Часть II 5 страница

«Магические силы и сверхъестественные:

Черпать воду из колодца

И рубить лес».

Раздалась непродолжительная тишина. Я много раз встречал эти слова. И в тот момент было очень странно наблюдать, как они оказали на меня столь мощное влияние. Словно читая мои мысли, он смотрел на меня и мягко улыбался тому, что мог видеть лишь он.

— Дзен так прост и в то же время так сложен, чтобы его выразить словами, — заметила Астрид.

— Кажется, его невозможно описать простым образом, — добавил Роши и, отхлебнув еще чаю и проглотив его, посмотрел окно. — По своей сути это практическая философия, тот истинный смысл, к которому призывал сам Будда. Эта философия трансцендентности ума, посредством которой мы достигаем Татхагаты, или тела истины.

Я уверен, что ни один из присутствующих не понял, о чем шла речь в последней фразе. Длинноволосый мужчина, сидевший позади меня произнес:

— Прошу прощения, если мой вопрос покажется оторванным от контекста. Где именно на Западе находятся дзен-центры? — А затем сразу поспешно добавил: — Простите, я не представился. Элан... Элан Райс.

Роши нервно качнул головой:

— Меня часто спрашивают об этом. И единственный ответ — там нет таких центров, так как дзен является децентрализованной философией. Нет никакого роши или гуру. Этот аспект дзен дает его философии свободно течь во всех направлениях, позволяя людям принимать его согласно своему личному уровню понимания.

— Я понимаю, — начал Йоран, — но можно ли нам хотя бы узнать базовый принцип этого учения?

— Если хочешь называть это так, то базовый принцип заключается в силе света ума, который можно описать как свет, пролитый на причину. Этому есть и другое название — Будда, творец света.

— Я читал, что в основе ума лежит свет, но боюсь, нигде не слышал такой трактовки, что Будда — творец света. — В голосе Элана чувствовался аналитический тон, присущий профессору математики. — Об этом где-нибудь упоминается в буддистском каноне?

— Да, — ответил Роши, — в ранних текстах Будда иногда упоминался как несущий свет, точно так же как и Люцифер на Западе. В одном из текстов о нем говорится как о новорожденном солнце, опоясанном венцом. Также говорится и о том, что Будда может озарить весь свет. Если убрать все эти поэтические фразы, то что останется? Самоиндуцирующая сила, которая предшествует всему.

— Я понимаю, что вы пытаетесь донести. Но я хотел узнать об исторической базе вашего учения.

— Из манускриптов, обнаруженных в Тун-Хуанг, становится ясным принцип, что дзен передает свет. Каждый Роши — источник знания для себя самого, нет никакой преемственности от Будды до патриархов. Данная мистификация — дело рук современных дилетантов.

Все это время, пока Роши медленно говорил, Бо Нильсен ерзал на диванной подушке, из-под которой доносился звук мнущегося шелка, и затем, наконец, заговорил:

— Но Учитель, с вашего позволения, наследственная линия всех авторитетных дзен-личностей уходит прямиком к Будде. По этой причине их и считают авторитетами. Об этом упоминается в священном тексте «Передача лампы».

Роши покачал головой.

— Это все миф, который создали дзен-практики еще со времен династии Сун. Они собрали несколько кусочков старинных текстов и написали свой, новый, который подходил бы к их теории. В «Аватамсака-сутре» ясно говорится о том, что Кашьяпа и другие авторитеты могли передавать канон, но никак не все учение Будды, которое основывалось на принципе света.

— Не могли бы вы хотя бы в общем описать нам, что из себя представляет первичный свет? — прозвучал голос Элана, судя по которому, он и не надеялся, что ему дадут точный ответ. Он был прав.

— Он неуловим, подобно скользкой рыбе в руке, — ответил Роши. — Если я, например, скажу, что все сущее пришло из первичного света, в то время как он остается нетварным и неподвижным светом, то что такое описание сможет что-то объяснить? Это все равно что смотреть на гору вдалеке, окутанную туманом. Вы сами должны направиться к ней.

— То, что вы сейчас сказали, является принципом Дао, — произнес Бо Нельсен.

Роши моргнул несколько раз, но ничего не сказал в ответ. Элан Райс разбил тишину:

— А не из-за нашей ли это потребности слишком много думать и выражать себя через мысли? Такими мы были созданы.

— М-м-м-м, — промычал Роши, так что не совсем было понятно, соглашался ли он или же подбирал нужные слова. — Об этом можно сказать немного. Каждый человек поддерживает контакт с первичным светом. Каждый может достать из него высшее сознание. Этим мы награждены от природы. Однако из-за нашей тенденции держаться за мир визуальный, а не сущностный, мы потеряли свою способность общаться с ним, хотя она и лежит в основе нашего существа. Когда Будда достиг полного просветления, он ступил в так называемый первичный свет. Несомненно, это вне всякого физического явления.

— Но, Роши, пожалуйста, — вступил Йоран Густафсон, — как мы можем осознать все это в повседневной жизни?

— Когда вы полностью погружаетесь в первичный свет, то по причине существования света вне рамок какого-либо болезненного состояния существа вы испытываете блаженство еще более полно. Даже когда вы испытываете боль, этот свет выведет вас в состояние Будды.

— Я рад это слышать, Роши, — произнес Джим. — Получается, что это не только гимнастика для ума. Какие-то процессы происходят в существе, что помогают ему в повседневной жизни.

— Почему же мы не осознаем этот свет, что внутри нас? — Этот вопрос вырвался из меня, как брызги слюны изо рта.

Роши быстро окинул меня взглядом, как будто решал для себя, достоин ли я ответа.

— Причина кроется в нашей привязанности к визуальному аспекту жизни. Когда человек погружается в мир физический, его внимание уходит от истинного источника. Он сливается с этим миром рождения и смерти, страдает по мере привязанности к этому миру. Будда говорил об этом, приводя в качестве примера историю об одном короле, который уделял слишком много времени советникам, забывая при этом, что именно он являлся королем. Мы должны освободиться от этого мира событий... Однако сам путь будет длинным и напряженным.

— Какое-либо из дзен-направлений трудно поддается определению, — заметил Нельсен. — Вы не могли бы, по крайней мере, рассказать нам об отличиях вашей школы дзен от остальных? Везде бытует столько мнений...

— Да, — начал отвечать Роши, — мнения, как задницы, у каждого есть по одной.

Астрид засуетилась и, повернувшись вполоборота, поспешно заявила:

— Роши не любит аргументов по поводу категорий дзен. У него свой собственный Путь, и он не терпит повторять по несколько раз то, что неоднократно рассказывал про современные школы, которые были созданы в согласии со Световым Дзеном, хоть новые Учителя и не упоминали об этом... Не могли бы вы прояснить нам, что представляет из себя карма? После стольких лет многие из нас все еще озадачены этими понятиями: карма, судьба, свобода воли... это все сбивает с толку.

Роши воспрял духом:

— Карма, которая везде объясняется по-разному, означает, что все во вселенной и человеческом уме взаимосвязано со всем остальным через определенные законы в настоящем, прошлом и будущем. Ограниченное понимание кармы происходит от того, что смотрят из прошлого в будущее, хотя все взаимосвязано на многих уровнях. Если смотреть на карму схематично, то может показаться, что одно проистекает из другого, и получается некая линия, сотканная из причин и следствий, когда на самом деле нет никакой линейной связи. Когда человек становится просветленным, то у него остается только старая карма, которая просачивается сквозь бремя прошлого.

Он посмотрел на нас, стараясь понять, уловили ли мы смысл сказанного, а затем продолжил:

— Формирование особого намерения и принятие нужных действий схожи с броском камня в лужу. Камень вызывает волны, то есть действие. После просветления человек больше не отождествляется с мотивами, которые были частью его эго, он пребывает в состоянии чистого сознания, в котором он не создает карму. Когда карма исчерпана, вы перестаете существовать. Именно таким становится существо в конце своего Пути. Вы исчерпали свою карму, ее больше нет, как и нет того, кто создавал и опустошал ее. Другими словами, во время тех событий, когда все влияет на вся, вы просто-напросто перестали существовать как отдельное существо. Вы до сих пор являетесь ВСЕМ, потому что вы были ВСЕМ! — Он громко рассмеялся, как это бывает с людьми, которые только что сказали хорошую шутку.

— Это полностью соответствует квантовой механике, — удовлетворенно заметил Йоран. После чего Джим, не обращая внимания на слова Йорана, сказал:

— Спасибо вам, Роши, за такое точное изложение темы разговора, ведь по ней написана не одна толстая книжка, а многие люди используют понятие личной кармы как оправдание за бездействие, другими словами, у меня есть своя карма, а у нищего, просящего у меня десять центов, своя. Кто я такой, чтобы вмешиваться и менять ему карму, дав ему денег?

Роши быстро потряс головой в знак несогласия:

— У него эта карма, потому что у тебя ТАКАЯ карма. Его карма заключается в том, что ты не вмешиваешься. Он остается голодным, и в этом его карма. Карма одного связана с кармой другого. Понимаешь? А тот факт, что ты встретил нищего, является частью твоей кармы, и она будет оказывать на тебя влияние до тех пор, пока ты полностью не исчерпаешь ее влияние. Вы, со всем вашим невежеством, являетесь моей кармой, а я — вашей в данный момент. Будда доказал, что карма проявляется посредством желаний. Если вы не привязаны к своим желаниям, то у вас нет кармы. Когда вы независимы от своих желаний, то вы больше не испытываете никакого желания давать мелочь нищему, как и желания не давать ее ему, но в то же время вы можете это делать с полной свободой, поскольку вы освободились от какого-либо влияния.

— Создается впечатление, что свободы воли почти нигде нет, — подключилась впервые к разговору Тара Деви.

— Чем сильнее ваша привязанность к визуальному миру и его паутине желаний, тем меньше свободы воли у вас есть. Я мог бы сказать, что сегодня вечером я собираюсь пойти в ресторан, и это показалось бы выражением свободы воли. Но если вы знакомы с моим прошлым и знаете, каким было поведение у моих родителей и предков, и как это все повлияло на меня, то сможете предвидеть тот факт, что я останусь сидеть дома, на том же месте, на той же подушке. Когда я исчерпаю эти влияния и начну освобождаться от них, то предсказания по поводу меня станут менее точными, а рамки самой свободы расширятся. Когда ты уже не являешься никем и ничем, когда ты уже никто и ничто, вот тогда ты обретаешь свободу воли. Понимаете, свобода воли есть тогда, когда нет никого, кто бы ее имел.

Бенгт, сидевший молча все это время и словно бы соглашавшийся со всем сказанным Роши, заговорил:

— Я не понимаю. Всю свою жизнь я желал свободы воли. Если я не стремлюсь к свободе воли, тогда кто же?

— Это зависит от того, как вы ощущаете свое «Я». Если вы ощущаете себя как кого-то, кто думает о том, что он желает свободу воли, тогда, конечно же, у вас этой свободы нет. Вы не можете иметь свободу воли, так как вы и есть свобода воли. — Он посмотрел в окно и сказал: — Поздновато. Начинает темнеть.

— Я включу свет, — откликнулась Астрид и встала с кресла.

— Незачем. Мне пора идти. Джим, не проводите меня? У вас есть зонтик, а на улице, кажется, дождь начинается.

— Сочту за честь, — медленно проговорил Джим. Его голос стал глубже, чем прежде. Его желание спорить, убеждать и противостоять куда-то исчезло. Мы все встали, разговор подошел к концу. Роши и Джим вышли первыми. Джим открыл зонтик, взял Роши под руку и скрылся вместе с ним в темноте. Он был на голову выше своего спутника, и казалось, будто он защищал от дождя маленькую девочку. Отступив в сторону большой деревянной двери, я ждал, пока выйдет последний человек. На улице было сыро, становилось все холоднее и темнее.

— Боги, — промолвила Астриг с порога. Я повернулся, продолжая застегивать плащ с капюшоном. На ее лоб попало несколько капель. Она сожмурила глаза от дождя. — Ты промокнешь. Почему бы тебе не остаться на ужин? — Ее улыбка проскользила в полутьме. Кровь пронеслась по моим щекам. Какая-то пустота возникла в солнечном сплетении, будто меня внезапно поразил удар. Я сделал решительный шаг назад. А она, подойдя поближе, взяла меня за руку и провела через порог. Я еще раз обернулся и взглянул на группу, исчезающую под мраком сырой ночи. Астрид закрыла за нами дверь.

Гостиная сейчас казалась еще просторнее при всей ее теплоте. Она сказала:

— Я приготовлю чего-нибудь к ужину.

— Не беспокойся по этому поводу.

— Почему? Ты не голоден? — И в этот же момент меня одолело чувство голода. Я полностью забыл про еду, пока слушал Учителя. Она открыла дверь на кухню. Это была раздвижная дверь на колесиках, которая отворялась за счет специальной выемки в стене. — Из еды осталось немного. Сделаю нам несколько куриных сандвичей. Не стой там, чувствуй себя как дома. Сними же, наконец, свой плащ. — Она открыла один из кухонных шкафчиков. — У меня есть белое вино. Как тебе?

Она достала белую скатерть и постелила ее на круглом кухонном столе. Поставила тарелки, кухонные приборы, подсвечник с тремя свечами и вазу с гвоздиками. Я наблюдал за тем, как умело она расставляла все на столе. Она улыбнулась мне и сказала:

— Все готово. Прошу к столу.

Она положила на тарелку сандвич, несколько креветок с листьями зеленого салата. Какое-то время мы ели в тишине. И вдруг она подняла брови:

— Вкусно?

Шведы питаются самой ужасной едой в Европе, и сандвичи были тому не исключение. Вместо хлеба они едят тонкие сухие овсяные ломтики, безвкусные, как бумага. Их даже не получается нормально удержать в руках, так как они постоянно осыпаются.

— Превосходно, — ответил я. — Я уже давно не ел так вкусно. Хочу поблагодарить тебя, что пригласила меня. Для меня это очень ценное переживание. Я мечтал оказаться рядом с духовным человеком.

Она улыбнулась. Она ела медленно и, словно подчеркивая благородство своих манер, как будто не жевала еду, а касалась зубами ноток невидимого инструмента. Она запивала вином каждый кусок. И смотрела на меня, чуть наклонив вбок голову.

— Если бы я только знала... Я бы достала хорошего коньяка.

— Это не так уж важно, — ответил я, — я все равно не пью его. Меня всегда удивляют люди, которые идут по пути алкоголя, сигарет... — Я остановился. Я не хотел испортить ее хорошее настроение.

— Тебе пора полюбить некоторые вещи.

В ее голосе это звучало как обещание. Казалось, что это было навеяно воспоминаниями о бывших любовниках, о тех многозначительных взглядах и стихах, о прикосновениях рук и кожи, страданиях от разлуки. И теперь она выглядела необычайно привлекательно. Сколько же ей? Тридцать восемь, может, сорок, а может, сорок пять? С приближением ночи она казалась еще более привлекательной в своем теплом доме, уставленном книгами по оккультизму, темной мебелью и коврами, которые приглушали звук шагов. Легкий запах ее парфюма витал по комнате и соприкасался с дымом от ладана.

— Знаешь что, — сказала она, — давай после ужина послушаем какую-нибудь музыку. Я люблю Чайковского, а ты?

Я кивнул головой. Надеюсь, что она не будет расспрашивать меня о классической музыке. Я был напряжен, но в то же время становился более уверенным в себе — вино начинало действовать. Я сделал еще несколько глотков из бокала. Чего я хочу? Женщина попросила меня остаться на ужин. Мы одни в доме... она взяла меня за руку... все указывает на то, что она пригласила меня за тем, чтобы провести со мной ночь. Несмотря на все это, я был скован, вел себя чопорно и напряженно, снисходительная улыбка все чаще показывалась у меня на лице. В мою голову прокралось маленькое подозрение о том, что она проверяет меня и что, возможно, любая попытка физически сблизиться подвергнется критике, послужив указанием на мою незрелость в отношении принадлежности к их ордену. Астрид решила вмиг все мои сомнения. Она подвинула круглый стол ближе к дивану, поставила на него бокалы с вином и принесла коробку шоколадных конфет.

— Я буду через минуту, — сказала она, — только приму душ.

Я сел на край дивана. Очень изящная женщина. Перед тем, как лечь с мужчиной в кровать, всегда принимает душ, хотя, возможно, она уже в нем побывала не раз. Мне надо просто раздеться и растянуться на диване? Но на нем нет ни простыни, ни одеяла. Я просто сидел и ждал. Она вышла в белом купальном халате, неся в руках простыню и два одеяла.

— Ты занимаешься любовью в одежде? — быстрым движением плеча она скинула с себя халат и обнаженной легла на софу, ничем не прикрывая свое тело. Она быстро пододвинула одеяла к ногам. Не отводя от нее глаз, я начал раздеваться. Астрид хорошо сохранила свою стройную фигуру. У нее была маленькая, уже немного обвисшая грудь. Прекрасной формы ноги контрастно выделялись на фоне слегка большеватых ступней. Склонившись над столом, она налила мне еще вина.— Любовь — очень нежное растение, которое нужно поливать. Самый лучший способ — использовать хороший ликер.

— Это уместно для членов ордена Одина?

— Конечно. Это реальная необходимость для тех, кто любит жизнь так же, как и я. Кстати говоря, это единственное, в чем я уверена. Ты один из них. Тебе не нужно подавлять жизнь, просто расслабься и будь собой, будь частью жизни. Примерно добрая половина всего обучения по герметизму сводится к раскрытию подавленных частей личности.

Она положила голову ко мне на плечо, а ее рука нежно проскользила по груди и животу. Мое дыхание участилось и стало прерывистым. Она засмеялась и сказала:

— Молодой мужчина — самый безупречный инструмент во вселенной. Где бы ты его ни трогала — он везде играет.

– 10 –

Астрид зажгла сигарету.

— Было приятно, не так ли? Все эти слова, что ты мне говорил... я обожаю это.

После всех моих бесконтрольных грубых вспышек гнева я ожидал в свой адрес лишь упреки, холодное презрение и обидную ответную реакцию со стороны благонравной дамы, но вместо этого я получил слова похвалы. Я говорил ей, что она потаскуха, у которой вместо мозгов одна скользкая дыра, что она шлюха, солдатская дешевка, дающая всем за бутылку пива. Я грозил ей, что отдам ее на часовое растерзание работягам в порту, что заберу у нее все ее дешевые деньги и изобью ее, если ей этого будет мало. Я орал, что сперма будет литься из ее ушей. Несомненно, ей все это понравилось. Я вспомнил слова Младена: «К дамам нужно относиться, как к шлюхам, а к шлюхам — как к дамам. Это единственная мудрость». Что касалось шведки, то тут он был абсолютно прав.

— Славяне — лучшие любовники, — промолвила Астрид, выпустив дым от сигареты. — Они преданны и чувствительны. Американцы — бегуны на короткие дистанции, у немцев нет никакого воображения, а шведы ни на что не пригодны.

— Как я погляжу, у тебя есть международный опыт.

— Неудивительно. Я много путешествовала, да и Стокгольм полон иностранцев.

Мы полежали какое-то время в тишине. Она водила пальцем по вене на моем лбу, касалась им губ и проводила руками по волосам.

— Жизнь временами прекрасна. Моя формула счастья проста: я свободно делаю то, что захочу, и люблю, когда в доме есть чувствительные мужчины. Дома без мужчин попахивают плесенью. У меня есть подружка, она моложе меня на три года. И вот уж как два года живет одна после развода. Она говорила, что мужчина в доме доставал ее. Боже мой, когда я одна дома, то просто ни богу свечка, ни черту кочерга! — Сигарета осветила ее лицо, когда она глубоко затянулась в очередной раз. — Мой муж был итальянцем. Он научил меня, как по-настоящему наслаждаться любовью, едой и напитками во время секса — еда приобретает иной вкус. Поначалу я стеснялась, а теперь... — рассмеялась она.

— Не нужно было разводиться.

— Всему когда-то приходит конец. Он расценивал женщин как объекты, нечто вроде трофеев — он был самовлюбленным человеком. Пока я любила его, это меня никак не беспокоило. Вот такая жизнь... ничто не вечно. Свобода драгоценна. В отношениях любая попытка ограничить свободу партнера — великое зло. Читал «Книгу Закона» Алистера Кроули? — Я потряс головой. — Эпохальная работа... Он был первым, кто увидел в женщине как человеческие, так и божественные черты.

— Звучит великолепно, но мне слабо в это верится. Невозможно иметь чистое сердце и в то же время давать свободу, которую мы сами хотим иметь, другому человеку. Я встречал много людей, заявлявших о своей принадлежности к телемитам и о праве заниматься любовью с кем угодно, сколько угодно и так далее... И когда их жены шли в постель с другим, то что случалось тогда? Их реакция была примерно такой: «Я больше не хочу играть в эту игру, верните мне все мое обратно!..»

Не поднимая головы с подушки, она искоса посмотрела на меня.

— Да, это тоже проблема. Когда я влюбляюсь, то становлюсь собственницей, начинаю хотеть мужчину всего целиком. Если что-то не срастается, то я об этом не говорю, я не начинаю ворчать по этому поводу, я просто становлюсь нервозной и колючей. К счастью, я не влюбляюсь каждый день. Ты спишь?

— Нет, просто мысль о том, что придется вставать очень рано, портит все удовольствие. Одна и та же работа, одни и те же лица, эта чистка картошки... все то же самое.

Она понимающе кивнула головой.

— Я могу подыскать тебе работу получше. Кроме того, тебе не нужно будет работать какое-то время.

— Что ты имеешь в виду?

— Оставайся здесь. Мариен проходит обучение в Эребро, она пробудет там до лета и приедет лишь на Рождество, да и то только на пару дней. Думаю, ты был бы не против. У нее своя жизнь, и она не вмешивается в мою.

Мариен была ее дочерью, о которой она редко когда говорила.

— Нет, я не могу пойти на это, — сказал я, однако мой голос прозвучал неубедительно.

— Почему нет? Трудно принять поддержку от женщины средних лет?

— Дело не в этом. Многие мужчины поддержали бы твою инициативу. Но я ушел из дома потому, что хотел стать независимым.

Она поиграла с моими волосами и поскребла ногтями, осторожно и нежно, мой затылок. Я закрыл глаза от удовольствия. Одной рукой она начала ласкать мне бедро, а другой схватила меня за мошонку и нежно сжала. Она пододвинула ко мне голову, так что ее губы дотрагивались до моих ушей, и прошептала: «Ты останешься, шалунишка?»

Я мог слышать, как где-то глубоко билось мое сердце. Закинув колено на бедро и раздвинув ноги, я, не опираясь на локти, влез на нее в одно мгновение. Она начала тяжело дышать.

— Ты ненасытен, — промолвила она. Но эти слова звучали как приглашение и одобрение. Я мог делать с ней все что угодно, и эта мысль грела меня изнутри. Она спросила меня: — Ты меня любишь?

— С чего это мне любить шлюху? За работу, сучка, ублажи своего клиента!

— Правильно, — пробормотала она и, закрыв глаза, откинула назад голову, — правильно, поливай меня грязью. Разорви меня! Убей меня!

– 11 –

Я проснулся от звука телефона, посмотрел на большие часы на стене, было уже девять. Я не снимал трубку, думая про себя, а что мне делать, если на другом конце провода вдруг заговорят на шведском? Но все-таки я решился ее снять.

— Привет, Боги. Я разбудила тебя?

— Да нет. Я лежал в постели и все думал о тебе.

— Прекрасно, обожаю мелкую ложь. Ты уже позавтракал?

— Еще нет. Я поем в городе.

— Ты не понял... Я приготовила для тебя завтрак. Я хочу, чтобы мой прекрасный мальчик перекусил и отдохнул. Если станет скучно, то на этот случай я положила тебе билет в кино в карман твоих джинсов. — Она громко рассмеялась. — Спешу домой. Я так люблю тебя.

Я повесил трубку. Под окном, на столе, я увидел деревянный поднос с завтраком. Апельсиновый сок, два сваренных яйца, масло и тост. Она так и не сказала мне, в какой кинотеатр были билеты. Протянул руку, но так и не смог дотянуться до трусов. Я встал, откусил кусок тоста и запил его апельсиновым соком. На улице светлело, и серый свет потихоньку пробивался в комнату. Я засунул руку в один из карманов джинсов.

Там было пусто. В другом кармане нащупал твердую скомканную бумагу. Я вытащил ее. Две бумажки в сто крон, сложенные вчетверо. Совершенно новые, от них еще исходил запах только что напечатанных денег. Это и был мой билет в кино. Две сотни крон, мой недельный заработок в «Форесте». Я почувствовал тепло в животе, будто только что выпил горячего чаю.

Я сильно потянулся, так что мои суставы затрещали, и, сев на край дивана, принялся за еду. Я ел не спеша, попивая маленькими глотками апельсиновый сок. Цветом он был похож на клюв утки и отдавал слабой горечью. Я думал про себя, а стоит ли мне вообще отправляться в город. Я бы мог пройтись к Хиториет, центру Стокгольма, где находился кинотеатр, в котором проходили дневные сеансы. Или же лучше было бы посетить несколько книжных магазинов? А может, все-таки пойти в «Форесту» и сказать Халингу, что нашел другую работу? Что бы он на это ответил? У меня был самый настоящий выбор, что мне делать. Я улыбнулся, стукнул кулаком правой руки по ладони и лег обратно в кровать. Одеяла все еще сохраняли запах ее парфюма. Я повернулся на бок, придвинул одеяло к голове и свернулся в клубок. Я чувствовал себя спокойно в этом теплом гнездышке. В состоянии полного удовлетворения я начал засыпать. Я погружался в сон с мыслью о том, чтобы всегда так жить, за счет женщин.

– 12 –

Меня отделяло десять минут от судьбоносного момента. Я стоял в грязном снегу у дороги, прямо перед домом Свена Акермана, и ждал. Перед домом раскидывался просторный сосново-березовый парк. На высоких колоннах были закреплены факелы, освещавшие вход, оранжевый свет от которых радужно выплясывал на мерцающей глади снега. Всю ночь меня не покидало чувство тревоги и трепета, которое начало перерастать в напряжение и страх. Я не мог дождаться, пока, наконец, пройдут эти десять минут, открывавшие мне дверь в самое значительное событие моей жизни.

Мое сердце билось как мощный барабан, дрожь пробегала по рукам, голове и шейным артериям. Я спрятал правую руку в карман американского военного пальто, которое было на мне. Внутри я сжимал талисман Младена, который он мне подарил по случаю отъезда. Нужно ли было его доставать в такой момент? Все те, кто будет наблюдать за мной во время посвящения, сами испытывали аналогичные переживания, и это означало, что данная процедура была предназначена не только для сверхлюдей. Меня лихорадило: во рту все пересохло, а ноги все продолжали трястись и не могли остановиться ни на секунду. Бывал ли я раньше в такой ситуации? Или это — то самое чувство перед боем? Я достал из кармана свернутую бумагу с печатью, согнул ее несколько раз и разломал печать. В толстой гладкой оберточной бумаге была завернута маленькая записка, в которой было всего два слова. Я развернулся к горящему факелу и начал разглядывать надпись, которую никак не мог понять. «Просто расслабься», — было написано подчерком Младена. Меня одолело разочарование. Я ожидал помощи, какой-нибудь таинственной энергии, исходящей от этой бумаги, которая могла бы защитить меня и придать сил. А вместо этого я получил только бесполезные два слова. Я постарался расслабиться от верхушки головы и до ног и почувствовал, как напряжение начало потихоньку уходить.

Ровно в восемь часов я постучал в дверь старомодным бронзовым дверным кольцом.

— Привет, Боги! — встретил меня у двери лучезарно улыбающийся Свен Акерман. — Добро пожаловать, Боги, мы ждали тебя.

— Спасибо, Свен, — ответил я, проходя в дом с подспудным ощущением того, что совершаю свои первые шаги в новую жизнь. Внутри царила спокойная атмосфера, приятную теплоту создавал легкий запах горящих свечей и ладана. Оук Вилкинсон, Халинг и Астрид уже сидели в просторном вестибюле. Они все разом кивнули мне, и Астрид улыбнулась. Я снял желтовато-зеленое военное пальто с капюшоном. Свен взял его и отнес в шкаф под лестницей, которая вела в комнаты наверху.

— Пойдем, переоденемся, — сказал он.

Пройдя по узкому коридору со стенами из темно-коричневого дерева, мы оказались в маленькой комнате со спертым воздухом.

— А вот и мы, — обратился он к человеку средних лет, лицо которого было покрыто небольшими шрамами от угревой сыпи. Он стоял около круглого стола, на котором лежали парчовые и сатиновые ритуальные одеяния. Из всей мебели в комнате был лишь этот стол. Я увидел в полуоткрытом шкафу яркие мантии на вешалках.

— Это Боги. Ты уже подобрал что-то?

— А-а-а-а! — подтвердил он на вдохе. — Я думаю, эта как раз подойдет.

Официальным жестом он поднял со стола длинную сатиновую мантию с капюшоном, словно пробуждая задремавшую принцессу ото сна. Мантия источала запах ладана. Свен Акерман наклонился в мою сторону и таинственно спросил:

— Когда ты принимал душ?

— Перед тем, как прийти сюда.

— Сойдет. А теперь раздевайся.

Они с удивлением смотрели на то, как я разом снимал рубашку и жилет. Сняв ботинки и вельветовые штаны, я остался в майке и трусах. Несколько секунд я пребывал в нерешительности.

— Раздевайся полностью, — раздался голос Свена Акермана. — На тебе не должно быть никакой повседневной одежды.

Испытывая неловкость, я полностью разделся, оставшись нагишом в центре комнаты рядом с двумя шведами. Становилось холоднее, и по ногам и спине начали бегать мурашки. Однако эти ощущения продлились недолго. Как искусная прислуга, они начали одевать меня: поверх длинной белой батистовой рубашки на меня надели тяжелую черную сатиновую ритуальную мантию, свисавшую до колен. На левом боку мантии была вышита эмблема ордена: красно-белый круг, который пронзали два золотых меча Одина, направленные остриями вверх. Акерман обмотал веревку три раза вокруг талии и завязал ее в узел: