всеми вытекающими оттуда последствиями). В то же время, как уже подчеркивалось, проблема «самовоспроизводящегося отставания» северокавказских республик в социально-экономическом развитии в существующих сегодня («здесь и сейчас») условиях не может быть решена лишь на основе либерально-рыночных подходов и механизмов —настоятельно требует сочетание мер как рыночного, так и политического регулирования.
Но самое главное — это создать в стране реальные условия для мобильности трудовых ресурсов (a значит, мобильности идентичностей и их конвергенций). Разумеется, эти условия должны содержать и особые механизмы политической регуляции — механизмы «откачки» избыточных трудовых ресурсов из Кавказских республик в другие регионы России. Именно здесь кроется самый тугой узел противоречий этнополитической ситуации в современной России, требующих разрешения. Пока не только не существует подобных механизмов, стимулирующих отток незанятых рабочих рук из республик ЮФО, но даже те кавказцы, которые пытаются самостоятельно, на свой страх и риск, решать эту задачу, наталкиваются на стену этнофобии, оказываются в ситуации «войны идентичностей».
Вероятно, можно ждать, «куда вывезет история», ограничиваясь сетованиями на сложность проблем, советами не «подстегивать» события и довериться «мудpоcти истории». Можно занять и такую позицию, что социально-экономическая, a тем более этнополитическая проблематика лежит за пределами культурологической науки и ее компетенций. Однако опыт кавказца, каковым является автор этик строк, убеждает, что проблемы культурной практики не имеют решения вне проблематики экономики и политики. Более того, «вызов кавказской ситуации» требует от культурологической науки системного и междисциплинарного подхода к осмыслению современных, скажем, очень непростых культурных процессов. Ныне все указывает на то, что необходимы системные действия на политическом уровне, пока начинать расчистку завалов на пути к становлению единого российского, гражданско-политического сообщества, устраняя при этом и такие конфликтно-превращенные формы социального бытия, как «кавказский рекрут», «номады -диаспоры» из граждан собственной страны. Речь идет o создании необходимых условий формирования российской нации, a значит — o социально-культурном конструировании в новой России, o возможных формах с масштабах использования подобной социальной практики. На арене научно-философской мысли эта проблема ставится еще шире — o «конструировании хорошего общества» в России [15]. Пока получается так, что тот негативизм к социальным практикам советской системы, которая, как известно, была завязана на тотальную социальную инженерию и идеологический прессинг, привел нас к другой крайности — к отсутствию сколь-либо значимой и массово разделяемой политической и культурной идеологии, к чрезмерному упованию на механизмы рынка и на их «регулирующую рациональность». Но время показало, a политическая практика последних лет еще и подтвердила необходимость стратегии социального проектирования, a значит, культурного конструирования, т. e. системного применения гуманитарных и социально-гуманитарных технологий в массовой практике. Объектом такого конструирования и регулирования в современной Poсcии может и должна стать социально-культурная идентичность, если учитывать, что она (идентичность), будучи конструктом сознания, неустранимо содержит мотивационные, т. е. регулируемые аспекты. Более того, поскольку идентичность, как и любой продукт сознания, носит дискурсивный характер, коммуникация в ее самом широком понимании (политическая, культурная, экономическая) является реальным инструментом ее формирования и корректировки (впрочем, рациональная коммуникация в современных политических теориях интерпретируется еще шире — как главная основа социальной общности [16]). Цель дискурсивных и проективно-регулятивных (политичeскиx и гуманитарно-технологических) усилий в данном случае очевидна: синтез российских социальных идентичностей.
Мерой и основой задействования всего набора социально-политических практик и механизмов в интересах конвергенции и синтеза российских социально-культурных идентичностей в новую, многоуровневую социально-культурную идентичность, вероятно, могла бы стать идея инновационного развития, будучи спроецирована на плоскость культурной практики. Спроецирована так, чтобы правовая рационализация социума и экономическое принуждение в социуме сочетались бы еще и c механизмами мотивации процессов конвергенции идентичностей и синтезу культа, а значит, к движению российских этносов по пути формирования единой российской, полиидентичной нации. В этом контексте вполне уместно кое-что переосмыслить и в нашей недавней советской практике, которая, как бы к этому не относиться, сумела неплохо выстроить проект «единства и дружбы народов». Речь идет прежде всего o главнейших и объемлющих пространствах коммуникации и социального проектировани, каковыми, конечно же, являются сфера образования и СМИ. B частности, одним из элементов федерального компонента школьного образования мог бы стать предмет «Литература народов России» (как некогда и было), a культура и искусство российских этносов могли бы найти место на телеканале «Культура». Вероятно, в процессах синтеза новой российской идентичности должны быть задействованы и национальные проекты, которые обеспечивали бы стимулирование оттока свободных трудовых ресурсов Кавказского региона в другие регионы России и «диффузность» их размещения.
Понятно, что цель социального конструирования («конструирования идентичности») — это содействие преобразованию мектального мира россиянина, социальных и культурных форм его бытия к достижению социальной конвенции в обществе. Ныне это главный исторический вызов России. А что касается кавказского этнoкультурного мира, кавказской идентичности, результаты непредвзятого анализа убеждают, что они обладают (вопреки стереотипам массового российского сознания) лабильностью и адаптивностью, т. e. главными предпосылками к синтезу. Более того, процессы диалога и синтеза русской с кавказских этнических культур, a значит. процессы становления новой, российской идентичности налицо. Но пока эти процессы идут стихийно, противоречиво и конфликтно, требуя системного и мотивирующего политического регулирования и научно-культурологического внимания.
И в заключение - автора этой монографии на протяжении многолетней работы над ее текстом поддерживала мысль о том, что при всей сложности и противоречивости социально-культурных процессов на юге России и Северном Кавказе. кавказская культура день ото дня все глубже врастает в российскую цивилизацию, что, вероятно, позволит c «минимальными потерями» адаптироваться к современным глобальным культурным процессам, a главное - обеспечит ей историческую перспективу.
