double arrow

Глава одиннадцатая. Крепка острожная ограда. Но разве нельзя сквозь нее пройти?

Крепка острожная ограда. Но разве нельзя сквозь нее пройти? Подпилить бревна? Сделать подкоп? Крепка стража в читинской тюрьме. Но неужто многоопытные генералы, испытанные в походах и войнах, решительно действовавшие в сложнейших сражениях, неужто офицеры, гарцевавшие победоносно по европейским городам, моряки, воспитанники Гвардейского экипажа, обошедшие чуть ли не весь свет, не могут скрутить эту стражу, скрутить-связать да и обратиться в бегство?

Мысль эта посещала узников, тревожила каждого по-своему, будила надежды и опасения. Был даже план: тайком закупить судно, оснастить его, исподволь подготовить запасы пищи, оружие, боеприпасы, разоружить и запереть стражу, выйти к Шилке, по ней – на Амур, а там... Интересно, есть ли из Амура выход в океан?

Пройдет несколько лет, и на вопрос этот ответит адмирал Невельской, который не без содействия иркутского генерал-губернатора Муравьева свершит экспедицию к устью великой восточной реки.

Были и решительные попытки получить свободу силою: поднять каторжников, поначалу – уголовных, в бою добыть оружие, идти от острога к острогу, снося запоры, добраться до Читы, поставить затем во главе вольного войска опальных генералов, после чего двинуться на Иркутск или скрыться за границей.

Мы знаем, чем завершился замысел Ивана Сухинова: он предан уголовниками, брошен в тюрьму, ему предстояла позорная казнь – государева власть приказала сечь его кнутом, хотя для каторжников такая мера была давно не употребляема, и Сухинов сам себе выбрал смерть: повесился на ремне от кандалов.

Были и личные тайные замыслы побега. Об одном из них рассказывает в своих «Записках» Николай Васильевич Басаргин: «Перед выходом наших из Читы с другом моим Ивашевым случилось такое событие, которое, видимо, показало над ним благость провидения. Я, кажется, упомянул прежде, что он, Муханов и Завалишин по собственной просьбе остались в прежнем маленьком каземате. Им там было свободнее и покойнее. Я нередко с разрешения коменданта бывал у них и просиживал по несколько часов, другие товарищи тоже посещали их. В свою очередь и они ходили к нам. Сверх того, мы виделись почти каждый день во время работы. Ивашев, как я замечал, никак не мог привыкнуть к своему настоящему положению и, видимо, тяготился им. Мы часто говорили об этом между собою, и я старался, сколько можно, поддержать его и внушить ему более твердости. Ничто не помогало. Он был грустен, мрачен и задумчив. Раз как-то на работе Муханов отвел меня в сторону, сказал мне, что Ивашев готовится сделать большую глупость, которая может стоить ему жизни, и что он нарочно решился мне сказать об этом, чтобы я со своей стороны попробовал отговорить его. Тут он мне объяснил, что он вздумал бежать, и сообщил все, что знал о том».

Ивашева и Басаргина связывала давняя дружба. Они познакомились в Тульчине, где принимали участие в деятельности Южного общества, были близки к Пестелю, потом объединились в желании противостоять его властной напористости. Во время следствия они оказались в одной камере, что было счастьем для обоих, особенно для Ивашева, склонного к болезненной мнительности. Вот почему Муханов решил доверить тайну Басаргину.

«Вот в чем состояло дело. Ивашев вошел в сношение с каким-то бегло-ссыльнорабочим который обещал провести его за китайскую границу. Этот беглый завтра же должен был прийти ночью к тыну их каземата. Тын был уже подпилен, и место для выхода приготовлено. По выходе из острога они должны были отправиться в ближний лес, где, по словам беглого, было уже приготовлено подземельное жилище, в котором они должны были скрываться, покуда не прекратятся поиски, и где находились уже необходимые на это время припасы. Когда же прекратятся поиски, то они предполагали отправиться к китайской границе и там действовать смотря по обстоятельствам. Этот план был так неблагоразумен, так нелеп, можно сказать, исполнение его до такой степени невозможно, что я удивился, как мог Ивашев согласиться на него. Не было почти никакого сомнения, что человек, соблазнявший его побегом, имел какие-нибудь другие намерения: или выдать его начальству и тем заслужить себе прощение, или безнаказанно убить его и завладеть находящимися у него деньгами; я же знал, что у него они были: приехавши в Читу, он не объявил коменданту 1000 рублей, которые привез с собою, и сверх того тайным образом получил еще 500 рублей. Об этом сам он мне сказывал.

Выслушав Муханова, я сейчас же после работы отправился к Ивашеву, сказал ему, что мне известно его намерение и что я пришел с ним об этом поговорить. Он очень спокойно отвечал мне, что с моей стороны было бы напрасным трудом его отклонять, что он твердо решился исполнить свое намерение и что потому только давно мне не сказал о том, что не желал подвергать меня какой-либо ответственности. На все мои убеждения, на все доводы о неосновательности его предприятия и об опасности, ему угрожающей, он отвечал одно и то же, что уже решился, что далее оставаться в каземате он не в состоянии, что лучше умереть, чем жить таким образом. Одним словом, истощив возражения, я не знал, что делать. Время было так коротко, завтрашний день был уже назначен, и оставалось одно только средство остановить его – дать знать коменданту. Но быть доносчиком на своего товарища, на своего друга – ужасно! Наконец, видя все мои убеждения напрасными, я решительно сказал ему: «Послушай, Ивашев, именем нашей дружбы прошу тебя отложить исполнение твоего намерения на одну только неделю. В эту неделю обсудим хорошенько твое предприятие, взвесим хладнокровно le pour et le contre (за и против), и если ты останешься при тех же мыслях, то обещаю тебе не препятствовать». – «А если я не соглашусь откладывать на неделю?» – возразил он. – «Если не согласишься, – воскликнул я с жаром, – ты заставишь меня сделать из любви к тебе то, чем я гнушаюсь, – сейчас попрошу свидания с комендантом и расскажу ему все. Ты знаешь меня довольно, чтобы верить, что я это сделаю именно по убеждению, что это осталось единственным средством твоего спасения»... Наконец Ивашев дал нам слово подождать неделю».

Разговор этот оставил тяжесть в душе у каждого. Ивашев был убежден, что бежать все же следует, нужно только успокоить друзей: как бы Басаргин и впрямь не исполнил свою угрозу; Муханов чувствовал неловкость: а вдруг Ивашев поставит ему в вину, что рассказал о тайном замысле его пусть и доброму старому товарищу; а Басаргин представлял себе, как войдет к Лепарскому, как удивленно тот поднимет брови и нервно поправит прядь волос, завиток на правом виске и, скажет вежливые слова, и меры примет необходимые, а в душе, возможно, станет его презирать за предательство.

Ночь и следующий день прошли беспокойно, Муханов и Басаргин боялись утром найти постель Ивашева пустой, особенно нервничал Басаргин и с наступлением дня, едва можно было выйти во двор, поспешил в маленький каземат.

Опасения Басаргина и Муханова были небезосновательны: при том, что население Забайкалья сочувственно относилось к декабристам и вообще к политическим ссыльным, низкие души создали здесь, как, впрочем, и по всей Сибири, особый жуткий промысел – охоту на людей. Или сманивали человека, имеющего деньги, на побег, а затем грабили и убивали его, или же отдавали властям, ибо власти за это неплохо платили. Но даже удайся побег Ивашева – неизвестно, чем кончилось бы дело: китайцы, как правило, возвращали перебежчиков.

«На третий день после этого разговора я опять отправился к Ивашеву, и мы толковали об его намерении. Я исчислял все опасности, все невероятности успеха. Он настаивал на своем, как вдруг входит унтер-офицер и говорит ему, что его требует к себе комендант. Ивашев посмотрел на меня, но, видя мое спокойствие, с чувством сказал мне: «Прости меня, друг Басаргин, в минутном подозрении. Но что б это значило? – прибавил он. – Не понимаю». Я сказал ему, что дождусь его возвращения, и остался с Мухановым.

Ивашев возвратился не скоро. Комендант продержал его часа два, и мы уже не знали, чему приписать его долгое отсутствие. Опасались даже, не открылось ли каким образом нелепое намерение бегства. Наконец приходит Ивашев, расстроенный, и в несвязных словах сообщает нам новость, которая и нас поразила. Комендант прислал за ним для того, чтобы передать ему два письма, одно его матери, а другое матушки будущей жены его, и спросить его, согласен ли он жениться на той девушке, мать которой писала это письмо».

Сердцу горе суждено,

Сердце надвое не делится, –

Разрывается оно...

Дальний путь пред нею стелется,

Но зачем в степную даль

Свет-душа стремится взорами?

Ждет и там ее печаль

За железными затворами.

«С другом любо и в тюрьме! –

В думе мыслит красна девица, –

Свет он мне в могильной тьме...

Встань, неси меня, метелица...»

А. И. Одоевский.

Из стихотворения «Далекий путь».

На приезд Камиллы Петровны Ивашевой



Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: