О некоторых поэтах

Некоторое время идея о начале издательского дела крутилась у меня в голове; и вскоре я начал с сотней фунтов капитала, а после первой опубликованной книги к фирме присоединились еще два человека. Время для начала было наиболее неподходящее, так как в период депрессии книги – это первое, что люди перестают покупать. И все же, небольшой издательский бизнес, где издатель делает практически все самостоятельно - очень интересный способ зарабатывать средства для существования, поскольку издатель должен хотя бы немного разбираться в литературе, должен знать о макете, переплете, бумаге, типографских формах, воспроизведении иллюстраций и т.п. Он встречает много людей разных типов, которые хотят видеть свои мысли напечатанными в книге. Он также должен делать что-то, чтобы преподнести себя. Книготорговец, с другой стороны, только продает продукт издателя. Мне это занятие очень понравилось; и пока Орейдж был нашим литературным советником, у нас неплохо получалось.

В шляпном бизнесе я был чуждым элементом, в издательском деле я был как дома. Агент или коммивояжер похож на одно- или двухцентровое существо, но даже маленький издатель обязан использовать все три центра. Несмотря на это, издатели и книготорговцы редко интересуются серьезными идеями. Моя новая жизнь и связи с Нью Инглиш Викли позволили общаться со старыми и новыми друзьями и знакомыми из мира искусства: Эзра Паунд, Т. С. Элиот, Гербет Рид, Уилл Дайсон, Эрик Гилл, Эдвин Мюр, А. Е., Хью Мак-Диармид и Дилан Томас.

Я опубликовал Три конвенции Дени Сора, что привело к нашей тесной дружбе. Он встречался с Гюрджиевым в Приорэ по приглашению Орейджа и был глубоко впечатлен. Сора, сын крестьянина, обладал глубоким пониманием богатого потока жизни, текущего под блестящей поверхностью, который с этой поверхностью практически ничего общего не имеет – я имею в виду жизнь простых людей, крестьян и среднего класса, которые сами по себе это практически не осознают. Он писал об этом в Богах Людей, Конце страха, Христе Шартра; он также проследил влияние оккультной традиции в английской литературе от Спенсера до Милтона и Блейка. Ребекка Вест называла его наиболее мудрым человеком, которого она знала.

Сора писал для Нью Эйдж и Ревью де Де Монде. Во время нашего знакомства он был профессором Французской литературы в Королевском Колледже, а также главой Французского Института в Лондоне. Я разговаривал с ним о книге Гюрджиева, Рассказы Вельзевула, а позже одолжил свою копию книги. Он писал:

«Спасибо вам за разрешение ознакомиться с книгой. Это, по моему мнению, великая книга. Огромная жалость, что она не может быть опубликована. В ней громадное количество мудрости и знания, и, по мере того, как я ближе с ней знакомился, я осознал, что практически каждая страница полна информации и чувства. За исключением некоторой простительной манерности и специфичности, которая придает привлекательности любому автору, в книге я не увидел ничего, на что можно было бы возразить. Но, без сомнения, ее аллегорическое и философское значение, которое достаточно очевидно тем, кто изучал традиции, будет полностью недоступно для публики. Я рад отметить, что не нашел никаких трудностей в книге. Это произведение искусства первой величины в своей специфической области.

Пожалуйста, помните, что если появиться возможность встретиться с Гюрджиевым, я с превеликим удовольствием ею воспользуюсь. Если вы можете передать ему мое восхищение его книгой – и заметьте, без каких-либо оговорок, – вы окажете мне услугу.

Если бы только было возможно, хотя я не думаю, что такая возможность есть, мне бы доставило большое удовольствие читать регулярный курс лекций, объясняющих книгу с моей собственной точки зрения. Конечно же, вы должны понимать, что каждый комментатор книгу объясняет по-своему.

Искренне,

Д. Сора».

Спустя годы, когда Вельзевул был опубликован, я послал ему экземпляр. В ответ он написал:

«Спасибо вам за Вельзевула, в который я погрузился. Мне он очень нравится – но я сомневаюсь, что французский перевод будет таким же. Я не верю, что вы можете играть с французским так же, как вы играете с английским языком. Что касается обзора, то на этот вопрос я ответить не могу, и не представляю, какой журнал может принять подобное в настоящее время. Сейчас я чувствую себя неважно, у меня приступ гриппа, но и вы, кажется, не в лучшем состоянии. Позже я вышлю вам комментарии к Рассказам

С любовью,

Д. Сора».

В свой черед пришли и комментарии на французском, которые я перевел так: «Я снова прочел с превеликим интересом поистине изумительную книгу Г. Гюрджиева. Я верю, что объективно наиболее важной вещью в этой книге является некоторое число наблюдений, которые указывают на их внеземной источник.

Точка зрения на демонов.

Утверждение, что сегодня, в наши дни, на земле существует четыре центра посвященных и обстановка в этих центрах.

Недоступность передачи истинной информации непосредственно обычным умам.

Различие между ментальным знанием, которое по сути лишь препятствие для настоящего понимания; и знанием «бытия» - единственно реальным знанием. Это, возможно, наиболее важная вещь.

То, что Буддизм (в его искаженной форме) становиться источником оккультизма, теософии, психоанализа и т.п.

То, что только откровение может научить нас чему-нибудь.

Страдание Бога.

Такими мы предстаем в присутствии того, кто в определенной мере, может говорить авторитетно.

Во-вторых, очень много идей хотя и соответствуют здравому смыслу, но базируются на интуиции, превосходящей обычную:

Вся критика современной жизни и человеческой истории совершенно беспристрастна, и это, возможно, одна из самых важных составляющих книги, так как абсолютно необходимо понять, что все наши идеи были искажены – прежде чем мы будем в состоянии откорректировать, по крайней мере, некоторые из них.

Греки и римляне, а затем и германцы, несут ответственность за то, что заложили в систему обучения фундаментальные ошибки.

Прости их Господи.

Важность закономерных неточностей в передаче реального учения через искусство.

Критика доктрины реинкарнации.

В-третьих, необходимо констатировать, что большая часть книги не совсем ясна, и можно предположить, что Г.Г. сделал это умышленно. Оставляя в стороне его чувство юмора, человек может проникнуться идеей невозможности прямого обучения, что автор может лгать, если эта ложь полезна человечеству; это говорит о том, что он, вероятно, заложил ошибки или преднамеренные неточности в свою книгу для того, чтобы заставить своих последователей тренировать свое собственное суждение и таким образом развиваться и достигать нового уровня, до которого - если следовать теории Г.Г., - его последователи не могли бы добраться, если бы Г.Г. преподавал им истину непосредственно. В последнем случае идеи могут оказаться из категории, что называется, «ментального знания», тогда как Г.Г. желает, чтобы они достигли категории «знания бытия», а первое мешает второму.

Вот почему каждый читатель должен занять свою собственную позицию.

Я вполне готов поведать вам свою.

Среди мифов, которые должны быть отброшены, дополнены или объяснены, я выделяю следующие:

(a) Личность Вельзевула, который, несомненно, является отражением самого Г.Г., - оставляя в стороне вопрос о том, кем является Г.Г.

(b) Вся история о центральном солнце, планетах, Земле и Луне; и вечное возмездие небольшому количеству существ, которое противоречит идее всеобщего прощения.

(c) Идея о том, что Христос лишь один из посланников; в этом случае необходимо определиться с Логосом, что превосходно показано в главе о Чистилище.

В заключение, мне кажется, что учение Г.Г. может играть очень важную роль в наше время, если оно будет объясняться умами, прежде всего наделенными определенным начальным знанием и развитым критическим чувством.

Я также думаю, что вера в то, что именно это Г.Г. и предвидел, делает ему честь. Вы, как и я, и даже лучше меня, знаете, что он обладает хорошо развитым критическим чувством и чувством юмора; и более того, весьма скромным мнением об интеллектуальных способностях людей, к которым он в основном обращается.

Я был бы очень счастлив знать, что вы думаете об этой точке зрения. От всего сердца жму вашу руку».

В одной из наших бесед я сказал: «Но ведь так мало людей знают о Рассказах Вельзевула. Что произойдет, если предположить, что он будет опубликован?» Сора ответил: «Ничего в наше время значительного не произойдет. Мы очень много суетимся. У нас на Западе нет чувства реального времени. Может быть, через пятьдесят или сто лет нужные люди прочтут его. Они скажут: «Вот то, что мы все время искали», и из понимания книги может начаться движение, способное поднять уровень цивилизации.

Гюрджиев – это Лохан. В Китае есть пещера с сотней Лоханов, предположительно всеми, которые появились в Китае за более чем четыре тысячи лет. Лохан – это человек, который прошел школу и невероятными усилиями и обучением усовершенствовал себя. После этого они возвращались в обычную жизнь, посещали кафе, спали с женщинами, жили обычной человеческой жизнью - но более интенсивно. Было принято, что законы обычного человека неприменимы к ним. Они обучали, и люди тянулись к ним, чтобы узнавать объективные истины. На Востоке Лоханов понимали. На Западе - нет. Учитель на западе должен вести себя как английский джентльмен».

«Так же как Успенский и его ученики не понимают Гюрджиева, - добавил я. - Скажите, как вы думаете, почему Успенский отделился от Гюрджиева?»

«Объяснение очень просто. Успенский – это профессиональный философ, который учился у Гюрджиева, а теперь основал в чем-то похожую школу – возможно, очень хорошую школу для определенных людей, но более низкого уровня, чем школа Гюрджиева. По-настоящему он интересовался только теоретической частью учения. Он надеется что знания, полученные у Гюрджиева, упорядочат и классифицируют его собственные идеи, которые, без сомнения, у него есть. Но Успенский не смог выдержать давления Гюрджиева, предпринятого для того, чтобы сломать его специфический вариант тщеславия».

А.Е. (Джордж Рассел) и Орейдж встречались раз в неделю в Кардоуме на Чансери Лэйн. Обычно нас собиралось еще человек десять-двенадцать: писатели и желающие ими стать сидели и слушали двух мудрецов, беседа их часто перерастала в монолог А.Е.. Основной темой была литература; оба они изучали Индийскую и Европейскую литературу, и оба утверждали, что Европейскую литературу можно оживить, только возвратившись к источнику - Махабхарате. Греческая литература в качестве источника почти иссякла; но отцом и матерью греческой литературы была Махабхарата, содержащая все известные нам литературные формы и весь опыт, который может испытать человек. А.Е. очень интересно увязывал Ирландские мифы с легендами Махабхараты; Орейдж время от времени подбрасывал идеи, основанные на Гюрджиевском учении, но отклика у А.Е. не находил. А.Е. казался живущим в кельтских сумерках, Орейдж – при свете солнца.

Тем не менее, А.Е., как многие настоящие поэты, наподобие Т. С. Элиота и Герберта Рида, был человеком дела. Он организовал кооператив Ирландских фермеров. Я встретил его впервые в его доме в Дублине, сразу после «бунта» или восстания 1916 года. Он был добр ко мне, очень молодому человеку. Он говорил о своих друзьях – Джордже Муре, У. Б. Йейтсе (Вилли Йейтс, как он его называл), Бернарде Шоу. Я хотел писать, хотя в то время едва ли мог написать грамотно письмо. Он сказал, что если я по-настоящему хочу писать, я буду, но нежно над этим работать – делать что-то для этого каждый день. Он рассказал мне, как работает Джордж Мур - оттачивая и оттачивая, полируя и полируя. Однажды, около десяти часов вечера Мур пришел к нему, чтобы увидеться и обсудить абзац книги, которую тогда писал. А.Е. рассказывал: «Мы прогуливались по дороге с десяти до двух часов ночи, по-всякому обсуждая, как определенная идея должна быть выражена, но, конечно же, кроме этого мы охватили также вопросы литературного ремесла и искусства». А.Е. взял меня с собой на встречу с Эрскином Чайлдсом и его женой, они жили в нескольких минутах ходьбы, но Чайлдс как раз в это время уходил, и у нас не было много времени на разговор. Спустя некоторое время он был арестован и расстрелян своими же людьми во время последовавшей за восстанием гражданской войны. А.Е. показал мне несколько своих картин эльфов, спускавшихся в сумерках в Уиклоу Хиллз, их лица и фигуры тускло светились. Он с полной серьезностью заявлял, что, в самом деле, их видел. Позже я останавливался в Австрийском Тироле у графа Фритца Хохберга, который показывал мне несколько своих картин, также изображавших приходивших к его дому ночью с гор эльфов; он также утверждал, что действительно их видел. А.Е. был кельтом, черные волосы и борода, темно-синие глаза, Хохберг – светловолосый, светло-синие глаза, нордические, почти прусские манеры. Он никогда не слышал о А.Е., так что я познакомил их между собой, и между ними началась переписка.

Каким образом эти два столь непохожих друг на друга человека из таких разных стран имели похожие и необычные видения, и так схоже их рисовали?

Кристофер Грейв, писавший под именем Хью Мак-Диармид, был одним из самых молодых и энергичных поэтов своего времени. Орейдж, в обзоре его стихов для Нью Инглиш Викли, писал: «Тише! Я слышу, как кто-то поет».

Позже я встречался с Мак-Диармидом по нескольку раз в неделю. Как-то он позвал К. Х. Дугласа и Т. С. Элиота на обед в старый ресторан Холборна и пригласил меня присоединиться к ним, послушать, как Дуглас говорит горящем вопросе дня - новой экономике. Было невероятно приятно наблюдать игру этих двух умов: похожего на боевой топор ума Дугласа, и в совершенстве закаленного меча Элиота.

Ни я, ни Мак-Диармид, не участвовали в обсуждении, я даже не могу вспомнить, о чем они говорили.

Мак-Диармид был единственным из тех, кого Орейдж называл «контуженными коммунистами», кто ясно видел причину краха финансово-экономической системы. Я познакомился с ним в то время, когда занимался шляпным бизнесом. Вместе с двумя евреями он пытался запустить небольшое издательское дело в Холборне, и я, обычно занятый своими образцами велюровых шляп, часто звал его в Хеннеки поговорить и выпить джина и имбирного пива. Его речь всегда возбуждала; идеи лились потоком, идеи и джин кружили голову – и все казалось возможным. Он дал определенную сумму денег для того, чтобы помочь перевезти Скунский камень из Вестминстерского аббатства в Шотландию. Деньги потратили, а камень остался на своем месте.

Он страдал от этой странной болезни - коммунизма; в юношеском запале он был на нем помешан и так никогда от этого яда не избавился. Как и Красный Кентерберийский декан, он был ослеплен целями коммунизма.

Его заинтересовал национальный журнал для шотландцев, который начал выпускать один еврей. Они, вместе с этим издателем, пришли к Орейджу с просьбой написать статью о будущем культуры Шотландии. Орейдж им отказал. «Нет обозримого будущего, - ответил он, - когда ваши таланты, такие как Эдвин Мюр и Хью, переезжают сюда, в Лондон. Что вы можете ожидать от остатков нации?»

Нам очень нравились Кристофер и его жена. Они часто нас навещали, или мы встречались у Эдвина и Виллы Мюр, живших за углом на Дауншир Хилл. Иногда они оказывались в ужасной бедности. Однажды его жена пришла в мой издательский офис уставшая и растрепанная. «Крис спрашивает, не могли бы вы помочь нам? Мы почти голодаем. Я прошла пешком весь путь от Стоук Ньюингтона, потому что у меня нет денег на проезд».

Я делал все что мог, но я был всего лишь небольшим издателем, а не производителем шляп, так что едва сводил концы с концами. Это происходило не один раз. В конце концов, он забрал семью в Уолсэй в Шетланде и с тех пор я часто слышал о нем, но никогда больше его не видел.

Он был одним из тех редких созданий, в ком горел особый небесный огонь - частичка солнечного вещества светилась в его облике. Во многом он жил согласно своей сущности, и окружающий мир смотрел на него с подозрением, он сильно страдал и боролся за то, чтобы переложить в слова то, что думал и чувствовал. Хотя Хью Мак-Диармид и ждал более тридцати лет, сегодня он общепризнан и еще при жизни был назван величайшим поэтом Шотландии со времен Бёрнса. Орейдж был первым, кто напечатал его в Нью Инлиш Викли.

Писавший статьи и книги о балете Арнольд Хаскель в офисе долго распространялся нам с Орейджем на свою излюбленную тему. Орейдж выслушал его и сказал: «Да, вы знаете литературу о балете – мы знаем его священное писание», - имея в виду Гюрджиевские танцы.

Об Эзре Паунд Орейдж говорил как о крупном поэте; а также что он - литературный бойскаут, который каждый день делает добрые дела для какого-нибудь нуждающегося писателя или артиста. Годами он писал для Нью Эйдж и Литтл Ревю Маргарет Андерсон и Джейн Хип в Америке. Он сильно интересовался Социальным кредитом, и видел, что эти идеи содержат формулировку причин краха нашей цивилизации и способы достижения новой, более благополучной жизни для всех людей на Западе. Я опубликовал его Джефферсон и/или Муссолини, Социальный кредит – как импульс; а также Стихи Альфреда Венисона - мудрые пародии на широко известные стихи. В наших беседах иногда трудно было следить за его речью, поскольку его голос временами затихал практически до слабого шепота, а у меня начинали проявляться последствия Первой мировой войны – незначительная глухота. Но дружба росла, потом начался долгий период переписки. Эзра был добросердечным, вдохновляющим, полным жизни человеком. В литературе он был блестяще эрудирован; но начал отождествляться с Социальным кредитом – ролью участника общественного движения, что в итоге привело его к трудностям.

Эрик Гилл навещал его в Рапалло. Гилл потом говорил мне: «Я хотел обсудить с ним искусство и литературу, но, вы знаете, как только я переступил порог дома, он начал говорить о монетарной реформе – нет, не говорить, а читать мне лекцию. Я не мог вставить даже слова. Так прошло три четверти часа, затем я просто поднялся и ушел. В литературе и искусстве он разбирается; но он поистине сошел с ума на почве монетарной реформы».

Это было правдой. Он вбил себе в голову что Муссолини, который хорошо разбирался в финансовой сфере, может спасти мировую экономику, если у него будет достаточно власти. Отсюда его поворот на военные рельсы и последовавшие за этим гибельные для него последствия.

У меня были, и до сих пор остаются, теплые чувства к нему. Он был хорошим человеком. Эзра Паунд женился на собственной землячке; а через некоторое время они сделали его одним из своих святых.