И знание из вторых рук

а

После предварительных указаний, изложенных выше, мы перейдем к самой сути темы. Предметом обыденной эпистемологии является особый тип знаний — здра­вый смысл. Вот почему она должна сначала описать сам тип знания и человека

Б. Здравый смысл: знание из первоисточника и знание из вторых рук 567

знающего. Совершенно очевидно, что это описание зависит от принятой точки зрения. Наша точка зрения основывается на теории социальных представлений. Конечно, мы не можем провести черту и сказать, где начинается и где кончается здравый смысл, каковы границы и пределы «наивного» мышления и т. д. Однако мы можем составить себе представление о нем по контрасту с наукой, точно так же как мы узнаем новое по контрасту со старым.

Формирование образов и установление мыслительных связей — вот самый об­щий инструмент нашего познания. Первостепенно важный элемент человеческо­го интеллекта — это способность воспринимать вещи и устанавливать связи между ними. Человеческий ум может выходить за пределы данного и различать схемы, иерархии, контексты. Здравый смысл имеет образы и мыслительные связи, ис­пользуемые и высказываемые всеми, когда люди хотят решить привычные проб­лемы или предвидеть их исход. Это совокупность знаний, в основе которой лежат общие традиции. Он обогащается тысячами наблюдений, опытов, санкциониро­ванных практикой. Вещи при этом получают названия, индивиды относятся к определенным категориям. Делаются спонтанные предположения в ходе обыч­ных действий и обычного общения. Все это накапливается в языке, в интеллекте и в человеческой совокупности общества. Вследствие этого ментальные образы и мысленные связи приобретают характер неопровержимой истины. Создается консенсус относительно того, что «всякий знает».

Как писал Уолт Уитмен (Walt Whitman):

Логика и научения не слишком убеждают.

Ночная влага все больше проникает

в глубины моей души.

Убеждает только то, что убеждает

каждого мужчину и каждую женщину.

Убеждает только то, что не опровергается никем. Следовательно, здравый смысл можно рассматривать как общепринятую со­вокупность знаний, признанную всеми. Кроме того, по-видимому, он присущ лю­дям с чистым и невинным умом. Таков смысл, который мы вкладываем в прилага­тельное «наивный». То есть здесь речь идет о тех, чей интеллект «не испорчен» образованием, философскими построениями, профессиональными правилами. Предположение о наивности этих людей ведет к другому предположению, соглас­но которому, следуя здравому смыслу, люди видят вещи такими, какие они есть. Такое понимание предполагает получение знаний из первых рук. При этом пред­ставляется, что науки только совершенствуют и более детально изучают обычный материал, который дает здравый смысл. Они также разграничивают факты, кото­рые первоначально были смешаны. В своем движении к ясности и простоте науки выявляют противоречия, которые в течение тысячелетий оставались скрытыми от человечества. Это, с одной стороны, позволяет отбирать релевантные гипотезы и, с другой стороны, делать валидные обобщения. Так, например, обычное пред­ставление о силе, описывающее мышечное усилие или действие машины, бы­ло модифицировано и превращено в математическое понятие. Труд науки пред­стает, таким образом, как работа по выяснению и упорядочиванию материалов народных знаний, религиозных и даже магических понятий. Он преобразует с по­мощью разума то, что было накоплено традицией. Наука проверяет эксперимен­тально то, что было подчинено лишь контролю практики и группы. Короче гово-

568 Глава 21. От науки — к здравому смыслу

ря, в таком понимании наука — это всего лишь систематизированный здравый смысл.

Читатель, возможно, упрекнет нас в напрасной трате времени на то, чтобы на­помнить ему о таких известных вещах. Мы не стали бы этого делать, разве только для того, чтобы отметить, что это не единственные отношения, существующие между здравым смыслом и наукой. Конечно, большинство социологов и психоло­гов об этом помнят, когда изучают этнометодологию, наивную психологию или популярную эпистемологию, и вообще всякий раз при попытках анализировать методы и объяснения, используемые спонтанно, когда люди хотят понять мир, в котором живут. Да, это понимание, так сказать, классическое. Но оно не соответ­ствует современной действительности. И это не риторический прием, когда мы говорим, что теперь прежние способы получения стандартного или обыденного знания мало что дают. Сущность современной науки заключается не в том, чтобы выбирать в качестве отправного пункта здравый смысл, а в том, чтобы с ним по­рвать, совершить в нем полный переворот. Наука не оставляет камня на камне, бульдозером разрушая дом, где люди из поколения в поколение складывали пло­ды своих наблюдений и размышлений. Жизнь и окружение людей меняются по мере того, как изменяется их ум.

С другой стороны, революция, которая произошла в коммуникациях, сначала благодаря книгам и газетам, а затем благодаря средствам массовой информации, дала возможность распространять зрительные образы, понятия и язык науки. Наука непрерывно дополняет их новыми изобретениями. Человек с улицы вклю­чает все это в свой интеллектуальный багаж как неотъемлемую часть. Сегодня ка­ждый приблизительно знаком с экономическими теориями безработицы или ин­фляции, с психологическими теориями невроза или развития ребенка, с теорией происхождения Вселенной, и т. д. Социо- и психотехнологии (индивидуальная или групповая психотерапия, опросы общественного мнения и т. д.) посвятили широкие массы в тайны межличностных отношений и навязали им их модель. Уже около ста лет назад Дюркгейм, великий философ науки, заметил: «Фонд здравого смысла — это не зарытый в земле клад, к которому ничего не добавляет­ся. Это капитал огромного и невероятно активного общества, созданного объеди­нением человеческих умов. Из века в век этот капитал преобразуется и растет. Этим преобразованиям и этому росту богатства в значительной мере способст­вует теоретическая наука. Она постоянно распространяется через образование, через разговоры между людьми, через книги и газеты. Она проникает в самые глу­бины популярных знаний. Она пробуждает интерес к феноменам, на которые раньше не обращали внимание. Она учит анализировать понятия, которые рань­ше были неясными. Таким образом, наука обогащает наследие истин, общих для всех, или, по крайней мере, для тех, кто достиг определенного уровня интеллекту­альной культуры» (Duhem, 1981, р. 397).

Сегодня в школе, на телевидении, в кино, в искусстве, в циклах лекций, во вре­мя перерывов в работе, в официальных документах и т. д. отмечается безудержное потребление новостей науки, настоящая булимия, жажда научной информации, чуть ли не большая, чем погоня за политическими новостями. Некоторые иссле­дования (Roqueplo, 1974) приводят мотивы, побуждающие людей интересоваться достижениями науки. Например: а) стремление приобрести компетентность, при­сущую обществу, в котором живешь; б) желание понять, «в чем дело», «как это

______________ Б. Здравый смысл: знание из первоисточника и знание из вторых ру к 569

действует», «что представляют собой вещи в действительности»; в) потребность придать смысл своей жизни и распоряжаться ею; г) интерес к проблемам проис­хождения жизни, человека, Вселенной, а также к таким великим вопросам, как: «Что такое жизнь?», «Что такое материя?» — для того чтобы составить себе еди­ное представление о человеке и о природе. Ничто не опровергает того, что «инъ­екции» знаний порождают своего рода привыкание. Это такой же наркотик для человека с улицы, как и для ученого. В одном из своих романов писатель Нэйполь (Naipaul) описывает человека, привыкшего получать информацию. Салим (тако­во имя этого персонажа) — торговец, родом из Индии, живущий в Африке, заяв­ляет, что он читает иллюстрированный научно-популярный журнал: «Я пристра­стился к этому чтению. Мне нравилось получать маленькие фрагменты знаний. Я говорил себе часто, читая статью, что той науке или отдельной теме, о которой там говорилось, я должен был бы посвятить дни и ночи, накапливая знания, делая открытия, заниматься чем-то своим, использовать все свои способности. В уме я представлял себе все это так, как будто бы я действительно вел такую жизнь уче­ного» (Naipaul, 1982, р. 55).

Этот пример, взятый из художественной литературы, но такой близкий к ре­альной действительности, показывает нам, как сильны мотивы, побуждающие нас включать научные знания в повседневные мысли. Желание знать переходит в же­лание участвовать хоть немного в великом деле нашего времени. Каждый чело­век, ученый или невежда, хочет съесть свою долю пирога науки, которая законно ему полагается. В этом процессе знания все больше отрываются от ограничений, от метода или системы и смешиваются друг с другом в гораздо большей мере, чем это происходит в соответствующих науках. Для специалистов существуют раз­личные науки, а для публики — наука вообще. И это меняет все.

Конечно, эти наблюдения не следует принимать безоговорочно. Их надо оце­нивать разумно, cum grano salis. Во многих случаях они валидны, но далеко не все­гда и не везде. Они все же направлены на то, что специфически свойственно со­временному обществу. Таким образом, новый здравый смысл, производный от науки, несущий на себе печать разума, представляет собой знания из вторых рук. Он растет, усваивая эти элементы, имеющие другое происхождение, и полагается на них. Большинство людей доверяют авторитету науки в связи с ее прошлыми успехами и потому, что она воплощает высочайшие ценности человечества. Один из нас написал, что «науки изобретают и предлагают большую часть предметов, понятий, аналогий и логических форм, которыми мы пользуемся, чтобы спра­виться с задачами экономическими, политическими, интеллектуальными. То, что в конечном счете предстает как непосредственная данность наших чувств и наше­го разумения, на самом деле — не что иное, как вторичный продукт научных ис­следований. И это необратимо» (Moscovici, 1976, р. 22).

Обобщим сказанное. То, что называется здравым смыслом, предстает перед нами в двух формах. Во-первых, как совокупность знаний, спонтанно созданная членами группы и основанная на традиции и консенсусе. Знания из первоисточ­ника — это то, на почве чего выросла и стала процветать наука. Во-вторых, как сумма мысленных образов и связей научного происхождения, потребляемых и преобразуемых для того, чтобы служить нуждам повседневной жизни. В этом по­нимании здравый смысл проникнут разумом, подчиняется законному авторите­ту — авторитету науки. Это знание из вторых рук, но оно постоянно расширяется

570 Глава 21. От науки — к здравому смыслу

и устанавливает каждый раз новый консенсус по поводу каждого открытия и каж­дой теории. Добавим, что каждая форма здравого смысла имеет свои собственные средства коммуникации. Прежний здравый смысл везде идет путем устного об­щения (разговоры, слухи). Это мышление с помощью слов. Новый здравый смысл, кроме этого пути, распространяется через печать и кинопленку. Он все больше становится мышлением с помощью зрительных изображений. Новый здравый смысл даже подразделяется на столько же народных или популярных наук, сколь­ко существует наук профессиональных: популярная психология, популярная ант­ропология и т. д. Такое развитие — это один из признаков изменений, происхо­дящих между двумя сферами человеческого мышления. Это, несомненно, имеет глубокие последствия, но, по-видимому, не многие исследователи заинтересова­лись их описанием и анализом.

б

Эта переработка науки в здравый смысл дает нам новый образ науки, а также обоснование формулировки вопросов, которые в связи с этим должна поставить перед собой социальная психология. Начнем с общеизвестного факта. Рассмат­ривая научную эпистемологию, можно заметить, что главный вопрос касается пе­рехода от обычного знания к систематическому, от прото- (или псевдо-) науки к естественной науке. Или, как писал знаменитый философ Франк: «Основная проблема философии науки заключается в выяснении того, как перейти от выска­зываний здравого смысла к общим научным законам» (Frank, 1957, р. 2).

Следовательно, можно было бы сказать, что проблема социальной психологии в этой области заключается в том же самом, но в обратном порядке. В конечном счете то, что предлагается на рассмотрение людей — это не объективный мир жи­вых существ и вещей, т. е. информация, которая считается существующей незави­симо от коллективной жизни людей. С самого начала — это теория, образ, короче, интерпретация, в которую наука вносит свой вклад. Этот переход представля­ет собой процесс, имеющий лицевую и оборотную стороны. На лицевой стороне речь идет о социализации науки, о ее распространении и о ее присвоении всеми членами общества. С оборотной стороны процесс имеет тенденцию к рационали­зации через посредство науки всех сфер общества, в том числе здравого смысла. И вот когда исследователи предполагают, что человек с улицы должен следовать рациональной модели научного исследования (Nisbett, Ross, 1980), они считают этот процесс законченным. Но когда констатируется, что фактически человек с улицы либо не пользуется формальными правилами, либо применяет их непра­вильно или некстати, невпопад, они не могут найти объяснения причин этой не­способности. Дело здесь просто в том, что не были проверены ни предположения о способе мышления человека с улицы, ни переход от науки к здравому смыслу, который не анализировался как таковой, сам по себе. И тогда странным образом стали обвинять законы мышления человека с улицы, как будто его мозг отличает­ся от мозга ученого, как будто он живет в другом обществе и принадлежит к дру­гому виду приматов, отличающемуся от рода человеческого.

На самом деле мы должны рассматривать эти феномены социализации одно­временно, вместе. В этом отношении задача социальной психологии четко отгра­ничивается от задач социологии, с одной стороны, и психологии — с другой. Если бы социология как следует делала свою работу, она должна была бы интересо-

В. Люди, для которых наука — скрипка Энгра 571

ваться феноменом социализации. Со своей стороны психология должна была бы больше заниматься феноменом рационализации, при которой интеллектуальные способности воздействуют на отношения человека и окружающей его физиче­ской и социальной среды. Что касается социальной психологии, то в той мере, в какой она претендует на изучение индивидов и групп, она должна понять их об­щее движение. Все, что касается жизни социального интеллекта, до сих пор остает­ся загадкой, очаровывает нас и несет в себе обещание плодотворного исследования.

В. Люди, для которых наука — скрипка Энгра¹

Вот каково то знание, которое мы намерены описать. Результирующий образ — это здравый смысл как побочный продукт науки и как продукт повседневного со­циального обмена. Дадим теперь определение человека, обладающего этим знани­ем, создающего его и пользующегося им. Его сближают с ученым-любителем и да­же сравнивают с ним. Отсюда и появилась используемая некоторыми учеными формула «человек научный» (homo scientificus). Под этим подразумевается, что каждый человек наблюдает обычные факты и рассуждает о них так, как это дела­ет ученый в своей лаборатории или у доски. Но, разумеется, здесь есть различия, поскольку человек с улицы — вообще не специалист. Он не имеет специального образования в какой-либо области науки. Принимая во внимание это различие, американские ученые говорят о «наивном» ученом, или о «профане», который руководствуется интуицией. Такое название представляется нам неадекватным по двум причинам. С одной стороны, рассматривая человека как «наивного» уче­ного, его превращают в своеобразного Адама в день сотворения мира, лишенного предрассудков и схематического представления о вещах, досоциального индиви­да, который невинными глазами смотрит на окружающий мир — источник чисто сенсорных впечатлений, еще не упорядоченных в концептуальную структуру какого-либо рода. Но даже если признать, что он имеет базовое знание или им­плицитные рамки отсчета, тем не менее здесь присутствуют по крайней мере три допущения: во-первых, невинность наблюдения; во-вторых, нейтральность по от­ношению к внешнему миру; в-третьих, прозрачность обрабатываемой информа­ции. Следовательно, если нарушено одно из этих допущений, наивного ученого упрекают в предвзятости, в том, что он необоснованно находится под влиянием предшествующих теорий и неверно делает обобщения исходя из искаженных об­разцов событий или поведения. Одним словом, его обвиняют в иррациональности. С другой стороны, эта характеристика не соответствует никакой социокуль­турной реальности. Не существует никакого класса людей, деятельность которых можно было бы определять и изучать как «наивную» или «интуитивную». Это фикция, абстракция, которую мы лениво сохраняем с тех времен, когда верили в существование философа-«дикаря», «естественного человека», имеющего «при­митивный менталитет». Таким образом, уравнивали человека с улицы, ребенка и «примитивного человека», считая, что всем троим неведомы просвещение, на­учные знания и использование «взрослого» цивилизованного мышления. Учиты-

Выражение «скрипка Энгра» очень употребительно во французском языке. Оно означает «увлече­ние любителя» и связано с именем художника Энгра (Ingres, 1780-1867), который, по свидетельст­ву современников, увлекался игрой на скрипке и очень гордился своим умением играть на этом ин­струменте. - Примеч. перев.

572 Глава 21. От науки — к здравому смыслу

вая эти две причины, а также природу нового здравого смысла, мы ассоциируем человека, имеющего знания, с «ученым-любителем» (Moscovici, 1976), принадле­жащим к существующей социокультурной категории, которая известна уже дав­но. Она существует везде и четко отличается от категории «ученого-профессио­нала», которая возникла позднее как противоположность «ученому-любителю». Любитель — это потребитель уже открытых научных представлений, усердный читатель научно-популярных журналов и книг, который увлеченно следит за нов­шествами в науке. Как все, он усваивает знания, общаясь с врачами, психологами, инженерами или черпает их из выступлений политических деятелей по вопросам экономики, общества и т. д.

Таким образом, ученые-любители, которых в нашем обществе великое множе­ство, считают, что они знают, что делает людей счастливыми или несчастными, богатыми или бедными, что полезно или вредно их сородичам. Они знают также, как развивались виды, как Вселенная стала тем, чем она стала сейчас, и т. д. При отсутствии специального образования все эти сведения — знания самоучки. Они — результат его собственных усилий, бесед и наблюдений, его размышлений о том, как следует интерпретировать самые разнообразные отношения: отношения меж­ду родителями и детьми, между мужчинами и женщинами и т. д. В исследовании социальных представлений мы подробно описали, как этот любитель применяет свои знания для разгадки тайн психической жизни человека. Мы не будем вос­производить здесь этот анализ. Но это не помешает нам попытаться как можно лучше выявить его черты и конкретно указать его социальную значимость и его прототип. Нам кажется, что лучше всего это можно сделать на основе материалов художественной литературы.

Итак, вернемся к роману Нэйполя (Naipaul). Салим, торговец, бежит из своего прозаического мира, читая научно-популярную периодику. Однажды ему предла­гают купить некоторое количество урана. Не имея никого, с кем бы он мог посове­товаться об этом, для того чтобы понять, хороша или плоха эта сделка, он просто погружается в чтение своих любимых журналов и энциклопедических выпусков и в них ищет информацию об уране. «Это одна из тех вещей, о которых все слы­шали, но мало кто знает, что они собой представляют. Как нефть. Поскольку я чи­тал статьи о запасах нефти и слышал о них, я думал, что нефть течет под землей в виде потоков, оснащенных сифонными трубами. Из моих научно-популярных журналов я узнал, что резервуары сделаны из камня или даже из мрамора, а нефть находится в маленьких углублениях. Я предполагаю, что точно так же, узнав об огромной ценности урана, люди представляли себе, что это сверхдрагоценный ме­талл, как золото в самородках. По-видимому, консул Манчини придерживался та­кого же мнения. Я читал, что существует много тонн урановой руды, которую надо очистить и обработать так, чтобы получить тяжелые глыбы» (Naipaul, 1982, р. 115).

Описание действий персонажа, который пытался узнать все об уране, точно соответствует нашим наблюдениям. Но все же в нашем случае речь шла о приоб­ретении знаний в области техники, медицины или психоанализа. То, что подобная деятельность настолько широко распространена, показывает нам, в каком контек­сте люди подходят к своим проблемам, принимают решения в обычных ситуаци­ях. Такой поиск информации станет нашей моделью. Наверняка не правы те, кто предполагает, что ученый-любитель в отношении культуры представляет собой чистую страницу, tabula rasa. Напротив, здесь — сверхизобилие и даже хаос.

___________________________________ В. Люди, для которых наука — скрипка Энгра 573

Каждый из нас склонен стать ученым-любителем. Флобер обессмертил соот­ветствующий тип человека в своем романе «Бувар и Пекюше». Оба персонажа представляют собой великолепную иллюстрацию «ученого-любителя», который фигурирует в теории социальных представлений. Автор романа описывает своих героев в тот период, когда наука была весьма распространенным времяпрепровож­дением. Ученых-любителей было великое множество. Они стремились понять природу, ум или общество ради собственного интереса и удовольствия. Каждый «занимался наукой» бескорыстно, не думая о выгоде или карьере. Люди коллек­ционировали образцы, экспериментировали с химическими веществами. Некото­рые конструировали микроскопы, телескопы и другие приборы. Отдельные «вир­туозы» достигли большой известности, но большинство подобных людей были в буквальном смысле некультурны и невежественны. Они не писали трактатов или статей хорошим языком. По правде говоря, они вообще ничего не писали. Именно

0 людях такого типа, по-видимому, думал Пирс, когда писал: «Он не ставит себе
целью быть рациональным и часто говорит с презрением о слабом и обманчивом
уме человека. Поэтому предоставьте ему думать все, что он хочет» (Peirce, 1957,
р. 3). Вот высказывание, которым следовало бы руководствоваться многим из нас,
когда мы изучаем мышление в том виде, в каком оно предстает в повседневной
жизни.

Бувар и Пекюше (фамилии которых напоминают о животных¹), во всяком случае, скрупулезно следуют этому правилу, и Флобер тоже. Эти персонажи совме­стными усилиями стараются изучить различные науки, рассмотреть лежащие в их основе теории и перенести их в свой привычный мир. Что они вместе делают — совершенно очевидно: они копируют и воспроизводят. Так преображается содер­жание каждой книги, которую они читают. Автор романа тонко анализирует когни­тивную работу, благодаря которой понятия анатомии, химии, медицины, истории и т. д. выходят неузнаваемыми из их рук. Закончив эту работу, они эксперименти­руют и создают информацию, способную валидизировать их представление о тео­рии и о том, что они из нее усвоили. Впрочем, теории и информация составляют основу социальных коммуникаций и отношений. Ими отмечены повседневные заботы в деревне, в которой живут Бувар и Пекюше.

Это заслуживает внимания. В то время как образ «наивного ученого» несет на себе отпечаток человека индивидуального и анонимного, образ «ученого-любите­ля» немедленно вводится в общество и культуру. Бувар и Пекюше — это два инди­вида, объединивших свои усилия и дополняющих друг друга, две неодинаковые копии. Все их существование полно коммуникации и общения: они обменива­ются размышлениями о прочитанном, болтают на научные темы, пишут ученым и т. д. Приобретенные знания создают им несомненный престиж и положение в деревне. Позанимавшись почти всеми областями науки, они предаются люби­тельскому изучению психологии и обсуждают весьма модную в то время френо­логию.

Френология внесла большой вклад в психологию, выдвинув мысль, что раз­личные части мозга выполняют неодинаковую функцию. Более того, эта идея приводила к гипотезе, согласно которой большему развитию каких-либо способ-

1 Bouvard означает «молодой бык». Pecuchet — корень слова тот же, что у слова ресоте, означающее
«(домашнее) животное». - Примеч. перев.

5 (t\ i лава г. i. ut науки — к здравому смыслу

i. 11ерераоотка науки в здравый смысл 575

ностей соответствует большая часть мозга и что в этом якобы можно убедиться, обнаружив на черепе соответствующую шишку. Именно этот вопрос Бувар и Пе-кюше¹ пытаются решить однажды в базарный день.

Галль² ошибается (возражает им врач, их оппонент). Попробуйте-ка доказать его тео­рию, взяв наугад трех человек из присутствующих. Первой оказалась крестьянка с большими голубыми глазами. Пекюше сказал: «У нее превосходная память». Муж ее подтвердил этот вывод и сам предложил подвергнуться обследованию. «Ну, почтен­нейший, ладить с вами нелегко». Присутствующие подтвердили, что другого такого упрямца не сыскать...

Перейти от романа к реальной действительности очень легко. Всякий раз, ко­гда появляется новая теория, она овладевает воображением, и тысячи людей об этом говорят, стараясь понять, в каком отношении она может их коснуться. Вели­кий физик Томсон в своих мемуарах рассказывает следующую историю, связан­ную с теорией относительности. Когда он обедал в гостях, его соседи по столу по­стоянно просили его объяснить простыми словами, о чем идет речь. Однажды, в клубе «Атенеум» лорд Сондерсон, долго занимавший пост секретаря Министер­ства иностранных дел, подошел к нему и попросил помочь. Дело в том, что лорд Холдэйн был с визитом у архиепископа и дал ему понять, что теория относитель­ности будет иметь большое влияние на теологию. Глава англиканской церкви вы­нужден был искать соответствующую информацию. Он купил несколько книг по теории относительности и попытался их прочесть, однако не смог составить себе четкого представления. Поэтому он обратился к лорду Сондерсону. А тот, также почитав работы на эту тему, подготовил меморандум, который он хотел показать физику и получить его мнение.

Мы видим здесь «ученого-любителя», который прямо обращается к заслужен­ному ученому-профессионалу, точно так же как Бувар и Пекюше писали различ­ным ученым и авторам книг, которые они читали. Если бы мы были знакомы с текстом меморандума, написанного лордом Сондерсом, мы смогли бы увидеть, как теория относительности Эйнштейна проникла в здравый смысл его времени и каким было социальное представление об этой теории в среде английского об­щества.

Следовательно, персонажи Флобера — это, так сказать, культурные архети­пы всех тех, кто сделал науку своей скрипкой Энгра, или по крайней мере тех людей, которые «потребляют» науку из любопытства, а также для того, чтобы владеть своим миром. То есть так поступает большинство из нас в тот или иной момент. Главным мотивом служит удовольствие, интеллектуальная энергия, а так­же потребность общения с «другими». Личный контакт с наукой означает для них непрерывные связи с основным источником истинности и значимости мира. И да­же с реальной действительностью: ибо они глубоко убеждены в том, что сущест­вует непосредственная корреляция между мышлением и миром, между словами и вещами. И не важно, с чего начинается понимание — с мышления или с реального мира: результат один и тот же. Читатель, возможно, сочтет, что мы слишком мед­ленно рисовали портрет человека, обладающего знаниями («человека знающе-

¹ Флобер Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. III. С. 327.

² Gall, Franz Joseph (1758-1828) — немецкий врач, основатель френологии, науки, изучавшей способ­
ности человека по строению черепа. — Примеч. перев.

го»), в его связи с новым здравым смыслом. Дело в том, что мы должны были при­дать ему рельефность и устойчивость перед другими образами и понятиями, до­минирующими в социальной психологии.