Главное образование

Без желания переделать мир нет учителя. Однако самое трудное для него — это вырастить себя, ибо каждый из нас — мы сами, а не кто-то. Отсюда формуле «я как все» предпочел изначально «я как я». Лучшего способа утвер­дить престиж и актуальность предмета, который веду, пожалуй, и нет. Ведь школьник учится в зависимости от того, как он относится к учителю. Значит, не с предмета (методики, программы, концепции и т. д.), а с того, кто мы есть сами, начинается наш путь к ученику. Не рассуж­даю, как иные: вот вооружат новейшим методом и все пой­дет как надо. Нет, не пойдет. Потому что не методом, тем более чьим-то, а собственным духовным «Я» следует воору­житься. Личность не уповает на хорошие учебники, про­граммы, материальную оснащенность и т. д., а, сделав ставку на себя, изо дня в день решает многие проблемы. Информацию получает из первых рук — из собственных; понимает: сколько бы минут (!) ни говорили на уроке и какие бы важные проблемы ни затрагивали, если не было секундной (!) вспышки, не было и урока; глубину ищет не в содержании, а в скрытой сути, которая (если это художе­ственная книга) может быть и на поверхности, т. е. на первой-второй странице...

Спросим себя, что важнее: любить ученика или знать, как с ним работать? Конечно, чтобы знать, надо любить. И тем не менее — знать! знать! знать! Не только умом, но и сердцем поймем тогда, что урок — прежде всего Встре­ча, т. е. общение, а уж потом предмет, методика... У всяко­го ли и на каждом ли уроке бывает эта встреча — живого с живым? Не отодвигаем ли ее заботами об успеваемо­сти— и той, что в журнале, и другой, которую требует про­грамма? Ох уж эта успеваемость с неизменным набором и подсчетом то огорчающих, то радующих отметок. Может, отметки, как и зарплату, выдавать два раза в месяц? Ре­бенок — самый думающий человек на земле, если ему не мешать. Сколько вопросов себе и нам задает, когда раскован, свободен. Моя методика в первую очередь

решала эту проблему — изыскивала способы расковать детскую душу, снять напряжение, страхи. А то ведь до курьеза доходит: ученик — хороший, книга — хорошая, учитель — хороший, а урока как пытливого поиска и читателя, который рож­дается на уроке, — нет. Чтобы не стать «механизатором» от педагогики, выдающим поточную продукцию, издавна и сразу уяснил для себя: ученик — не отштампованный на конвейере «болтик». Унифицированная, да еще интенси­фицированная уравниловка не дает ответа на вопросы, которые втайне от всех задает самому себе ученик: кто я та­кой? зачем я? где мое место в жизни? и есть ли оно? И школа в большей степени, чем семья, обязана ответить на эти вопросы. Мастером человековедческих наук, вла­деющим книгой и психологией, — так бы я определил учи­теля-словесника, которого не мыслю без индивидуальной работы с классом. К ученику отношусь недвусмысленно: пусть не получится Моцарт, пусть (хотя стараюсь, чтоб получился), лишь бы не стал Сальери — злодеем, претен- дующим на гения. А посему важным считаю не то, кого, куда и скольких выпустил, а сколько вернулись обратно — ко мне, в школу, в ту пору юности, которая, по словам Гоголя, щедро наполнена «человеческими движениями».

Моя эволюция как учителя-духовника, каждый шаг в своей работе соотносящего с нравственными категориями, складывалась непросто и, в сущности, выражена тремя этапами. Поначалу придерживался формулы: от предме­та — к человеку; затем пошел дальше: от человека – к предмету; ныне обе формулы синтезировались: от чело­века — через предмет — к человеку! В промежуточном зве­не формируется «ученик» как школьник. Литература, та­ким образом, стала для меня почвой, куда высаживаю юные ростки; родником, утоляющим жажду; книгой мудрости, способной защитить от многих неверных ша­гов. Часто, размышляя о том, как учить и научить всех, боялся упустить другой аспект: как воспитать всех? Кем-то хорошо сказано: по-настоящему знает камень не тот, кто его раздробил и познал тайну структуры, а тот, кто из него храм сотворил. Дробя камни, помним ли о храме? Иной словесник готов весь урок «дробить», скажем, эти строчки «Онегина»:

В своей глуши мудрец пустынный,

Ярем он барщины старинной

Оброком легким заменил;

И раб судьбу благословил.

И — начинается... Почему раб, а не мужик или крестья­нин? Затем, точно на уроках истории, долго выясняет раз­ницу между оброком и барщиной. После берется за син­таксис... Не только Онегин, но и учитель в классе — «мудрец пустынный», поскольку ни урока, ни человека на уроке, ни даже Пушкина в Пушкине нет. Зато потуги «барщины ста­ринной», присвоившей себе чужой интеллект и «камни дробящей» в куски, бесспорны и очевидны. Не по этой ли причине художественная книга живет в основном до V класса, пока не попадет в руки «мудрецов». Тут-то и приходит ей конец: выдели идею, разбей на части, подбери цитаты... Ну что ж, подбирать будет, читать — ни за что. И это тем прискорбнее, что русская классика, на мой взгляд, — основа духовной перестройки школы. Глубинным интересом к человеку научит она преподавать и иные предметы, а емкостью художественного образа как уни­версального ключа потеснит схемы, штампы, ныне запол­нившие собой даже гуманитарные дисциплины.

Опасная тенденция поставить предмет над человеком ныне модернизируется. В качестве базовой модели снова предлагают не взаимодействие личности с личностью (учи­теля и ребенка) на духовной основе, а взаимодействие книги с литературой на фундаменте школьного (?) литера­туроведения.

Ныне много спорят о программе, обходя того, кому ад­ресована она, — ученика. Точно не ведают, что в каждый данный момент нужным и значимым может оказаться именно то, что программой отодвинуто на несколько лет. Между тем ждать некогда. Жизнь современного ученика не менее динамична, чем жизнь общества, и откладывать на потом все то, что нужно сейчас, — вроде как оттолкнуть руку, протянутую за помощью. Здесь, как мне кажется, безотказен принцип «гибкой программы» — одна из воз­можных моделей перестройки урока литературы. В чем его суть? В традиционном преподавании — и это одно из тяж­ких наследий формализма — духовное содержание книги целиком подчинено внешним атрибутам эпохи, литератур­ного направления, исторического периода и т. д. Практи­ческий опыт, однако, говорит, что книга не заключена сама в себе, в эпохе или этапе. Она принципиально разомкнута. Всеми своими страницами открыта живой душе, распах­нута в мир, современна каждой эпохе и каждому в ней. В разных классах одна и та же книга, во-первых, может и должна сказать разное; во-вторых, оставаясь, как и прежде, в литературе, т. е. в школьном курсе, она не поджидает своей очереди, а работает теми

страницами, кото­рые востребованы сегодня. Придет черед, и вплотную зай­мемся самой книгой — явлением искусства, этапом лите­ратуры. Принцип «гибкой программы», которым давно и с успехом пользуюсь, позволяет, с одной стороны, учитывать интересы предмета, с другой — возрастные особенности ученика — человека. И тут, вопреки историзму, соседями могут оказаться Пушкин и Горький, Аввакум и Маяков­ский, и не только оказаться, но и нравственно помочь. На­пример, в «Преступлении и наказании», «Войне и мире», «Поднятой целине» есть страницы, которые обязательно надо успеть (!) прочитать в переломном возрасте — вось­микласснику, выбирающему себя и свое, пути, которыми пойдет. Сколь прямыми и долгими будут они, в огромной степени зависит от страничек, которые прокомментировать надо. Фактор своевременности в работе с учеником — наи­важнейший, и гибкость принципа, следовательно, в том и состоит, чтобы сделать литературу не отвлеченным объек­том преподавания, а инструментом воспитания.