Гроза разразилась

Ричард Ходжсон в Адьяре оставался не долго. Поначалу, казалось, он был настроен вполне миролюбиво; изучал все свидетельства, но никаких при­знаков враждебности не проявлял.

Е.П.Б. была с ним вежлива, но особого распо­ложения не выказывала. Она не совсем доверяла ему. Еще в Лондоне у нее возникло предчувствие, что в скором времени будет сделана попытка дискредитировать Теософское Общество, и в особенности ее саму; этим своим подозрением она поделилась однажды на приеме у Синнеттов с м-ром У.Т. Стедом1. В другой раз в разговоре с миссис Холлоуэй она выразилась еще более определенно: «В Индию О.П.И. отправит Ходжсона»2.

Дальнейшие события подтвердили правильность ее догадки. Исчезла ее обычная оживленность, так как притворяться она не умела. На просьбу Ходж­сона произвести какой-нибудь значительный феномен, который мог бы его убедить, последовал реши­тельный отказ, что отнюдь не способствовало росту его доверия к ней и уменьшению его сомнений.

— Мне кажется, старушка, – сказал ей однажды Олькотт в дни пребывания Ходжсона в Адьяре, – что ты поступаешь недальновидно. Он просит тебя как-нибудь проявить свои способности. Так почему бы не пойти ему навстречу?

Ответом на его слова была вспышка гнева.

— Если я когда-нибудь и делала какие-то фено­мены, – заявила она слегка дрожащим голосом, – своими ли собственными силами или с помощью Учителей, то только для людей искренне заинтересованных, которые ни за что не стали бы при этом посмеиваться про себя над самой мыслью о суще­ствовании Махатм и о почтении, с коим должно к ним относиться. Бог свидетель, я и так уже множе­ство раз проявляла непочтительность, стремясь по­ведать о них западному миру. И я никогда себе этого не прощу и уж тем более не стану унижать их ради того, чтобы угодить Ходжсону. Он ведь абсолютно ничего не смыслит в оккультизме, и я уверена, что он с удовольствием разрушил бы все, сделанное нами, если бы только мог3.

— Ну почему ты так о нем думаешь? – спросил Олькотт, – мне этот парень даже нравится.

— Да, надо признать, с виду он привлекателен. И я вовсе не утверждаю, что он ведет себя не искренне, по крайней мере сейчас. Но ты ведь знаешь, сейчас он в этом лично заинтересован. Он заинтересован в том, чтобы его расследование по­лучило положительную оценку. А тебе должны быть хорошо знакомы особенности профессии следова­теля. Он может оказаться не столь неподкупным, как ты4.

— Благодарю, – ответил он с улыбкой, – нечасто ты балуешь меня комплиментами.

Она слегка вздохнула, видимо, так и не найдя в его замечании ничего смешного.

— Я хорошо тебя знаю, Малоуни, – сказала она, – а что касается Ходжсона, пусть ищет, что
хочет. Мне скрывать нечего.

Теперь уже была очередь Олькотта ответить ей глубоким вздохом, так как он полагал, что для упрямства и капризов она выбрала далеко не самое лучшее время.

— Ну что ж, я сделаю все возможное, чтобы убедить его в нашей порядочности, – сказал он вслух.

В глубине души Олькотт надеялся на то, что Общество Психических Исследований станет искренним союзником Теософского Общества, – и в том случае, если справедливость была бы восстановлена, он не видел этому никаких препятствий. Он предо­ставил в распоряжение Ходжсона «все документы, которые могли бы оказаться полезными, включая дневники», и сделал все возможное, чтобы убедить своих индийских коллег по штаб-квартире сотрудни­чать со следователем5.

В этом он, правда, не очень-то преуспел. Дамодар и Субба Роу определенно только мешали Ходжсону работать. Для Дамодара, похоже, стало делом чести все время сбивать его с толку, а Субба Роу и вовсе отказался разговаривать с ним о чем бы то ни было. Оба они считали вопросы и очные ставки Ходжсона унизительными, а его шуточки в адрес Учителей – богохульством; однако внешне они ни­как не выказывали своих чувств и только старались еще больше его запутать*6. В результате он собрал такие «показания», которые не проясняли, но скорее еще более усложняли дело.

Возможно, вследствие такого отношения к себе Ходжсон в дальнейшем был одержим «одним един­ственным желанием – обвинить Дамодара в пособ­ничестве мадам Куломб при производстве мошенни­ческих, по его мнению, феноменов, связанных со Святилищем». Он не только заявил, что Куломбы действительно «разоблачили» трюки, производимые с «псевдосвятилищем», но также и обвинил Дамо­дара в непосредственном участии в этом мошенни­честве. «... В порыве чрезмерного рвения, подчер­кивая свою уверенность двумя восклицательными знаками, он высмеял как совершенно невероятную саму мысль о том, что «м-р Дамодар, один из высших чела Махатмы Кут Хуми, мог пребывать в полном неведении!!» относительно «отверстия в сте­не, проделанного как раз за Святилищем» месье Куломбом»7.

Как ни странно, это обвинение опровергла сама мадам Куломб. Это тем более интересно, что, описывая сложившуюся ситуацию, Ходжсон опирался именно на нее, как на самый авторитетный источ­ник информации. Она «откровенно поведала, что ей ничего не было известно об участии Дамодара в заговоре; более того, она и ее муж очень боялись, что, сообщи они о "потайных дверях" Дамодару, он тут же во всеуслышание объявит об этом; а ее муж добавил, что 'только утром 16 мая под большим секретом я сообщил м-ру Дамодару о существовании потайных дверей...'»8.

Результатом этих признаний стало уведомление, которое Субба Роу как вакиль Верховного Суда Мад­раса отправил мадам Куломб. Уведомление было датировано тем же числом, что и признания. Оно ставило мадам Куломб в известность о том, что они совершили преступление, наказуемое в соответствии с Индийским Уголовным Кодексом, в связи с чем им предписывалось дать «удовлетворительные объ­яснения вашего поведения касательно вышеупомя­нутых обвинений в течение 24 часов с момента получения данного уведомления». В случае неиспол­нения данного предписания оба они подлежали как уголовной, так и гражданской ответственности.

В результате последующих действий Дамодара Куломбы на следующий же день получили предписание от Контрольного Совета покинуть владения Теософского Общества.

«Ходжсон не только... беззастенчиво извратил реальный ход событий и показания свидетелей (и в особенности – показания самой мадам Куломб), но и СКРЫЛ некоторые показания и объяснения СВОЕГО ГЛАВНОГО СВИДЕТЕЛЯ. А те показания, которые подтверждали выдвинутые им против Да­модара обвинения, были целиком и полностью по­строены на лжи и подтасовках»9.

«Таким образом, у Махатмы К.Х., – говорит тот же самый автор, – были все основания заявлять, что именно... чувство личной обиды возбудило в нем [Ходжсоне] такую ярость против предполагае­мых организаторов 'гигантского надувательства'»10.

Когда Ходжсон еще только начинал подумывать о возможном участии Дамодара в заговоре, Олькотт, желая как можно нагляднее объяснить все следова­телю, привел его однажды на второй этаж, в ту самую комнату, где раньше находилось Святилище. Однако его отсутствие в комнате в настоящий мо­мент поставило Полковника в весьма неловкое по­ложение. Ходжсон спросил, почему Святилище убрали и был ли причастен к этому слуга Е.П.Б. Бабула.

— Конечно, нет, – ответил Олькотт. – Это слу­чилось в сентябре, когда Бабула еще был в Европе вместе с мадам Блаватской и когда мы еще даже не помышляли ни о каком возможном расследова­нии. Некоторые члены Общества решили, что Куломбы осквернили Святилище, поэтому его просто вынесли и сожгли.

Ходжсон воспринял это объяснение скептически.

— Очень удобно, – пробормотал он.

Однако Олькотт так и не заметил, что ему не поверили. Он и сам считал эту акцию чрезмерной и непродуманной, но ему были понятны мотивы, двигавшие людьми, которые это сделали.

— Я сожалею, – сказал он, – но это факт, хотя я должен признать, что сам в это время был в отъезде и могу лишь повторить то, что мне самому рассказали.

Ходжсон ничего не ответил, однако по его лицу было видно, что это обстоятельство дало дополнительную пищу для его сомнений11, и без того уже изрядно укрепившихся недружелюбным отношением Дамодара и Субба Роу. В дальнейшем он положи­тельно отозвался в своем «Отчете» о проявленной Олькоттом готовности к сотрудничеству, однако оха­рактеризовал его как «простофилю», ставшего жерт­вой обмана Е.П. Блаватской12.

Ходжсон сократил предварительно намеченный срок своего пребывания в Адьяре и выехал в Мадрас для консультации с Куломбами. Олькотт был нимало не смущен этим обстоятельством, так как был уверен, что Ходжсон вскоре сумеет обнаружить несоответствия в показаниях этой парочки.

Однако оптимизм Олькотта не оправдался. И хотя в начале расследования у Ходжсона не было абсолютно никаких оснований для подозрений, но все обстоятельства, казалось, нарочно вели к тому, чтобы поставить под сомнение истинность теософ­ского движения.

«Следовавшие один за другим званые обеды отнюдь не повлияли на его мнение, – писала Изабель Купер-Оклей, – поскольку в его уши каждо­дневно вливались потоки клеветы на нее [Е.П.Б.].

... Слыша отовсюду, что мадам Блаватская – шарлатанка, он и сам начинал в это верить: после нескольких его бесед с мадам Куломб и миссионе­рами мы заметили, что он все более настраивается против меньшинства (теософов)... На некоторые важ­ные свидетельства относительно феноменов, данные ему м-ром Оклей и мною, он просто не обратил никакого внимания»13.

Во время одного из таких, упомянутых миссис Купер-Оклей, званых обедов, на котором присутство­вала и она сама со своим мужем, Ходжсон назвал Е.П.Б. «русской шпионкой», причем таким тоном, как будто всем присутствующим это было хорошо известно14. Однако даже м-р Хьюм, также присутст­вовавший там, хоть и давно уже не испытывал к Е.П.Б. никаких дружеских чувств, высмеял это пред­положение и напомнил Ходжсону, что здесь ему не Англия.

— Если и есть на свете кто-нибудь, кто по своему характеру никак не подходит на роль шпиона, – ядовито заметил он, – то это, конечно же, мадам Блаватская! Да при первой же вспышке своего раздражения она благополучно развалила бы целую шпионскую сеть!

Над этой шуткой от души посмеялись все, по­скольку Хьюм был абсолютно прав. А кто-то заме­тил, что если обвинение Ходжсона справедливо, то стесненности русского правительства в выборе тай­ных агентов можно только посочувствовать. Чету Купер-Оклей этот инцидент тоже весьма позабавил, однако оба они сочли своим долгом встать на защиту Е.П.Б.

— Мне доподлинно известно, – сказала миссис Купер-Оклей, – что она даже испортила отношения с некоторыми своими родственниками и друзьями из-за того, что критиковала многие действия русско­го правительства15. Так что вы не должны всерьез воспринимать эти домыслы, мистер Ходжсон.

Однако м-р Ходжсон, похоже, воспринял эти домыслы всерьез и не желал отказываться от этой мысли.

— Вполне естественно, что она это утверждает, – самодовольно ответил он, – иначе как бы она
смогла отвести от себя подозрения?

Это предположение выглядело настолько дико, что некоторые из присутствовавших были уже гото­вы взорваться в негодовании.

— Вообще-то, я склонен считать, – ни с того, ни с сего сказал вдруг Ходжсон, – что она –
отъявленная обманщица, и, возможно, даже способ­на на преступление16.

Когда об этих словах Ходжсона стало известно Е.П.Б., она потребовала, чтобы он представил ей оригиналы инкриминируемых ей писем, которые она якобы написала мадам Куломб. Она прекрасно знала, что в них были добавлены поддельные фраг­менты. Разумеется, она читала их в напечатанном варианте и вынуждена была признать, что эти под­дельные вставки настолько искусно переплетены с теми фразами, которые она действительно исполь­зовала (или могла бы использовать) в письмах к мадам Куломб, что эффект они производили просто поразительный. «Я не могла такого сказать», – снова и снова повторяла она себе, читая тексты писем в Лондонской «Times». И теперь Е.П.Б. полагала, что, увидев оригиналы этих писем, которые мадам Куломб наверняка показала Ходжсону, хотя он сам об этом ни разу не упоминал, она с легкостью могла бы выделить эти сомнительные фрагменты. Но все ее многочисленные просьбы об этом были откло­нены17.

Эти оригиналы не были представлены даже пол­ковнику Олькотту. Даже если бы он и поверил в их подлинность (а он, безусловно, в это не верил), то вряд ли бы он согласился поверить в то, что «одна из самых замечательных женщин своего времени» могла бы поставить себя в полную зависимость от такой вероломной персоны, как мадам Куломб, пре­доставив ей такие компрометирующие свидетельст­ва18.

«Я сто раз говорил и в сто первый раз повто­ряю, – писал он позже, – что располагаю бесчисленным множеством доказательств оккультных способностей, бескорыстия мотивов и моральной чи­стоты Е.П.Б.»19

У Е.П.Б., однако же, были свои собственные теории, объясняющие не только появление поддельных фрагментов в ее письмах, но и причины отказа Ходжсона показать ей или Олькотту их оригиналы. В письме к Синнетту, написанном следующим летом, она сообщала:

«Однажды я видела, как Куломб, сидя за своим столом, копирует одну из моих записок. Эту картину мне показал Учитель в Астральном свете. Как вы думаете, этому моему заявлению кто-нибудь пове­рит?... Куломбы и Паттерсон20 боялись показывать мне эти письма, а тем более – передавать их мне, поскольку знали, на что способны Учителя; они боялисъ тех, кого сами же объявляли моей собственной выдумкой. Иначе для чего им было брать с Ходжсона слово, что он не будет передавать мне те несколько писем, которые получил от них? Спросите его, по­чему он их мне так ни разу и не показал? Почему даже не сказал мне о том, что они у него? Это очень важно, намного важнее, чем может показаться на первый взгляд».

«Я знаю, как им удалось это сделать, – писала она в том же письме относительно сделанных Куломбами фальшивых вставок, – но что толку гово­рить об этом, если я не могу привести никаких доказательств, за исключением разве что того при­мера, когда написанное моим почерком послание появилось на визитной карточке во время сеанса21, который проводил Эглинтон у «дяди Сэма»? Разве не моим собственным почерком была исписана эта карточка? И все же, как вы знаете, писала это не я».

По ее словам, у месье Куломба, прекрасно умев­шего подделывать чей угодно почерк, было целых четыре года на то, чтобы научиться в совершенстве воспроизводить ее почерк, и потому для него не составило труда скопировать «любое мое письмо или записку, адресованную мадам Куломб, на точно такой же бумаге, вставляя при этом где ему заблагорассу­дится свои собственные добавления»22.

Она напоминала Синнетту о том, что летом 1884 года, когда она была в Европе, Субба Роу написал ей о том, что мадам Куломб распространяет слухи о «подложности» ее феноменов, и спрашивал ее, не писала ли она на самом деле мадам Куломб каких-либо компрометирующих себя писем. Е.П.Б. ответила ему (в письме [Синнетту] она указала, что ответ был написан в мае 1884 года), что «никогда не писала ей ничего такого, огласки чего я могла бы опасаться; что она [мадам Куломб] врет и может продолжать врать, сколько хочет»23.

Теперь, однако, от всех этих сведений было уже мало пользы, так как Ходжсон, похоже, окончательно решил принять на веру заявления Куломбов и мис­сионеров и не собирался ни прислушиваться к сло­вам Е.П.Б., ни разрешать ей читать эти письма. Он даже представил эти письма «экспертам» по почер­кам, и те, «изменив свое первоначальное мнение, признали их подлинными». Впоследствии они были признаны все же поддельными одним немецким экспертом, который [к тому же] не заметил «ни малейшего сходства между почерком Е.П.Б. и тем почерком, которым были написаны письма Махат­мы»24. Ходжсон решил спор в пользу Куломбов и считал все прочие свидетельства излишними25.

В то время как в Мадрасе происходили все эти события, а Е.П.Б. в Адьяре изнывала от собственного бессилия, Олькотт получил приглашение от Бирман­ского короля Тхибау III посетить его страну. На короля произвела большое впечатление деятельность Олькотта в поддержку буддизма на Цейлоне, и он желал обсудить возможности организации подобной же деятельности у себя в Бирме. И поскольку по­влиять на ход организованного СШ.И. расследования Олькотт в данный момент уже никак не мог, то он решил принять это приглашение. Перед его отъездом из Адьяра к нему явился Джуал Кул, «которому нужно было переговорить о некоторых людях и некоторых вещах. М-р Ледбитер... спавший на чарпаи в той же комнате, слышал два голоса и видел возле меня столб света, но так и не смог определить, кто был моим гостем»26.

Следующим вечером Махатма М. посетил Е.П.Б. и передал ей новый план написания «Тайной Доктрины», радикально отличавшийся от прежнего, ра­нее предложенного для этой работы; «результатом этого стало постепенное написание ныне существу­ющего грандиозного сочинения»27.

9 января Олькотт отправился в Рангун, взяв с собой в помощники Ч. У. Ледбитера. В Бирме их приняли очень хорошо, и Олькотт был уверен, что сможет сделать кое-что для пропаганды буддизма в этой стране. Однако оставался он там недолго. 28 января в 1:27 ночи он получил телеграмму Дамодара: «Возвращайтесь немедленно, Упасика опасно больна»28.

Оставив Ледбитера в Рангуне продолжать начатое дело, Олькотт немедленно отплыл в Мадрас. Из-за опасения, что Старушка не доживет до его приезда, путешествие казалось ему бесконечным. Он утешал себя тем, что в подобном критическом состоянии она была уже не однажды, но всякий раз – после очередного визита своего Учителя – выкарабкива­лась, порой – чудесным, совершенно необъяснимым образом. Олькотт надеялся, что и на этот раз все закончится точно так же.

Приехав в Мадрас 5 февраля, он «застал Е.П.Б. борющейся со смертью. У нее была закупорка почек, ревматическая подагра, плюс ко всему –довольно серьезное общее ослабление организма. Ослабленная работа сердца привела к тому, что жизнь ее ежечасно висела на волоске»29.

Когда Полковник приблизился к ней, она еле слышно позвала его по имени; он наклонился к ней, и она, обняв его руками за плечи, разрыдалась на его груди как обиженный ребенок. Олькотт тоже не смог сдержать прилив мгновенно нахлынувшего чувства сострадания к ней.

«Я был несказанно рад тому, что успел по крайней мере попрощаться с нею и еще раз заверить в своей преданности», – писал он.

Олькотт сознавал, что если она умрет, это будет для него даже большей потерей, чем утрата сестры, жены или любимой, так как в этом случае ему пришлось бы одному «нести на себе всю ту огромную ответственность, которую возложили на них Учи­теля»30.

Доктор Франц Гартман и доктор Мари Шарлиб, лечившие Е.П.Б., сочли чудом уже то, что она все еще была жива. Однако ее Учитель вновь «совершил невозможное; однажды ночью, когда ее сердце, казалось, вот-вот уже было готово остановиться, он пришел, возложил на нее свою руку – и в очередной раз неминуемая смерть отступила»31.

Еще несколько дней состояние Е.П.Б. было очень тяжелым, но затем она постепенно начала поправ­ляться, и вскоре Олькотт уже мог разговаривать с нею о событиях, происшедших в его отсутствие.

В Адьяре за это время не произошло ничего серьезного; не было никаких утешительных вестей и от Ходжсона; друзья, постоянно державшие Е.П.Б. в курсе всех происходящих за пределами Адьяра событий, тоже пока не могли сообщить ничего об­надеживающего.

— Ходжсон отправился в Бомбей осматривать «Воронье Гнездо»32 – печально улыбнувшись, сообщила Олькотту Е.П.Б.

—Я думаю, пользы от этого никакой не будет, – ответил он. – Что он там надеется найти, когда прошло уже столько времени?

— Возможно, для себя он все же сможет извлечь какую-то пользу. Будет задавать вопросы всем та­мошним членам Общества. И как ты думаешь, смогут ли они теперь все точно вспомнить, когда прошло уже четыре года? Тем более, что нужды все запоминать до мелочей у них не было никакой. Устроив им перекрестный допрос, Ходжсон без труда выявит в их показаниях массу противоречий.

Полковник согласно кивнул.

— Боюсь, что нашему делу нанесен огромный урон, – с грустью сказал он. – Правда, у нас осталось еще много друзей, но многих мы уже потеряли. Впрочем, с друзьями или без, но мы должны про­должать начатое.

—Да, – согласилась она, и ее глаза наполнились слезами, – только это и имеет значение. Но самое обидное то, что во многих своих бедах мы виноваты сами.

Эта фраза его слегка покоробила. Уж сам-то он никогда бы не позволил себе намеренно причинить вред делу, которому посвятил свою жизнь, – в этом он был совершенно уверен. Но тут он вспомнил, что сам Учитель К.Х. указывал ему на массу ошибок, допущенных им по причине излишнего усердия;

Олькотт признавал в себе этот недостаток, и мысль о нем тут же сменила возникшее было ощущение оскорбленной гордости на чувство стыда.

— Мы допустили много ошибок, – признал он, – но все-таки нам, пожалуй, можно найти одно оправдание: мы всегда старались по возможности исправлять свои промахи. Вряд ли Учителя рассчитывали увидеть в нас совершенство.

Эти слова Олькотта вызвали у Е.П.Б. грустную улыбку.

— И правильно делали, что не рассчитывали, – но тут она снова стала серьезной. – Есть еще одно
дело, Олькотт. Тот план «Тайной Доктрины», который передал мне Босс как раз перед твоим отъездом, – он может все перевернуть. Я вижу, что это добрая перемена. Это будет уже не простое переписывание «Изиды», а нечто совершенно новое. Я хотела бы взяться за это дело, только бы это дряхлое тело продержалось еще хоть немного.

Их взаимная привязанность и взаимопонимание значительно окрепли вследствие пережитых вместе злоключений, однако в течение последующих не­скольких дней их отношения вновь подверглись серь­езному испытанию.

Недавно вернувшиеся из Лондона м-р Лейн-Фокс, доктор Гартман и еще несколько «новичков» решили, что Олькотт как президент Теософского Общества стал уже полностью бесполезен. Они предложили отстранить его от должности и передать руководство Обществом комитету, состоявшему преимущественно из них самих. Еще до его возвращения из Бирмы они ухитрились заставить Е.П.Б. подписать необходимые для этого бумаги. В то время она была настолько плоха, что вряд ли понимала, что делала. Узнав о решении «комитетчиков», Олькотт не­медленно направился к Е.П.Б. вместе с представлен­ными ему м-ром Лейн-Фоксом документами. Он был невыразимо зол и оскорблен до глубины души.

— И это ты называешь справедливостью, Маллиган? – обрушился он на нее, пылая гневом и не скрывая своей обиды. – Я не жалуюсь, но ведь я работаю на благо этого Общества уже почти десять
лет, с тех пор как оно появилось на свет. И ты полагаешь, что теперь меня можно просто так, даже
без всяких «рекомендаций», выкинуть вон?

Ему и в самом деле казалось, что речь шла именно об этом.

Она смотрела на него с неподдельным изум­лением.

— Что случилось, Олькотт? Что я опять нат­ворила?

— Что ты натворила?! Да если бы ты даже подписала мой смертный приговор, это было бы не так страшно!

Он сунул бумаги ей в руки. Она принялась разглядывать их, так ничего и не понимая.

— Что это? – спросила она.

Он уже несколько успокоился и смог, наконец, объяснить ей суть написанного, указав на то, что среди прочих под решением была поставлена и ее собственноручная подпись.

— Да, я действительно что-то подписывала, – сказала она, – очень смутно припоминаю. Я думала, что умираю, а они сказали мне, что так будет лучше для Общества. Но я даже не знала, что речь здесь идет о твоей отставке. Я не знала, Олькотт! Я думала, что это поможет нашему делу.

В этот самый момент на столике возле Е.П.Б. появилась записка. Олькотт поначалу не поверил своим глазам, но затем все же решился взять ее и передал Е.П.Б. Она развернула ее, прочла и передала Олькотту.

Это была записка от Махатмы М. – их общего Учителя. В ней говорилось, что Е.П.Б. может заверить Дамодара и Субба Роу в том, что даже в случае ее смерти связь между Учителями и Теософским Обществом не будет прервана33.

— Их это очень беспокоило, – коротко пояснила она.

На этом инцидент был исчерпан. Его Старушка не предавала его; теперь он был в этом уверен. Она полагала, что старается ради того дела, которому они оба были преданы. Ради того, что сулило ему хоть какую-то пользу, она готова была согласиться на что угодно. Он вложил записку в ее руку, сомкнул над ней ее пальцы и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

Он вовсе не собирался передавать дела Общества в руки людей, не обладающих, по его мнению, достаточным опытом. Он не ставил под сомнение их заинтересованность и тем более их добросовестность; просто он делал то, что считал правильным. К тому же Олькотт не думал, что и его Учитель тоже хочет, чтобы он покинул корабль. Вот если бы указание исходило из этого источника, он подчинил­ся бы без промедления.

Когда Олькотт и Е.П.Б. смогли, наконец, более спокойно обсудить происшедшее, она посоветовала ему разорвать эти бумаги, так как она по-прежнему подтверждала свою полную неосведомленность отно­сительно этой несправедливости. Однако Олькотт не сделал этого, решив сохранить эти бумаги для ар­хива. Остальные предпочитали не напоминать ему о них, и этот небольшой инцидент уладился сам собой, не вызвав никаких серьезных последствий.

Е.П.Б. вновь встала на ноги и уже почти попра­вилась, когда Олькотт получил от Ледбитера телеграмму с просьбой вернуться в Рангун, «так как для Т.О. открывались (там) многообещающие перспекти­вы»34. Е.П.Б. согласилась отпустить его, но при рас­ставании все же не смогла сдержать слез.

«Я бы и сам заплакал, – писал Олькотт, – если бы не был так уверен, что мы еще встретимся, – на этот счет я был совершенно спокоен, так как вспомнил, что ей не дадут умереть до тех пор, пока порученная работа не будет закончена и пока не найдется кто-нибудь, кто будет способен заменить ее. Моя грусть при расставании с нею чуть было не заставила меня на момент позабыть об этом»35.

Однако уверенность Олькотта в несокрушимости Е.П.Б. уже очень скоро оказалась поколебленной. Он не пробыл в Бирме и месяца, как вновь получил телеграмму из Адьяра, сообщающую о том, что у Е.П.Б. начался рецидив болезни и ему следует как можно скорее вернуться. Не сумев выехать тотчас же, он на следующий день получил еще одну теле­грамму.

Наконец, 11 марта Олькотт отплыл в Мадрас; его приятно изумило то, что в лице капитана парохода «Гималаи» он встретил своего старого знако­мого – он был капитаном того судна, на котором Олькотт и Е.П.Б. возвращались из Коломбо в Бомбей после своего визита на Цейлон в 1880 году36. Увлекательные беседы с этим джентльменом позволили Олькотту хоть как-то отвлечься от своих тревожных мыслей.

Приехав в Адьяр, Олькотт нашел сложившуюся там атмосферу тяжелой и ситуацию угрожающей. Е.П.Б. снова отчаянно боролась за свою жизнь: у нее то и дело учащалось сердцебиение, «как у запутавшейся в сетях львицы»37, что отнюдь не говорило о ее скором выздоровлении.

В дополнение к этому, Дамодар окончательно покинул Адьяр и отправился в Тибет, чтобы присоединиться к своему Учителю. И теперь они остались без его помощи. Олькотт знал, что Дамодар уже давно ждал, когда его Гуру позволит ему это, и был счастлив, когда разрешение, наконец, было дано. Однако Олькотт от этого ничуть не менее тяжело переживал расставание с ним, да и улучшению атмосферы, царящей в Адьяре, его отъезд не спо­собствовал.

Кроме Олькотта, только четыре человека знали истинную причину отъезда Дамодара, это были –Е.П.Б., Субба Роу, Маджи (женщина-йог, жившая в Бенаресе) и еще один человек, чье имя нигде не называется, но говорится, что он был «одинаково хорошо известен по обе стороны гор и часто совершает религиозные паломничества из Индии в Ти­бет»*38.

В это время Олькотт впервые узнал, что Ходжсон обмолвился как-то за обеденным столом о том, что Е.П.Б. – русская шпионка. Он сразу же отправился в Мадрас в сопровождении м-ра Купера-Оклей, чтобы встретиться с ним.

«Мы оба совершенно ясно изложили ему свое мнение, – писал Олькотт, – и уехали, будучи уверенными в том, что м-р Ходжсон так же, как и мы, счел это обвинение дутым и необоснованным. И все-таки он не отказался от него и внес эту вопи­ющую клевету в свой отчет, который он представил своим нанимателям из О.П.И. После этого я потерял всякое уважение к нему, ибо он фактически нанес удар в спину беззащитной старой женщине, которая ни разу не сделала ему ничего плохого»39.

28 марта Олькотт записал в своем дневнике: «День заполнен удручающими событиями. Е.П.Б. рвет и мечет; новости о дальнейших мерах, пред­принимаемых миссионерами против нас; Куломбы угрожают генералу Моргану судом. Слухи – самые нелепые и невероятные»40.

Все это, конечно же, не могло не переполнить чашу терпения Е.П.Б. Ее лицо совершенно побагровело от прилившей к голове крови; взгляд принял окаменевшее, мертвенное выражение; а глаза угрожающе далеко выступили из орбит. Она мерила шагами комнату, будучи в крайнем возбуждении, а все остальные могли лишь глядеть на нее, со стра­хом ожидая, что она вот-вот рухнет замертво.

— Это необходимо прекратить, – сказала доктор Шарлиб, – так она долго не продержится.

— И что вы предлагаете? – спросил Олькотт. От мысли о том, что так или иначе он скоро потеряет свою Старушку, у него невыносимо болело внутри, как будто его ударили чем-то тяжелым в солнечное сплетение.

— Я предлагаю увезти ее куда-нибудь, – сказала доктор. – В Европе наверняка найдется какое-нибудь тихое местечко, в котором она сможет отдохнуть от всех этих чудовищных обвинений и беспокойств.

Доктор Гартман был согласен с ней. Главная трудность состояла в том, чтобы каким-то образом уговорить саму Е.П.Б. Поначалу она принялась об­винять всех и каждого в том, что все они – против нее и просто-напросто задумали от нее избавиться. Однако доктор Шарлиб смогла в конце концов ее убедить.

Полковник впоследствии выразил свою благодар­ность этой милосердной женщине, объявив о том, что последующим появлением позднейших работ Е.П. Блаватской, являющихся, без сомнения, самым главным достижением всей ее жизни, теософский мир в определенной степени обязан именно ей – доктору Шарлиб; ведь если бы она не убедила Е.П.Б. оставить ту обстановку, которая изо дня в день постепенно убивала ее, то она вряд ли успела бы внести такой неоценимый вклад в теософскую литературу.

Е.П.Б. в конце концов дала свое согласие на отъезд, официально отказалась от должности ответственного секретаря и приказала Бабуле упаковывать ее чемоданы.

Олькотт и доктор Гартман сами съездили в Мадрас на следующий день, чтобы купить ей билет на пароход «Тибр», отправлявшийся в Неаполь. Док­тор Гартман ответил согласием на просьбу Олькотта сопровождать Е.П.Б., так как состояние ее было слишком тяжелым, чтобы она могла совершить такое длительное путешествие без присмотра врача. Она была настолько слаба, что даже не смогла самостоятельно подняться на борт парохода, и «муж доктора Мари Шарлиб доставил больничное кресло, в ко­тором она была поднята на борт при помощи лебедки»41.

«Тибр» отплыл 31 марта, и Е.П.Б. в последний раз смотрела на берега страны, которую она успела так горячо полюбить, в которой пережила и триумф и гонения, безграничное счастье и такое же беспредельное горе42.

Кроме доктора Гартмана Е.П.Б. сопровождали еще мисс Мери Флинн (Е.П.Б. однажды гостила в доме ее родителей в Мадрасе; мисс Флинн согласи­лась быть рядом с ней, пока это будет необходимо) и молодой чела Бабаджи, некоторое время состояв­ший в штате штаб-квартиры (согласно записи в дневнике Олькотта, Бабаджи отправился в это путе­шествие по указанию своего Гуру).

Отъезд Е.П.Б. поверг всех оставшихся в Адьяре в еще большее уныние; в течение нескольких дней в нем царила глубокая печаль, вызванная ее отсутствием и мыслями о том, что возникшие в последнее время проблемы им теперь придется решать самим, без ее помощи. Надежды Олькотта на то, что слухи о предъявленном генералу Моргану судебном иске – «нелепость» и «преувеличение», также не оправдались, – как выяснилось, это была правда. В своей статье в защиту Е.П.Б, генерал Морган назвал мадам Куломб «мошенницей» и обвинил в «похищении писем», чем не преминули воспользоваться миссио­неры, возбудив против него судебный иск. Судя по всему, это было сделано для того, чтобы заставить Е.П.Б. явиться в суд в качестве свидетеля и, исполь­зуя ее эмоциональный и несдержанный характер, еще более скомпрометировать ее в глазах обществен­ности. Это предположение подтверждается в частно­сти тем, что после отъезда Е.П.Б. в Европу, иск против генерала Моргана был тут же отозван.

Ричард Ходжсон в апреле вернулся в Лондон, где представил Обществу Психических Исследований свой Отчет. На общем собрании этой организации, состоявшемся 24 июня под председательством Ф.У.Г. Майерса, проф. Сиджвик зачитал заключение, сде­ланное Комиссией по исследованию феноменов, свя­занных с Теософским Обществом. Относительно Е.П. Блаватской Комиссией был вынесен следующий вер­дикт:

«Мы со своей стороны не считаем ее ни рупором неведомых пророков, ни заурядной вульгарной аван­тюристкой; мы полагаем, что она заслуживает того, чтобы навечно быть титулованной как наиболее бли­стательная, гениальная и знаменитая самозванка в истории»43.