Вампиризм в античном мире

Мы уже говорили о том, что после смерти волки-оборотни часто превращались в вампиров и что человек, которого укусило или чью кровь сосало это адское существо, подвергал­ся опасности в свою очередь тоже сделаться вампиром. В самом деле, сходство нравов и обычаев, общая тяга к убийствам и крови стали причиной определенного смешения обоих со­стояний. Так они существовали вплоть до кон­ца XVII века, когда была признана их взаимная Зависимость (к счастью для фантастической литературы и кинематографа, которые с тех пор весьма ловко извлекают выгоду из этого обсто­ятельства). Сходство между двумя состояния­ми заключается в том, что вампиры, как и вол­ки-оборотни, способны вызывать грозу, насы­лать голод и эпидемии; в некоторых странах (Богемии, Китае) вампиры принимают волчий облик; наконец, тех и других убивают при помо­щи кола.

По словам Балтазара Беккера (Bekker), вы­ходит, что вампиры — порождение самого Ада­ма, который в течение ста тридцати лет резвил­ся тут и там с суккубами, призраками и тенями («Очарованный мир», т. I). Не заходя так дале­ко, позволим себе заметить, что в Библии часто упоминаются вредоносные существа, которых всякий должен остерегаться. Моисей запреща­ет вопрошать мертвых и обращаться к некро­мантам (Второзаконие, XVIII, II); Товит (IV) не велит прикасаться ни к пище, ни к питью умер­ших праведных. Обращение Саула к Аэндорской волшебнице {1 кн. Царств, XXVIU, 12—14) служит явным доказательством того, что евреи верили в способность духов являться живым. Впрочем, их веру разделяли и соседние наро­ды. В ассирийском пантеоне были демоны, про­ходившие сквозь стены, сосавшие кровь из жил, рывшиеся во внутренностях, и ненасытная по­хотливая Лилиту, правившая Едомом и уничто­женная Всевышним:

И звери пустыни будут встречаться с

дикими кошками,

и лешие будут перекликаться один с дру­гим;

там будет отдыхать ночное привидение

и находить себе покой».

(Исайя, XXXIV, 14)

Греки также вызывали тени Аида, жадные, если верить Гомеру, до струящейся жертвенной крови. Цирцея советует Улиссу, тревожащемуся о будущем, наполнить кровью до краев вырытую для этой цели яму:

... Три соверши возлияния мертвым, всех

вместе призвав их:

Первое смесью медвяной, другое вином бла­говонным,

Третье водою и, все пересыпав мукою ячмен­ной,

Дай обещанье безжизненно веющим теням

усопших:

В дом возвратяся, корову, тельцов не имев­шую, в жертву

Им принести и в зажженный костер дра­гоценностей много

Бросить, Тирезия ж более прочих уважить,

особо

Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.

После (когда обещание дашь многослав­ным умершим)

Черную овцу и черного с нею барана — к

Эреву

Их обратив головою, а сам обратись к

Океану —

В жертву теням принеси; и к тебе тут

немедля великой

Придут толпою отшедшие душам умер­ших; тогда ты

Спутникам дай повеленье, содравши с ов­цы и с барана,

Острой зарезанных медью, лежащей в кро­ви перед вами,

Кожу их бросить немедля в огонь и при­звать громогласно

Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону;

Сам же ты, острый свой меч обнаживши

и с ним перед ямою

Сев, запрещай приближаться безжизнен­ным теням усопших

К крови, покуда ответа не даст вопрошен­ный Тирезий.

Скоро и сам он, представ пред тобой, по­велитель народов,

Скажет тебе, где дорога, и долог ли путь, и успешно ль

Рыбообильного моря путем ты домой воз­вратишься.

(«Одиссея», X, 518 —540. Перевод В.А. Жуковского)

Эллины боялись как самой страшной кары — той, что постигла Полиника, — остаться без по­гребения, не быть похороненными руками родных или друзей; никогда не узнать окончательного упокоения, которое могло им дать лишь обраще­ние в пепел. Разве Аристей[4], Платон и Демокрит (с чьими взглядами соглашались Ориген и святой Григорий Нисский) не утверждали, будто души могут пребывать рядом с лишенными погребения мертвыми? Этих несчастных скиталиц привлекал запах крови, и искусные волшебники умели зас­тавлять их предсказывать будущее или открывать тайны кладов. «Так колдуны используют это пред­ставление, применяя свое искусство, — пишет Порфирий. — Среди них нет ни одного, кто не умел бы вызывать эти души и силой вынуждать их являться, либо прибегая к воздействию на остан­ки покинутого ими тела, либо призывая их в испа­рениях пролитой крови» («О жертвоприношени­ях», гл. И Истинного Культа). Этим страхом перед загробными муками и перед разоблачением тайн объясняется, почему жители Крита вбивали гвозди в головы некоторых трупов (Павсаний) и почему враги Гермотима Клазоменского непременно хоте­ли сжечь его тело. Они считали, что таким образом избавят своих современников от неприятных от­кровений призрака...

Римляне, которых и без того позорили из-за глупых суеверий, подхватили и развили еще и поверья завоеванных народов. Среди прочего, закон Jus Pontificum под страхом смертной казни предписывал засыпать землей или покрывать камнями оставшиеся без погребения тела. От частых нашествий духов не были избавлены даже императоры, поскольку Светоний уверяет, что вскоре после убийства Калигулы на Палати-не появились привидения. Что касается Юлиана Отступника, о нем рассказывали, будто он под­держивал отношения с умершими, и в его двор­це были найдены груды костей, красноречиво свидетельствовавшие о его танатофилии. Вави­лонскую Лилиту и древнееврейскую Лилит рим­ляне превратили в Ламию, вампира и некрофага, царицу суккубов, которая при лунном свете пожирает зародышей и пугает младенцев:

И не старайся, чтоб мы любому

поверили вздору,

И не тащи живых малышей

из прожорливых Ламий.

(Гораций. «Наука поэзии», 340).

Сладострастно извивающиеся змееподобные ламии, которых влекли бесчестье и смерть и которым народная фантазия пририсовала лоша­диные ноги и драконьи глаза, завлекали мужчин, с тем чтобы их пожирать. Гораций, Овидий и Лукиллий насмехались над этими химерическими чудовищами, но колдуньи веками не переставали призывать на помощь Бомбо, их покровительницу и зловещую спутницу: «Приди, о тройственная Бомбо, адская Богиня, и земная, и небесная; богиня дорог и перекрестков! Полуночница, нена­видящая свет и все же приносящая нам свет, подруга и спутница НочиК. Ты блуждаешь среди теней и могил, тебя влекут протяжный собачий вой и запах пролитой крови. Ты жаждешь крови и несешь смертным ужас... О Горго! Мормо! Мно­голикая луна, пролей благосклонный луч на жер­тву, принесенную в твою честь!» (Ориген. «Philosopnumena»).

Сагана, Каниди и их сообщницы, наподобие Улисса и Аэндорской волшебницы вопрошавшие мертвых, также носились во мраке, отыскивая детей, чтобы съесть несчастных. Из-за пронзи­тельного свиста, который они издавали во время своих ночных путешествий, их прозвали «stryges»[5] (Овидий). Они были скорее некрофагами, чем вампирами, поскольку принадлежали к миру жи­вых, и без колебаний разрывали могилы в поис­ках нечестивой пищи и губительных талисманов, предвосхищавших средневековую Руку Славы.

Для того чтобы сражаться с их гибельными чарами и отгонять призраков и лемуров (души усопших), Рим содержал коллегии жрецов-психагогов, посвящавших себя служению Манам, Ларвам и Теням. Здесь он повиновался общему зако­ну древних, которые «е только кормили мертвых, устраивали жертвенные возлияния и оставляли им оружие, мебель и посуду, но и принимали бесконечные меры предосторожности для того, чтобы избежать осквернения могил. Надежно ук­рытые, защищенные магическими формулами и заклинаниями, высеченными в камне, изваяния­ми львиных голов, сфинксов и сирен, места по­гребений должны были избежать разграбления и уберечься от злобы врагов. Осквернение могилы считалось гнусным преступлением и святотат­ством, и всякому, кто попытается его совершить, грозила смертная казнь, равно как и всему его потомству. Последних предавали мечу, или же их преследовал божественный гнев. В Египте, Асси­рии и Финикии это высшее возмездие поручалось осуществлять диким зверям. У евреев Яхве пора­жал грабителей могил слепотой и безумием. На­конец, у христиан воры также, в свою очередь, лишались погребения и навеки утрачивали воз­можность возродиться к жизни.

Тем не менее честолюбивые, чем-то встрево­женные или безрассудные люди пользовались услугами ведьм и некромантов, чья способность оживлять умерших была известна еще с гоме­ровских времен. Так, в «Фарсале» Лукана (VI, 520) сын Помпея обращается к фессалийке Эрихто, безобразно тощей и мертвенно-бледной. Эрихто нипочем порядок вещей, она приказывает богам и нарушает законы природы:

«Ей ничего не стоит совершить убийство, как только ей потребуется брызжущая из раны, еще дымящаяся кровь или понадобятся для жертвоп­риношений живая плоть и трепещущее сердце. Она разрывает утробу матери и выдирает из нее недоношенный плод, чтобы преподнести его сво­им богам на пылающем жертвеннике... Всякую смерть она оборачивает к своей выгоде: с по­бледневшей отроческой щеки она снимает не­жный пушок расцветающей юности; у того, кто умер в зрелом возрасте, она похищает волосы. Она присутствует при кончине близких и, не испытывая жалости к тому, кто должен ей быть дороже всего на свете, бросается на умираю­щего и, притворяясь, будто дает ему последнее лобзание, отсекает ему голову; или же, приот­крыв ему рот и кусая мерзкими зубами уже холодный и прилипший к нёбу язык, нашепты­вает в поблекшие губы свои черные тайны, посылая их в преисподнюю...» А вот пример и самого настоящего вампиризма: Эрихто, в при­сутствии Секста Помпея, оживляет мертвое, тело при помощи свежей крови и настоя трав: «Едва она закончила свою работу, кровь трупа внезапно согрелась и заструилась по жилам. Застывшая грудь вновь затрепетала; жизнь, вернувшись в забывшее о ней тело, смешалась со смертью...» (с перевода Мармонтеля).

Значит, и Ламия, для иных — Афродита Ламия, и Эрихто были вампирами, которые, наподобие гуль, получали удовольствие от кровопролития и проникновения в могилы. Вера в особую власть, которую они имели над душами умерших, породи­ла спектропатию: вампиризм является всего лишь одной из ее разновидностей. Эта мономания, которая, по словам Калмейля («О безумии» т.II), «обычно основана на зрительных и осязательных галлюцинациях, чаще всего происходящих во время сна и способных поразить нескольких че­ловек, принадлежащих к одной семье или живу­щих в одной местности», в средневековой Евро­пе приняла эндемический характер.