Эпистемологическая неуверенность

Англ. epistemological uncertainty. Наиболее характерная миро­воззренческая категория постмодернистского сознания. В работах теоретиков && постмодернизма ее возникновение связывается с кризисом веры во все ранее существовавшие ценности (так назы­ваемый «кризис авторитетов»), хотя на первое место в их аргумен­тации, как правило, выходит «крах» научного детерминизма как основного принципа, на фундаменте которого естественные науки создавали картину мира, где безоговорочно царила идея всеобщей причинной материальной обусловленности природных, обществен­ных и психических явлений. С отказом от принципа детерминизма связана и постоянная критика теоретиками постмодернизма и постструктурализма традиций западноевропейского рационализ-

[347]

ма. В этом отношении они является продолжателями той «разоблачительной» критики всех феноменов общественного соз­нания как сознания буржуазного, которая была начата теоретика­ми Франкфуртской школы (Т. В. Адорно, М. Хоркхаймер и В. Беньямин) и стремилась выявить сущностный, хотя и неявный иррационализм претендующих на безусловную рациональность философских построений и доказательств здравого смысла, лежа­щих в основе «легитимации» — самооправдания западной культу­ры последних столетий.

Культурологический (и художественно-литературный) аспект этой критики был осуществлен в трудах М. Фуко и Ж. Дерриды. Так, например, основная цель исследований Фуко — выявление «исторического бессознательного» различных эпох начиная с Возрождения и по XX в. включительно. Своего апогея этот дух познавательного скептицизма достиг у Дерриды и про­явился в критике традиционных семиотических концепций, дока­зывая ненадежность любого способа знакового обозначения. С точки зрения французского ученого, все постулируемые наукой «законы и правила» существования «мира вещей» на самом деле якобы отражают всего лишь желание человека во всем увидеть некую «Истину», в действительности же это не что иное, как «Трансцендентальное Означаемое» — порождение «западной логоцентрической традиции», стремящейся но всем найти порядок и смысл, во всем отыскать первопричину (или, как выражается философ, навязать смысл и упорядоченность всему, на что на­правлена мысль человека).

В частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы с текстом выглядит в глазах Дерриды как порочная практика на­сильственного «овладения» текстом, рассмотрения его как некото­рой замкнутой в себе ценности, — практика, вызванная носталь­гией по утерянным первоисточникам и жаждой обретения ис­тинного смысла. Понять текст для них означало «овладеть» им, «присвоить» его, подчинив его смысловым стереотипам, господ­ствовавшим в их сознании. В каждом анализируемом тексте Деррида ищет «неопределенности», места «провала» или «слабости аргументации», где текст начинает противоречить сам себе. Соб­ственно исследованием механизма «информационных помех», «блокирования процесса понимания» и занята деконструктивистская критика, заложившая основы аналитической практики, под­хваченной затем постмодернистами. Причем на первый план здесь выступает не столько специфика понимания читаемых текстов, сколько природа человеческого непонимания как такового: вы-

[348]

явить и продемонстрировать «неизбежность» ошибки в принципе любого понимания, в том числе и того, которое предлагает сам критик, — сверхзадача подобного анализа.

Для характеристики познавательного скептицизма постмодер­нистского сознания, явившегося в свою очередь следствием «затянувшегося эпистемологического кризиса», английский лите­ратуровед К. Брук-Роуз применяет метафору «мертвая рука», имея в виду юридический термин, означающий владение недви­жимостью без права передачи по наследству. С ее точки зрения, в результате широко распространенного скепсиса относительно по­знавательных возможностей человека для современного понима­ния оказался недоступен исторический характер сознания, обу­словленный как социально-политическим состоянием общества, так и исторически сложившимися представлениями: «все наши представления о реальности оказались производными от наших же многочисленных систем репрезентации» (Brooke-Rose:1986, с. I87).Иными словами, постмодернистская мысль пришла к заключению, что все, принимаемое за действительность, на самом деле не что иное, как лишь представление о ней, зависящее к тому же от точки зрения, которую выбирает наблюдатель, и смена ее ведет к карди­нальному изменению самого представления. Т. о., восприятие че­ловека объявляется обреченным на «мультиперспективизм», на постоянно и калейдоскопически меняющийся ряд ракурсов дейст­вительности, в своем мелькании не дающих возможности познать ее сущность — ее закономерности и основные признаки.

Отказ от историзма и детерминизма — самые характерные признаки «постмодернистской эпистемы». Для таких ее теорети­ков, как Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Лакан, Ж. Делез, Р. Барт, при всем различии позиций, иногда весьма существенном, харак­терно общее представление о мире как о хаосе, бессмысленном и непознаваемом, — как о «децентрированном мире», по отноше­нию к которому люди испытывают, по определению голландского критика X. Бертенса, «радикальное эпистемологическое и онто­логическое сомнение» (Berlens:1986, с. 28).

В подчеркнутом педалировании «антиавторитарности» состоит суть полемических высказываний многих теоретиков постмодер­низма, выражающих его нигилистический пафос. В этом собствен­но и заключается, по И. Хассану, главное отличие постмодерниз­ма от модернизма: «В то время, как модернизм — за исключени­ем дадаизма и сюрреализма — создавал свои собственные формы художественного авторитета именно потому, что центра больше нет (имеется в виду любой структурный принцип концептуальной

[349]

организации мира — бог, логос, физические законы — все то, что обосновывало представление об упорядоченности мироздания. — И. И.), постмодернизм развивался в сторону художественной анархии — в соответствии с глубинным процессом распада мира вещей — или поп-искусства» (Hassan:1975, с. 59). Если модерни­сты пытались как-то защитить себя от угрозы космического хаоса в условиях абсолютной ненадежности любого «центра», то по­стмодернисты приняли хаос как факт и практически живут, про­никшись к нему определенным «чувством интимности». Подтвер­ждение своей убежденности Хассан видит в современных научных релятивистских представлениях, например, в «принципе неопреде­ленности» В. Гейзенберга из области физики и доказательстве неполноты (или неразрешимости) «всех логических систем» К. Геделя. Речь идет о так называемом «соотношении неопреде­ленностей» Гейзенберга, выражающего специфическую связь в квантовой механике между импульсом и координатой микрообъек­тов, обусловленную их корпускулярно-волновой природой, и об известной теореме Геделя о неразрешимости, т. е. о невозможно­сти доказать непротиворечивость формальной системы средствами самой системы, в которой обязательно найдутся «неразрешимые предложения», недоказуемые и одновременно неопровержимые в рамках данной системы.