Глава двенадцатая. Старый Братск горел. Сюда вот-вот должны были дойти волны новорожденного моря, и город землепроходцев и охотников исчезал с лица земли

Старый Братск горел. Сюда вот-вот должны были дойти волны новорожденного моря, и город землепроходцев и охотников исчезал с лица земли, а рядом уже взмахивал окрепшими палаточными крыльями его восприемник. Старый Братск горел. В кучу свалены были черные заборы, охранявшие старожилов еще бог знает с каких времен от шалавых бродяг, еще крепкие, из вечных лиственничных стволов венцы изб, срубленных первопроходцами, может, и самим атаманом Пендой, а то и воеводой Максимом Перфильевым. И только две вросшие в землю башни, сложенные из той же бронзово-черной лиственницы, не боялись огня: вокруг суетились люди, покряхтывали трактор и автокраны – одну из них перевозили в новый, растущий на Падунском пороге Братск, а другую – в самое Москву, в Коломенский музей деревянного зодчества.

А промеж башен этих стояло небольшое, но очень красивое здание Дома культуры – бывшая церковь, и о ней-то, об этом клубе-церкви, никто не думал: клубы-де настроим новые, каменные, а церковь в новом граде и в новой жизни не нужна. Между тем это был памятник истории, единственный в этих местах дом, помнящий декабристов. У стен его некогда шумела тайга, потом отступала она, отодвигалась, давая место избам, огородам, обнесенным тынами, или, как говорят в Сибири, заплотами, из длинных жердей, и звон колоколов собирал жителей Братска на молитву, и на свадьбу, и на пожар. А где-то здесь, неподалеку – уже и его не найти – стоял домишко ссыльнопоселенца, мирного доброго человека, который в шутку пугал усищами своими рыжими мальцов, человека, который помогал крестьянам в хлебопашестве – голову имел светлую, знал много, и церковь эту строили всем миром под его началом.

...12 июля 1837 года из Братска была отправлена в Москву депеша: ссыльнопоселенец декабрист Myханов писал мужу своей сестры Валентину Михайловичу Шаховскому: «Теперь просьба: ты вместе с братом исполни поскорее – крестьяне хотят строить церковь. Для оной нужны фасад и план. Нельзя ли доставить их от хорошего архитектора (подчеркнуто мною.– М.С.) на условиях, при сем прилагаемых? Профили сделайте подробнее для нас, глупых, кажется, мне доведется разбирать их».

Здесь, в Братском остроге, Муханову предстоит прожить безвыездно девять лет! За эти годы он не видел никого из сотоварищей своих по Чите и Петровскому Заводу, поэтому, когда впервые оказался в Иркутске, он удивился переменам, произошедшим с ними: если человек стареет рядом с тобой – это замечаешь не с такой болью. «Большая часть из них,– пишет он,– очень стары, почти все белы и хворы, у всех большой запас аптекарской кухни...», а о нем самом сообщает жена декабриста Юшневского Мария Казимировна: «Вчера обрадовал нас П.А. Муханов – ему позволено приехать сюда на время. Он много переменился, поседел, сделался застенчив и говорит по-сибирски «пошто», «чего станешь делать» и пр.».

Охота, которой он порой развлекался,– часто ходить в тайгу не позволяли больные ноги, рыбалка – «Когда хорошая погода, я сижу на берегу реки, покрытой еще льдом, и жду с нетерпением, чтобы она прошла, и тогда я буду сидеть с удой»,– вот и все развлечения. «Встаю я в пять часов утра, ложусь спать в 12 и живу без всякого дела, как будто бы у меня много дела».

Так писал он своему родственнику Шаховскому и все ждал от него чертежей и планов.

Бумаги пришли, друг Пушкина и Рылеева Петр

Александрович Mуханов разбирал чертежи, руководил постройкой, вносил усовершенствования в проект. И вот в сороковом году церковь освятили, и первый молебен заказал Муханов за упокой рабы грешной, великомученицы и возлюбленной Варвары…

Но если любимая нежно

Приблизится к брегу несмело

И струям подарит безбрежным

И грусть,

и прелестное тело,–

Окутайте, волны, со страстью

Ту грудь

и тот стан несравненный.–

Там руки в объятия счастья

Сплетал мой порыв

неизменный...

Декабрист князь Александр Барятинский