double arrow

ГЛАВНАЯ ЗАКЛАДКА

Не удивляйтесь, речь пойдет о треугольнике, — не Бермудском, а педагогическом, равностороннем, но... перевернутом. У математиков и словесников разные пути к вершинам. Итак, мысленно представим, а еще лучше нарисуем треугольник.

Пометим вершину буквой К, что означает книга; левый верхний угол уже совсем не загадочным Л — литература, куда вписывается книга; правый (он же и праведный) обозначим буквой У. Верно: ученик, которого нужжо воспитать, научить.

Огромную массу словесников книга сразу зовет влево: в литературу. Что ни говори, а идти таким путем легче; духовных затрат — минимум. Прочитал, допустим, «Онегина», затем что-то о нем, скажем, Белинского, прихватил пару методичек, пять-шесть вырезок из газет, журналов, все это в портфель и — на урок! Особых умений, дарований — не нужно, чтобы доказать: «Онегин» — энциклопедия; критический реализм начинается с него; что это роман, а не байроническая поэма; Татьяна открывает галерею русских женщин, а Онегин — лишних людей; он и Печорин во многом похожи, но олицетворяют разные эпохи; присутствие автора в повествовании и в связи с этим обилие лирических отступлений — не только своеобразие, но и уникальное достоинство, о котором Белинский говорил; поэтический

реализм Пушкина в трудах его многочисленных последователей суровеет, мужает, о чем свидетельствуют творческие манеры таких корифеев литературы, как... На этом пути словесник духовно не развивается и даже (пусть простят мне резкое словцо) паразитирует за счет «обслуживающей» литературы, взяв на себя пассивную функцию транслятора. На отрезке К — Л книга работает с книгой, а ученики как объекты созерцают этот процесс, изредка подключаясь к нему. Верно, в «Онегине» присутствует автор как действующее лицо, рассуждают они, а мы, выходит, бездействующие? Изучаем то, где нас нет? Тогда, простите, «Онегин» — не энциклопедия. В любой великое книге, если покопаться, все и всех отыщешь. Значит, и в «Онегине». А нет, так что-нибудь другое почитаем или посмотрим Экран — та же книга, только лишних вопросов не задает. Удобно! И вот один из парадоксов линии К—Л. Наступает момент, когда, оглянувшись, словесник видит лишь нескольких, самых добросовестных, по пятам т идущих за ним. Остальные безнадежно отстали, многие не трогались с места. Обидно, не правда ли? Уж и значком «Отличник народного просвещения» наградили, учителя-методиста присвоили, и делегатом выбрали, а вот ребята (будь они...) не идут за передовым и опытным. Тогда начинается социологический анализ, с первичной терминологией: этот — отстает, потому что туповат; тот – абсолютно пустоголов; его приятель — болван; и вкупе… Бездуховное, загубленное поколение! Вот когда шм учились... Полно, учились ли, если забыли, что «метод», который выбрали, став учителем, не был вашим в по-ру, когда сидели за партой.

Путь в литературу для многих ребят — это путь в никуда, ибо нет ответа на главный вопрос: зачем книга? Для развития? Так оно и без книги возможно, слава богу, не в XV веке живем. А связывать книгу с книгой что-то из этого извлекать — занятие тех, кто не умеет собирать мопеды, приемники и вообще ничего не умеет. Книжникам всегда не хватало здравого смысла. Так дума ребята, ничуть не смущаясь, когда мы называем их прагматиками, рационалистами. А учитель, выбравший путь наименьшего сопротивления, не свое выдающий за свое, да еще зовущий за собою, — разве не прагматик, хоть и записался в романтики?

Изначально отверг линию К — Л и резко шагнул вправо—к ученику. Путь этот нелегкий и, честно скажу, требует немалых личных затрат, зато окупаемый. На этой грани треугольника учитель духовно обретает себя, ибо

без творчества, инициативы, собственных открытий тут и шагу не сделаешь. Чтобы с книгой дойти до ученика, нужен крупный план того и другого. Здесь литература — в самой книге, а ученик — в человеке. Главное увидеть его еще крупнее, чем саму книгу. И тогда — чудо! Без при­зывов, понуканий, угроз, зачетов ученик сам пойдет на­встречу книге, в которой нашел себя. Прочитать уже не проблема. Не спеша, с прикидкой и оглядкой на свою, а не только персонажную эволюцию. Мы пытливы к кни­ге, которая дает ответ. Значит, и спасать ее нужно ее же собственной природой — ответами! Сделать книгу духов­ным зеркалом ученика, а не только эпохи, отраженной в ней, и литературы, куда она прописана, как в крупно­блочный дом. Моя главная закладка — не в самой книге, а между книгой и учеником: она-то и спасает разом обе ценности. Я покончил с термином «проходить» литературу, ибо анализ — это поиск ученика в книге. Тогда понятно, зачем она и они, отчего такие муки принимает на себя ее создатель. Книга не для табеля и журнала, не для эк­замена, который длится 6 часов, а для жизни. И та, и эта, и другая... Вот и пойдем теперь от этой к той, другой... А в общем — в литературу...

«Неужто и впрямь все ваши ученики читают?» — был задан вопрос. Все! Ну, допустим, не все. Даже не прочи­тавший книгу по каким-то причинам, но желающий ее прочитать — уже победа! Придет время и — прочитает, ибо некогда ощутил в ней себя.

Методика обнаружения своего «я» в художественном произведении еще только зарождается, но ей принадлежит будущее. Ввожу такое понятие, как «синтез ценностей», за которым — механизм приобщения ученика к книге. Каждую ценность в отдельности («книгу» и «ученика») наука осмыслила, но их взаимодействие не разгадала и не обеспечила. Этапы, периоды почему-то оказались важнее жгучих ответов, какие дает нам книга.

Если движение от исходного К к целевому и конечно­му У—в основном образование, т. е. информация, выда­ваемая учителем, то встречный путь ученика к книге и книгам — уже самообразование. Непрерывное, но не бес­конечное. На каком-то этапе отрезка К — Л обязательно будет поворот к желанному, заветному У, ибо ученик сам себе интереснее любой книги, только боится признаться в этом, настолько запуган «культурными ценностями». На повороте к себе — рождается личность! И это уже новый,

гораздо более мощный импульс духовного развития.

Еще об одной важной особенности, треугольника.

Связать К и У и вызвать взаимодействие можно лишь фактором жизни. Иных способов дойти до каждого (!) ученика и каждого (!) позвать в книгу у нас нет. Зато на отрезке К — Л, где книгу необходимо увязать с книгой, особую роль играет наука. Она выявляет духовный по­тенциал самой большой Книги (литературы) как учебни­ка жизни. Просто учебником, даже на этой специфической грани, литература быть не должна. Иначе самообразова­тельный процесс ослабнет, а затем и заглохнет.

Верхняя линия схемы Л — У, как мы уже сказали, лич­ностная. Стимул движения на этом отрезке в самопозна­нии себя, т. е. своего духовного «я», обращенного к миру и ценностям культуры. Двумя боковыми гранями форми­руется эта потребность вместе со способностью реализо­вать ее. Учтем и другое. Отрезок Л — Ус «прибавкой»! Значит, новые, повторные шаги к исходному К по закону подобия образуют больший треугольник. И опять — при­бавка, и новый - объемнее прежнего. На переферических наращениях, скажем так, формируются Опыт, Культура, Духовность.

«Но где, простите, учитель в «треугольнике» Иль­ина?»— получил скептическую записку из зала, выступая в пединституте. Учитель? Везде. Во всех трех точках и ли­ниях. Он и начало, и катализатор процесса. На линии К — У через сотрудничество, рождая самодвижение, он подключается к творческому поиску ученика, вместе с ним осваивая литературу.

Конечно, наш треугольник всего лишь условное, гра­фическое изображение сложного процесса литературного образования. Тем не менее он отражает ключевой момент: в какую сторону — влево или вправо — сделать свой пер­вый шаг словеснику? Не только судьбы учеников и книг, но и его собственная зависят от этого шага. На линии К — Л, где книга с книгой говорит, словесник в конце кон­цов теряет аудиторию. При этом может ходить в интеллек­туалах, эрудитах, библиофилах... Потерять аудиторию не значит работать с пустым классом; это потерять людей в своих учениках, закрывшись от них книгой.

Скажу по секрету. Дело даже не в самой книге, кото­рую несем ученику, а в той руке, которая держит ее. Ка­кая она? Если холодная, то самый горячий, страстный поэт молчит в ней; если, как у Собакевича, не разжимается в ладонь, тогда и сверхувлекательный детектив, нечто вро­де

романов Сименона, покажется нелепым и плоским; ес­ли за спиной своих коллег она вяжет узлы интриг, а пос­ле раскрывает страницы Тургенева, то хочется крикнуть: не прикасайся! В твоих руках он молчит, как его Герасим. Подлинно учительская рука никогда не бывает холодной, жестокой, жадной. А еще — пустой. Вместе с книгой она, как и рука Данко, несет огонь горящего сердца и множест­во таинственных закладок — ответов.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: