Ч а с т ь т р е т ь я

СМУТА

Помимо работы по освещению деятельности советов Вадим Шавырин избрал себе и еще тему, для души, - нарождающееся фермерство. Это дитя перестройки рождалось в жестоких корчах, то в форме коллективного «фермерского рая» публициста Черниченко, то в виде «отрубников», порывающих с колхозом, отделявшихся и, как правило, сгоравших как мотыльки над костром в первый же год своего существования. Лучше подвигались дела с фермерством в центральной зоне области, а на севере – в Шахунском и Тонкинском районах. В Уренском фермеры числились на бумаге со смехотворными земельными наделами в шесть гектаров.

В Уренском управлении сельского хозяйства Вадиму назвали место, где сельхозпредприниматели нового типа обосновались кучнее всего – на землях Красногорского колхоза «Родина». В начале августа 1991 года Вадим поехал туда. Пустынное поле по соседству с умершей деревней Зеленые Луги встретило его. Ни колышка, ни, тем более, вещественных признаков хозяйственной деятельности. Десятки гектаров пустующей земли компрометировали саму идею многообещавшего движения…

Вадим постоял на окраине пустынного поля и в сердцах махнул рукой: не на чем еще ломать журналистское перо. Злобы дня и помимо фермерства хватает! Кроме того, предстояла поездка в столицу на курсы повышения квалификации. Вадим повернул обратно.

В Москве в последние два-три года он бывал редко, сегодня она не так уже манила его, как в студенческие годы, когда много куда хотелось пойти и на многое посмотреть. Сегодня Москва превращалась в грязную клоаку, заполоненную экзотическими группами людей всевозможных национальностей и немыслимых видов деятельности: чумазыми таджикскими детьми, выпрашивающими милостыню; новыми русскими, обалдевшими от свалившихся на них дурных денежек, вбиваемых в мерседесы и ежедневные рестораны; проститутками и сутенерами, деловито обсуждающими с клиентами стоимость услуг; буддистами, пугающими людей своими белыми одеждами и барабанным боем; экстрасенсами, предлагающими исцеление от порчи и сглаза на каждом углу; самодеятельными музыкантами, заколачивающими своими уличными концертами неплохую деньгу; толпами иногородних зевак, глазеющих на все подряд; и многим-многим другим в человеческом обличье, чье появление на поверхности жизни казалось немыслимым лет десять назад. Нет, эта Москва не прельщала Вадима, и потому он, закупив пачку свежих газет, уединился в гостиничном номере и знакомился с последними новостями политической и светской жизни, над которой все более явно сгущались реакционные тучи.

19 августа, в понедельник, был первый день занятий на курсах. Выйдя из гостиницы, Вадим услышал странные слова из уст стоящих у входа папаш, сообщавших третьему:

- Горбачева отправили в отставку! Все утро передают. Власть перешла к его заместителю Янаеву.

- Что, что вы говорите?- не поверил ушам своим Вадим.

- Не видишь, по улицам танки идут!- был ответ.

В самом деле, от центра Москвы слышался тяжелый шум, заставлявший звенеть стекла в окнах.

- Неужели?- не без страха подумал Вадим и бросился туда, к центру Москвы, к центру России.

- Гэ ка че пэ,- услышал он по дороге новую для политического лексикона аббревиатуру.

Центральные улицы оцеплялись войсками. Через Садовое кольцо уже не прорваться. А что же Верховный Совет? Он ведь за пределами Садового кольца! Вадим направился туда. Площадь перед зданием Верховного Совета наполнялась людьми. Но кто они – сторонники законной власти или мятежников?

- Уф!- облегченно вздохнул, увидев наспех сделанные надписи на плакатах: «Нет – хунте!», «Долой клику Янаева!».

Но, значит, все-таки переворот! Казавшееся нереальным стало явным. Вадим в сумбуре мыслей не давал себе отчета, что танки, выдвигающиеся к площади, стволами направлены и против него. Но если молодые ребята с голыми руками пришли защищать законную власть, то как можно сомневаться в конечной победе!

Он пристал к одной из групп, костяк которой составляли студенты Плехановского института.

- Трухлявая эта Гэкажэпэ,- переиначил ненавистное слово молодой паренек,- путчисты захватили власть ради самой власти, чтобы не допустить окончательного отстранения от нее аппаратчиков, а не ради интересов народа, потому она, эта власть не протянет и недели.

- Гляди, какой оратор!- пошутили над пареньком.- Тебе только с броневика речь толкать.

- Ну, братва, теперь по лагерям загремим, если не выстоим!- со смехом, но весьма серьезно высказался другой.

- Ничего, там компания подходящая соберется, во главе с Горбачевым.

Вадим жадно впитывал каждое слово, отчетливо осознавая, что это - история. А еще ему стыдно было признаваться здесь кому-либо в своей партийности. Янаев и прочие путчисты выступают от имени партии, может ли Вадим поддерживать ее в эти, быть может, роковые для страны дни, часы и минуты?

В Урене весь день 19 августа царило необычайное возбуждение. Центральная улица Ленина была полна народу, преимущественно пенсионного возраста. Группируясь у торгового центра, у рынка, у хлебного магазина, они радостно комментировали каждое новое сообщение, приносимое по очереди кем-либо из них. Между группами вестниками новой надежды сновали Сергей Кельин и Костя Веревкин. Веревкин носился с каким-то списочком, то ли с черным с фамилиями «горбачевцев и ельцинистов», то ли с красным – участников званого торжества по случаю победы над перестройщиками.

Татьяна Максимовна Картузова и Евгений Иванович Сухой неистовствовали.

- Нашла-таки коса на камень!- визгливо разглагольствовала в группах пенсионеров Картузова.- Реформаторы драные, захотели Россию-матушку вспять повернуть. Не выйдет! Не позволим! Объединимся, товарищи! В единстве наша сила!

- Нашелся смелый человек в руководстве!- витийствовал Жека-бес, то есть Сухой.- Землячок наш, кстати, Янаев-то Геннадий Иваныч. Я с ним в партийной школе по одно время в одной комнате жил. Покушали мы винца с хлебцом. Покажет, ужо, кузькину мать всяким дерьмократам. Ссуки!

Александр Иванович Кремлев, выбравшийся в магазин за хлебом, тоскливо слушал эти речи и думал про себя: «Ну, чего это хламьё петухов изображает, о какой такой лучшей жизни печется? Руки по локоть в крови замараны, а у отцов их – по самые уши. Вышли бы на площадь, повинились перед молодым народом: не знали, мол, не ведали, что творили. Бес попутал! Простите, Христа ради нас, христопродавцев…Да нет, не в их это натуре. Гвозди бы делать из этих людей для крышки гроба мирового коммунизма»…

Ввязываться в дискуссии Александр Иванович не стал. Бессмысленно. Затопчут, слюной забрызгают. В лагерях не они сидели, в окопах не они гнили. Если бы, действительно, за будущее детей радели, благословили бы: «Ступайте, детки, смело вперед. Ваша дорога прямее. А нас десятки лет путаники вели. Путаники и преступники».

Резок был на старости лет Александр Иванович, как резки все люди бывалые, прошедшие, что называется, огонь, воду и медные трубы. Досталось, конечно, лиха в жизни и уренским записным ораторам, что грудились сейчас в центре городка, но, видать, жизнь эта не научила их мудрости, если они планируют жизнь детей по своей колодке.

- Жмут, уважаемые пердуны, ваши гнилые колодки молодым. Ох, как жмут!- ожесточенно проговорил Кремлев в сторону и удалился прочь от позорного сходбища.

Последующие два дня Александр Иванович, забросив пчел, торчал у телевизора, следя за развитием событий. В центре их находилась фигура Ельцина, которого Александр Иванович недолюбливал, но теперь терпел. Лишь бы дело делал. Палаша тоже частенько пристраивалась рядом с мужем и переживала:

- Чего и затеяли, прохиндеи! Горбачева, как и Хрущева, надумали сместить. Однако, у Хрущева таких помощников не нашлось, как Руцкой и Хасбулат. Дай им бог победить!

- Ну, мать, твоими молитвами нельзя не победить,- ласково смотрел на жену Александр Иванович.- Болит сердечко-то за государство?

- И за государство, и за Виктора. Не надоело ему еще с Гуркиным-то бороться! Извелся весь в судах да прокуратурах.

- Сама виновата – такого родила,- вовсе не упрекал ее Александр Иванович, и Виктором назвала. Стало быть, до победы будет бороться.

Виктор в эти августовские дни устроился на подсочку леса в мехлесхозе.

- Хорошо еще, пить отступился,- вздыхала мать.- Теперь бы женить его как…

На второй день путча в голосах дикторов телевидения Александр Иванович начал улавливать какую-то иронию. То они на слове ГКЧП запутаются с произношением, то ухмыльнутся, комментируя события. А к вечеру дня третьего Александр Иванович радостно завопил:

- Палаша Федоровна, смотри, чего показывают, смотри!

Показывали зал заседаний Верховного Совета РСФСР и речи разгневанных депутатов без всяких сокращений.

- Хакнулся Янаевский гадюшник-чапок!- переиначив аббревиатуру ГКЧП на свой лад, чуть не танцевал от радости Александр Иванович.- Ай, славно! Вот теперь и пойду к хлебному магазину. Посмотрю, какие речи Жека-бес толкает.

Улицы Уреня были как в обычные дни в меру заполнены народом. Никаких сходок, никаких особых эмоций у людей. Только лица у многих прохожих посветлели. Исчезла гнетущая, затхлая атмосфера, воцарившаяся, было, в райцентре. Ни Жеки-беса, ни Татьяны Картузовой, ни прочих записных ораторов Александр Иванович не встретил. То-то сладкой показалась ему последующая ночь. А утром он услышал от Палаши, вернувшейся с рынка, неожиданную новость:

- Сухой повесился. Вчерась еще. При галстуке и медалях.

- То-то я его повстречать на улице не смог,- жестко отреагировал на сообщение Александр Иванович.- Уходят живые трупы, куда им и положено…

После ликвидации путча и запрета на деятельность компартии в образовавшийся вакуум хлынули бесчисленные союзики и партийки. Промелькнули в Уренском районе, немного поболтав и ничем себя не проявив, сторонники Движения демократических реформ. Попытались, было, заявить о себе жириновцы. Но все это не заинтересовало население. Однако и без компартии оно не тужило. А несгибаемые большевики, очухавшись от удара под дых, вновь объединялись. И, дождавшись отмены на запрет деятельности «ума, чести и совести нашей эпохи», собрались в родном здании упраздненного райкома партии.

Вадим Шавырин ради любопытства тоже отправился туда. В зале заседаний было светло от седин и блестящих лысин. Подавляющее большинство - тех, кому за пятьдесят. Экс-предрик и экс-персек, сияющие как именинники, приветствовали на входе единомышленников. Зал на сто с лишним мест был переполнен. После обязательной регистрации вышедшие из подполья занимали места и обменивались репликами.

- И все-таки она вертится!- показав пальцем вверх, воскликнул пенсионер, из преподавателей-историков.

- Мы еще повоюем!- с блеском в глазах и на кружочках юбилейных медалей на груди вторил ему коллега.

- Довели страну до ручки дерьмократы! - высказывалась Татьяна Максимовна Картузова.

- Я этого Горбача убил бы собственными руками!- гневно кричал безработный функционер, известный в районе под прозвищем Костя-Длинный.

Еще Вадим обнаружил здесь сына покойного Жеки-беса Олега Евгеньевича Сухого и, конечно, братьев - Сергея Кельина и Костю Веревкина. Правда, последние из общей массы старались не выделяться. Это отставной козы барабанщикам можно разглагольствовать на антидемократические темы, а им по должности не положено заявлять несогласие с политикой вышестоящей власти – оба из аппарата упраздненного райкома партии перебрались в органы советской власти. Но и не засвидетельствовать свое почтение уважаемому собранию они не могли, ведь ветераны – их поддержка и опора во всех делах, и неизвестно еще, как развернутся события в стране далее.

Следующий повод удивляться появился у Вадима от хода собрания. Экзальтированный, убеленный сединами старичок сделал доклад по текущему моменту. Далее последовали весьма краткие выступления с мест, в которых доминировали слова «бороться, сместить, профильтровать». Более всего слышался голос железной Татьяны Картузовой. После этого сумбура в зловещей тишине было зачитано обращение оргкомитета возрождаемой компартии. Сидящий недалеко от Вадима Костя-Длинный прямо-таки трясся от упоминания в обращении имени иуды Горбачева:

- Я б этого Горбача собственными руками…

После зачитки обращения древняя старушка призвала помочь родной партии, кто чем может, как сделали это в лихую годину нижегородцы на призыв Козьмы Минина спасти Россию от нашествия иноземных орд. Один из руководителей предприятий даже предложил пустить шапку по кругу, а еще призвал коллег-руководителей выделить средства на поддержку партии. А потом опять все сбилось к сумбуру.

«Люди вчерашнего дня,- горько размышлял, слушая резкие выкрики, Шавырин,- они полагают, что ничего в мире не может измениться, пока живы они. Не хотят признавать, что рушились империи побольше советской, что меркли имена погромче Ленина. Нет, мне с ними не по пути».

По окончании собрания экс-первые лица района выстроились у выхода и воодушевленно пожимали соратникам руки. От множества тел, распаренных в зимних пальто и шубах, в жарко натопленном зале сделалось невыносимо душно. Вадиму эта духота казалась трупным запахом. Он с радостью вырвался на улицу, в морозный вечер.

В марте в Нижний Новгород приезжал первый и последний президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев. Но попасть на встречу с ним даже с удостоверением столичного журналиста Вадим Шавырин не сумел. В Строительной академии преодолел тройное кольцо омоновцев и, подхваченный толпой ошалевших от возможности увидеть великого человека молодежи, чуть было не был вдавлен в конференц-зал, но до заветной двери его отделил один шаг.

- Всё, ребята!- остановили поток плечистые молодцы.- В зале уже некуда ногой ступить.

Далее молодцы образовали на лестнице коридор для прохода экс-президента со свитой. Когда Горбачев поравнялся с Вадимом, тот набрался смелости и сказал:

- Здравствуйте, Михаил Сергеевич.

- Здравствуй,- просто ответил тот и протянул руку.

Вадим пожал его теплую ладонь и добавил:

- Мы с вами, Михаил Сергеевич.

- Спасибо,- усталым голосом ответил экс-президент и окинул взглядом его лицо.

А по завершении пресс-конференции Вадима поджидала неожиданная удача. На выходе из зала он вновь обратил на себя внимание Горбачева и попросил:

- Могу я задать вам несколько вопросов для столичной газеты?

Горбачев кивнул головой и пригласил Вадима в опустевший зал. Вниманием столичной прессы экс-президент, попавший сейчас в опалу, был не избалован. Телохранители остались за дверью.

- Только три вопроса, Михаил Сергеевич,- заторопился Вадим.- Три коротких вопроса.

- Да вы не волнуйтесь,- успокоил его Горбачев.- Задавайте свои вопросы.

- Вопрос первый. Что вы считаете своим главным успехом в жизни?

- То, что вот так, запросто, могу беседовать с любым человеком, а он не боится задавать любые вопросы. Хотя это выглядело бы более увесисто в бытность мою на верху власти.

- А самая главная неудача?

- Ну, во всяком случае, не то, что непоступающаяся принципами ленинградка Нина Андреева исключила меня из КПСС,- рассмеялся Горбачев.

- Тогда вопрос третий, связанный с двумя первыми: намерены ли вы создавать новую партию, истинно коммунистическую?

- Вряд ли. Мне прежняя плешь проела. Но надеюсь, что впереди в жизни событий еще много. Всякое может быть…

Землю под ведение фермерского хозяйства Борис Шавырин получил из районного резервного фонда. Плохонькая, да своя. У новоявленного сельхозпредпринимателя отросли крылья, с утра до ночи носился он по району, стараясь извлечь выгоду из знакомств, завязавшихся в период его работы в колхозе агрономом. Свозил в наспех сколоченный сарайчик все, что покупал, доставал, выменивал. «В хозяйстве пригодится все,- рассуждал.- Фермерское хозяйство не менее сложное, чем коллективное». Нужны обрабатывающие агрегаты, механизмы для переработки продукции, хранилища, транспорт. Да мало ли всего, чего у чужих не назанимаешься. Но все эти беспокойные хлопоты были приятные хлопоты. Зиму Борис решил посвятить им. А по весне…

По весне он, черт возьми, поведет свой трактор по своей земле и будет дышать над каждым ее клочком. Жена Светлана займется усадьбой, огородом и бухгалтерией, он – всем остальным: полем, фермой, лугом, снабжением и реализацией… Жаль, детки малы, но через год-два подрастут, помощниками станут. В десять лет отец его, Максим Федорович, вовсю уже работал, а в четырнадцать за труд медаль получил. Борис спал теперь и видел во снах то пласты земли, отваливающиеся от лемеха плуга, то корову, облизывающую родившегося теленка, то своих ребятишек, пасущих на лугу гусей.

Затеей сына вдруг загорелся отец. Осенью он дорабатывал последний перед пенсией год, сил в себе чувствовал предостаточно и потому на семейном совете заявил:

- Решено, Зинаида, еду в деревню. Помогу сыну, чем могу. Два человека это уже половина лошади.

Зинаида Александровна азарт мужа не приняла за ребячество. Она сама сейчас, в шестьдесят два года горела замыслами создать при университете, где работала профессором кафедры литературы, творческую лабораторию для пишущих литераторов.

- Валяй, Максим,- пошутила,- а лет через пяток и я к вам подъеду. В доярки возьмете? Доить-то ведь я умею, и косить, и даже лошадь запрягать.

- Вот и договорились, Зинок,- преисполнялся оптимизмом супруг.- А Вадим приезжать к нам будет и описывать эпопею фермерского движения.

Пока отец готовился прийти на помощь сыну, брат Зинаиды Виктор это уже сделал. Человек безработный, бессемейный, он, не раздумывая, бросился в новое предприятие, торопя Бориса начать работу с землей уже нынче.

- Чего ты впустую год будешь терять!- убеждал он.- Давай хотя бы зябь распашем, засеем озимыми немного, луг окультурим.

- Что ж, давай,- согласился глава фермерского хозяйства.

Виктор оказался помощником незаменимым: он и трактором управлять, и сваривать, и плотничать, и слесарничать – на все руки мастер. У Бориса дух захватывало, когда он представлял перспективу. Два таких работника горы своротят!

Единственное, что отвлекало Виктора от работ, это нескончаемая тяжба с директором завода Гуркиным. Обладая массой неопровержимых фактов, Виктор не мог пробить стену правового бездействия ни на районном, ни на областном уровнях. В районе все было ясно – слишком велик авторитет Гуркина и его связи с властными структурами, повязанными им еще и привилегированными акциями в качестве презента. А в области Виктор неизбежно натыкался на Виталия Картузова, которому передавали материалы на Гуркина.

Вскоре и у фермеров появились недоброжелатели. Зависть – главное человеческое зло, творящее все беды на земле – обуяла некоторых колхозников, увидевших, сколь энергично начали создавать чужаки «рай» на заброшенной земле. Еще ни кола, ни двора, ни сельскохозяйственного результата, а завистники несут по деревне небылицы, возбуждая в людях ненависть. Борисовых ребятишек начали дразнить в школе «фермяшками». Жене Светлане в деревенском магазине отказывали в продаже некоторых товаров. В вагончик на колесах, в котором проживали Шавырины в теплое время, всадили заряд дроби.

А в одну из ночей запылал сарайчик со всякими необходимыми для будущих работ штучками-железяшками. Виктор, ночевавший в эту ночь в вагончике, выскочил, но ничего поделать уже не мог – сарайчик сгорел как спичка в пять минут. Это была большая потеря, но, слава богу, у работников не опустились руки. Позаботившись об охране более тщательно, они продолжили труды с удвоенной энергией. Шавырины и Келины по характерам что мячи – чем сильнее по ним ударяешь, тем выше они подпрыгивают.

Вадим Шавырин, приехавший познакомиться с жизнью новых уренских фермеров, увидев обугленные плоды людской зависти, посоветовал:

- Езжайте-ка вы в Нижний к Павлу Александровичу Шишкову. Он в областной администрации не последний человек. К тому же депутат областного и Верховного советов.

Брат с дядей вняли совету, и в зиму фермерское хозяйство получило новенький колесный трактор и автомобиль.

- Только не вздумайте называться образцовым хозяйством, как Федор Арефьевич в тридцатые годы,- пошутил Шишков.- Раскулачат.

В Уренском районе Вадим Шавырин, получивший после окончания московских курсов место периферийного корреспондента столичной газеты, старался бывать, как и прежде.

«Посмотрим-ка на состояние фауны и флоры на севере области»,- определил для себя тему на этот раз и отправился в сопровождении представителя охотобщества в лесную зону с центром в деревне Стафеево.

«Где-то здесь скрывался в двадцатые годы Уренский царь Иван Нестеров,- пришло на ум,- здесь же в тридцатые годы рвала жилы на лесоповале тетка Палаша…»

В Стафееве их встречали две одинокие старушки.

- Не одичали еще здесь?- поинтересовался у них охотовед.

- А только одни мы дичь и остались,- затараторили соскучившиеся по людям старушки.- Всю дичь Палыч перебил, некого теперь нам по ночам и бояться.

- Это кто такой – Палыч?- спросил Вадим у спутника.

- О! Палыч – это большой защитник животных и птиц!- иронически ответил тот.- Без него зверь не знал бы, где и соли лизнуть, от кого и пулю меж глаз получить.

- Не тот ли это паренек, что жаловался в областную газету несколько лет назад по поводу так называемой «королевской охоты»?

- Нет, не тот уже этот Палыч. Остепенился. Прибыльной должностью его купили, рот заткнули. Взятки брать научился. На «королевскую охоту» теперь к нему чины из столицы ездят. Третий хозяин в районе появился – лесной.

- А что два других – Веревкин с Гуркиным?

- Веревкин еще функционирует, хотя мочальный промысел его уже не кормит, после того как Молдавия, основной потребитель мочальной веревки, от нас отделилась. Перешел на заготовку леса. Но тяжел стал. Восьмой десяток лет все-таки разменял.

- А Гуркин?

- Этот на пенсию вышел. Но за себя верного холопа оставил. Так что ничего на заводе не изменилось. Новый директор в марионетках числится, а старый с акций купоны стрижет.

«Интересно, закончилась на этом борьба дяди Виктора с Гуркиным?»- подумал Вадим и на обратном пути решил к нему заехать.

По результатам поездки по охотничьим угодьям Вадим написал очерк под названием «Пахомыч», изменив отчество «хозяина уренских лесов». А от дяди Виктора получил куда более весомый и острый материал. И не о его борьбе с Гуркиным, а о борьбе фермеров за выживание. В развитии же его тяжбы Вадима насторожила новая деталь: к борцу за справедливость против всемогущего директора начали примыкать люди не лучшего десятка.

- Не начал ли ты распыляться, дядя Вить?- заговорил с ним на эту тему Вадим.- Теперь уже собираешься бороться со всем черным светом. Ты посмотри, кто предлагает тебе свои услуги: пьяница, вор да отринутый коллективом злопыхатель…

- Ничего, чистое к грязному не пристанет,- возразил дядя.- Сумею отделить шелуху от плевел.

- Смотри, дядь Вить, обольют грязью с головы до ног. О всякой борьбе забудешь, лишь бы самому отмыться.

- И этого не исключаю,- хмуро ответил дядя.- Потому еще и на твою поддержку надеюсь. Не заржавело еще журналистское перо?

События осени 1993 года застали Вадима Шавырина в Кирове, куда он выезжал делать серию очерков о развитии, а вернее, об упадке пушного звероводства. Вернувшись из тайги в гостиницу, он с ужасом наблюдал по телевизору расстрел из танков здания Белого Дома. Хладнокровие дикторов, комментировавших это кровавое событие, поражало. И это в стране, провозгласившей себя демократической! И так в ней расправляются с законно избранными органами власти! Вадим неоднократно пытался дозвониться до Москвы в надежде связаться с Шишковым, ведь Павел Александрович находится как раз в Белом Доме. Но все безуспешно, здание Верховного Совета было блокировано. Жестокое потрясение и разочарование переживал Вадим.

«Нет, нет. Это не демократия! Это все тот же большевизм! Красные дерутся с белыми за власть. Нет бы стать крыльями одного самолета и левым, и правым, и консерваторам…»

С таким сквернейшим роем мыслей возвращался Вадим в Нижний Новгород. А дома его ожидал сюрприз. К нему в гости заявился невероятный гость – Палыч, «хозяин уренских лесов», герой его очерка «Пахомыч». В прихожей он оставил огромный баул и завел с хозяином квартиры вежливую беседу:

- Прочитал я твою сказку, Вадим Максимович, прочитал… Себя, конечно, я ней сразу узнал. Но не сержусь. Все верно описано. И устыдил ты меня, брат, ей бо! Ну что, казалось бы, бумажка! Много всякого теперь пишут. Почитал и – в туалет… А тут – не-ет. Напомнил ты меня, прежнего. Я ведь прежде неиспорченный был, хороший. Если б не оборотни эти…

- Какие оборотни?

- Ну, те, которые шабаш сейчас по стране творят. Говорят одно, а делают другое. Жировали при Брежневе, жировали при Андропове, Черненке и Горбачеве, еще пуще жируют и при Ельцине. Краски всем хватило. Раз-два и перекрасились. Брызги и до меня долетели. Вот оборотнем и сделался…

- Чего ж ты вдруг из хорошего нехорошим сделался?

- Не вдруг, конечно. Я ведь зверей больше, чем людей люблю… А вот как начали меня править, так и попала вожжа под хвост: «Ах, раз вы так, то я, которому вы по охотничьей части в подметки не годитесь, всю ценную дичь изведу, чтоб вам не досталось!»

- Оригинально,- усмехнулся Вадим.- Чтоб больного не лечить, проще отправить его на тот свет. Так получается?

- А хотя бы и так…

- Так что теперь: устыдившись, бросишь промысел?

- Нет, не брошу,- после некоторых раздумий ответил Палыч.

- А ко мне приехал вроде как каяться?

- А не покаешься, не согрешишь,- развеселился Палыч.- Потому и раскрываю тебе подноготную, чтоб грех с души снять.

- И на мою душу переложить? Ведь я не священник. Отпустить грехи не могу.

- Ну, как тебе объяснить, Вадим Максимович… Написал ты про меня все правильно, только вот подноготную эту самую и не высветил.

- Так что, еще очерк написать? Высветить?

- Пиши, пожалуй. Да обобщение сделай. От оборотничества, де, это всё. Все беды жизни нашей. Зло под личиной добра свое подлое дело делает. Может, от писанины твоей еще в ком совесть пробудится.

- Любопытно,- оценил новое заявление визитера Вадим.- А вообще-то ты неплохой сюжет мне сообщил.

- Я не затем только к тебе явился,- поднялся с места Палыч.- Еще и гостинец, в некотором роде, привез.

Сходил в прихожую за баулом, развязал его посреди пола и извлек огромную медвежью шкуру.

- Вот мой гостинец!

- Ты что, Палыч!- изумился Вадим.- Герой очерка с критикой на него вручает мне взятки?!

- Ну уж, загнул – взятка. После критики-то взяток не дают. Это, если хошь, от чистого сердца. И не сомневайся, не браконьерская это шкура. Все честь по чести. За Атазиком по лицензии мишку убивал. Могу бумажку показать.

- Я даже и не знаю…- растерялся Вадим.

- Бери и не сомневайся! Дают – бери, бьют – беги.

С этими словами неожиданный визитер подхватил пустой баул и устремился к выходу со словами:

- Это тебе еще и за то, что ты во мне, негодяе, хорошего человека напомнил…

Вернувшиеся из школы дочь Юлька и сын Федюшка полчаса визжали от восторга:

- Это ты, папка, из Кирова привез? Сам убил?

- Из Кирова, из Кирова,- рассеянно отвечал отец.- Ходите теперь босиком по ней. Медвежья шкура лечебный характер имеет…

В этот же день Вадим навестил Павла Александровича Шишкова, только что вернувшегося из Москвы после событий вокруг Белого Дома.

- Все, Вадим Максимович!- с ожесточением объявил тот.- Ухожу из политики и с работы – к ядрене фене! Хватит! Расстреляли мою веру. Действуйте вы, молодые. Мое дело пенсионерское. Семьдесят близится.

- А дальше?- своим вопросом уже одобрил решение Шишкова Вадим.

- Уеду в деревню. Куплю домик. Я ведь деревенский житель в душе. Всю жизнь прожил в городской квартире, а хотелось заиметь деревенскую домину, с хлевом, баней, погребом, огородом в полста соток. И чтоб в погребе всего навалом: и моченины, и соленины, и всякой буженины. И чтоб в хлеву было визгливо и мычливо. И пса заведу. А? И работать буду с утра до ночи. Буду… Охота!

- Вполне разумное решение,- одобрил Вадим.

- Да-а,- задумчиво продолжал Шишков.- Я и поросенка освежевать, и сруб поставить, и агротехнику при выращивании всяческих культур соблюсти сумею… жаль вот, жить осталось мало.

- А ведь у вас дача имелась? И земли немало при ней.

- Дача – это не то. На ней спокоя нет. И уединения. Что такое дачный поселок? Это гигантский агрополис, насыщенный теми же излишествами цивилизации, что и город: магнитофонный рев, ночные разборки пьяной молодежи, собачий лай, и вдобавок – несусветное громыхание составов на рядом расположено железной дороге. Какой уж на даче спокой!..

- Это верно,- согласился Вадим.- Будь я ваших лет, такое же решение принял.

Итак, Верховный Совет, как орган власти, в октябре был уничтожен. Через полгода настал черед и областного совета. Очень сожалел Сергей Кельин, что так быстро все разрешилось, и он не успел использовать сполна все преимущества депутатства. А еще – насладиться отношениями с Верунькой, коллегой-депутатом, ставшей Кельину вроде как фронтовой подругой на период ведения боевых действий.

Под занавес у них с Верунькой вышел пренеприятнейший конфуз. Их во всем великолепии любовных отношений, выразившихся в прилюдном обнимании и целовании, запечатлело областное телевидение при трансляции футбольного матча, страстным поклонником которых Кельин являлся. Футбол по телевизору видели многие, но, самое скверное, еще и жена Нина. Увидев на экране довольно долго удерживаемых в кадре на верхнем ярусе трибун милующихся голубков, Нина оказалась в трансе. Она давно подозревала, что ее благоверный не ограничивается интимной связью с ней одной, но чтоб продемонстрировать это на всю область! И понесло же дурака лысого на футбол! В гостинице им места не хватило.

Сергей Иванович, вернувшись из Нижнего, не зная еще о разоблачении, услышав сообщение жены, сразу же встал на дыбки и начал отпираться:

- Что ты, Нинуля, какой футбол? У нас сессия тянется с утра до позднего вечера!

- Подлец!- кричала жена.- Не смей отпираться. Вас дважды крупным планом показывали.

- Да мало ли может быть людей, похожих на меня!- не сдавался Сергей Иванович.- В конце концов, мало ли могло быть у отца моего сожительниц, имеющих от него похожих на меня детей!

- Во-во, все вы Кельины такие,- кипятилась жена,- бесстыдники! Хорошо хоть совет ваш разогнали. Кончатся твои шашни.

- Ну, ты, Нин, даешь…- исчерпал аргументы Сергей Иванович.- Ну, хошь, я перед тобой на коленки встану?

И впрямь бухнулся на колени.

- Встань, дуралей ты этакий,- начала остывать супруга…Ты ж большой начальник. Конечно, красивая она баба, нечего сказать. Но ведь у тебя дети…

- Правда?- обрадовался Сергей Иванович.- Не стыдно такую и перед народом показать?

- Тьфу ты, господи!- опять взбесилась супруга.- Я ему пятое, он мне – десятое! Козлина ведь ты!

- Ну, чего уж там, виноват,- признался, наконец, Сергей Иванович.- Да неужели ж я тебя даже от такой красавицы брошу? Одна ведь ты у меня. Такое золотко…

Сергей Иванович Кельин очень устал от передряг последнего времени. То партию запретят и райкомы прикроют, и он останется без работы. То советы ликвидируют, и он окажется без депутатской неприкосновенности. То вот с Верунькой застукают, и неизвестно, как отреагируют на это люди. А люди только и мечтают, чтоб подсидеть, настучать оклеветать. Но, слава богу, последнюю передрягу от него отвело. Были иронические улыбки сослуживцев, шепотки за спиной, но никто в глаза прелюбодеем не назвал, никто анонимок в область на него не подбросил. А Веруньку он не забывал навещать в далеком от Уреня районе.

Все эти дрязги забывались в работе. А работы органам власти Борис Николаевич задал немало. За расстрелом Белого Дома – выборы в возрожденную Думу. Мама Татьяна Максимовна Картузова тащила на себе огромный воз предвыборной агитации.

- Уважаемые товарищи!- неутомимо выступала она до десятка раз в день перед различными коллективами,- нам довелось жить в эпоху великих перемен, когда ежечасно решается судьба страны. Жить ли нам в социалистическом раю или в капиталистическом аду. Вы видите, как рушится все в стране. Развален Союз, разогнана компартия, задушены профсоюзы, оболгана армия, уничтожены комсомол и пионерия, девяносто процентов народа живет в нищете, колхозы брошены на произвол судьбы. Так за кого вы проголосуете на декабрьских выборах?

После такой зажигательной речи на трибуну поднимался Кельин и знакомил слушателей с положением дел в районе и с теми немыслимо титаническими усилиями, которые прикладывают районные власти к удержанию на завоеванных позициях.

12 декабря на выборах в Государственную Думу район дружно проголосовал за возврат к старому. Однако общая чаша весов по пятнадцати районам округа склонилась в пользу представителя новой волны. Но это мало что меняло в сложившемся раскладе сил. Равновесие нового и старого сохранялось.

Тяжба Виктора Кремлева и Василия Ивановича Гуркина, длившаяся уже несколько лет, выходила на новый, очень крутой виток. Гуркину надоело отписываться по прокуратурам и направлять своих представителей по судам. Да и ни к чему ему втягивать в орбиту кремлевских домыслов все новых лиц, тем более из ответственных работников. Даже до Кельина с Веревкиным добрался настырный Кремлев! Пора с этим кончать. На Виктора сочинили преогромный компромат и выдвинули перед ним ультиматум: или ты прекращаешь клеветать на всех и вся, или мы тебя опозорим на веки вечные через газету, да еще и в тюрьму засадим, ты в ней давно не бывал.

Виктор поехал в Нижний к Вадиму Шавырину.

- Пора историю предать огласке. Столько лет борьбы при уйме фактов махинаций и хоть бы миллиметр подвижки!

Вадим, тщательно просеяв эти факты на предмет их достоверности, взялся за написание статьи. Материала набралось так много, что статей получалось целых три. Опубликовать статью первую решили не в столичной газете, спецкором которой Вадим сейчас работал, а областной, где работал прежде. С редактором у него сохранились приятельские отношения.

Публикация статьи была для Гуркина и его компании, конечно, взрывом бомбы. Он, что называется, весь район поставил на уши, опровергая перед встречным-поперечным малейшее слово злопыхателя Кремлева. Но события получили продолжение даже не в районе, а в Нижнем. К Вадиму Шавырину поехали с завода одна делегация за другой. Просили не публиковать статьи вторую и третью, требовали показать документы, подтверждающие хищения и приписки, угрожали за клевету судом…

Юлия Шавырина с подругой прогуливались по Волжской набережной и обсуждали вопросы подготовки к вступительным экзаменам на факультет журналистики университета. У Юлии сомнений в выборе профессии не было, она твердо решила пойти по стопам отца.

Их обогнали двое молодых ребят и остановились.

- Девочки, разрешите один вопрос,- обратился к ним вихрастый и голубоглазо-рыжий.- Ваши лица нам отчаянно знакомы. По крайней мере, ровно половины из вас. Вы – Юлия Шавырина?

- В принципе, да,- ответила Юлия.

- А я, в принципе, Степан Кельин,- радостно воскликнул молодой человек.- Вам говорит о чем-нибудь эта фамилия?

- Кельин, Кельин…- задумалась Юлия.- Ах, да. Кажется, у моего прадедушки был кто-то то ли другом, то ли врагом с похожей фамилией. Там,- махнула рукой на голубеющую за Волгой даль,- на родине, в Уренском районе.

- Конечно, другом!- рассеял сомнения Степан.

- Тогда приятно познакомиться,- ответила Юлия.

- Знаете что, девочки,- осмелел неожиданный земляк.- Вы, как я догадываюсь, гуляете? И мы тоже. Не махнуть ли нам на теплоходе, прокатиться по Волге?

- А что?- глянув на Юлию, ответила подруга.- Если кавалеры готовы оплатить дамам этот круиз, то почему бы и не прокатиться?

Юлия пожала плечами и последовала за молодыми людьми.

Вадим Шавырин в эти самые минуты находился в корпункте и передавал по факсу информацию в столичную газету. Раздался звонок, и в трубке - незнакомый голос:

- Слушай, шеф, разговор есть…

- Я слушаю.

Вадим привык к этим невежливым звонкам. После очередной критической публикации они сыпались гроздьями. Обещали прибить, стыдили, уговаривали, плакали. Что новенького выдаст очередной обиженный абонент?

- Вообщем так, шеф. Тебе ультиматум от друзей-уренцев. К концу трудового дня доставишь в условленное место гранки или рукопись твоей поганой статьи с визой редактора об отказе в публикации.

- И все?- гася волнение, спросил Вадим.

- Нет, не все,- продолжал голос.- Через неделю ты покажешь трудовую книжку с отметкой об увольнении из газеты.

- Это еще зачем?

- В качестве компенсации за моральный ущерб, причиненный этой поганой статьей честным людям.

- Разрешите приступать к исполнению, честный человек?- начал зло веселеть Шавырин.

- И это еще не все, писака,- потвердел голос.- Чтоб не баловал, усвой: твоя дочечка у нас. Выдадим после того, как выполнишь первое наше требование.

- Что-о?- испуганно закричал в трубку Вадим.

Но в трубке послышались короткие гудки. Вадим потрясенно откинулся на спинку стула и пытался привести свои мысли в порядок. Через несколько секунд телефон зазвонил вновь.

- Да, шеф,- тот же голос,- забыл одну деталь. Доставишь материал на Нижне-Волжскую набережную в левое крыло речного вокзала. И не вздумай шалить. Дочечка у тебя очень симпатичная…

Поднявшись по трапу на борт теплохода, Юлия поинтересовалась у спутников:

- Неужели эта дорогая громадина приспособлена сейчас под прогулки? Ей впору до Астрахани ходить.

- Экономический кризис, что ты хочешь,- пояснил Степан.- Выживают, кто как может. До Астрахани на теплоходе плыть стало накладно.

- А вы богатенькие, как Буратины?- посмеялась Юлина подруга.

- На жизнь хватает. И на развлечения остается.

Они зашли в каюту. Расселись в креслах. В этот момент теплоход дрогнул, отчаливая от причала. По палубному радио диктор сообщала:

- Уважаемые господа! Наш теплоход следует по маршруту Нижний Новгород – Кострома – Ярославль – Москва…

- Это что?- ошалело воскликнула Юлия,- Вы что же нас дурачите!

- Первая остановка – около семнадцати часов вечера в городе Кинешма,- добавила диктор.

Девушки вскочили с кресел.

- Успокойтесь!- загородил собой выход из каюты Степан.- В Кинешме мы пересядем на обратный теплоход, и завтра к утру будем дома.

- Приколы!..- растерянно проговорила Юлина подруга.

- Не-е, девчонки. Вы что, в натуре!- принялся развеивать их сомнения Степан.- Не современная молодежь, что ли? Вам приятное причиняют, а вы чуть не в слезы! Сейчас покушаем, выпьем… Незаметно время пролетит. У нас все просчитано. Доставим домой в целости, в сохранности.

- Но нас же хватятся искать!- сердито буркнула Юлия.

- Не волнуйтесь, и это просчитано. Мы домой телеграмму отобьем,- заверил ее Степан.- Здесь это возможно. Давай, Коля, действуй!

Коля вышел из каюты, достал радиотелефон и стал куда-то названивать.

Вадим в эти минуты принимал решения с лихорадочной быстротой. На журналистских курсах им давали установочные лекции по поведению журналиста в экстремальных ситуациях. Начитывались варианты со взятием в заложники членов семьи. Непременное условие в таких случаях – немедленное сообщение в милицию, какие бы угрозы не исходили от похитителей. Вадим то и сделал. Оперативная группа тотчас была поднята на ноги.

Все условия для исполнения были признаны реальными. Изготовить копии газетных гранок и трудовой книжки при нынешних технических возможностях несложно. Сложнее предугадать дальнейшие, запасные ходы преступников.

Скоро Шавырину на квартиру доставили телеграмму следующего содержания: «Папа и мама не волнуйтесь мы на теплоходе с надежными ребятами утром будем дома».

Жена Оксана, облегченно вздохнув, опустилась в кресло.

- Но неужели все так просто?- пробормотал Вадим.- Зачем же им понадобилось с Юлькой светиться?

Нет, конечно, все было далеко не так просто. Разумеется, оперативная группа тут же передала в пароходство требование проверить фамилии пассажиров на всех теплоходах, отправившихся из Нижнего Новгорода. Но ни на одном из них фамилии девушек не значились.

- Знаете что, девчонки,- предложил вернувшийся с квитанцией на отбитую телеграмму родителям Коля.- Чудить так чудить. Давайте сделаем вылазку на необитаемый остров. Сейчас будет Городец, и в окияне там будет островок, совсем как у Робинзона Крузы. Покупаемся, позагораем…

- Но у нас нет купальников,- запротестовали девчонки.

- Не боись, и здесь все предусмотрено. Мой папа – капитан данной посудины. Видели такую кинокартину – «Мой папа – капитан»?

- В самом деле?- изумились девчонки.- Тогда, мальчики, с вами все ясно. А то водят нас за нос, понимаете ли.

Такая игра с приключениями начинала нравиться им.

Через четверть часа теплоход оставил четверых молодых людей с резиновой лодкой на зеленом островке посреди Волги. Оперативники разводили руками:

- Ничего не понимаем. Похитители как сквозь сеть проскочили. Что интересно, действуют-то как бесхитростно! Что-то тут не так…

Копия гранок статей второй и третьей с визой редактора была доставлена в требуемое место, оцепленное оперативниками. Каково же было удивление Вадима, когда к нему в левом крыле речного вокзала подошла… его мать – Зинаида Александровна и протянула руку за тем, что ее просил передать по телефону некто, угрожая расправой.

- Что все это значит!- с неменьшим изумлением воскликнула она.- Мне позвонили на кафедру и сказали, чтобы я, не извещая никого, ехала на речной вокзал и ожидала знакомое лицо, и взяла у него какие-то бумаги…

- А дальше?- заторопил Вадим мать.

- А дальше хранила бы их неделю, если хочу, чтобы все мои родственники остались живы-здоровы.

- За всем этим кроется или глупая шутка, или безрассудство,- обретая уверенность, заявил Вадим и рассказал матери, как завязывалась вся история с похищением.

- Но не может Гуркин и компания действовать так убого и прямолинейно!- рассудила Зинаида Александровна.- Это явно мальчишеская затея, вроде летней практики студентов театрального училища.

- Молю бога, чтобы это было так,- согласился Вадим и начал делиться впечатлениями и соображениями с оперативниками, подоспевшими к месту событий.

Да, как ни невероятно, вся эта история с похищением являлась затейливой проделкой Степана Кельина и его приятеля Николая, студентов водного института. Прочитав статью Вадима Шавырина в областной газете, они просчитали, как могли бы развиваться события в детективной истории. И сочинили ее. Кельин-младший был в курсе затянувшейся тяжбы в Уренском районе, в которой был замешан и отец его. Состряпать сценарий с телефонными звонками ему ничего не стоило. Главное – произвести эффект и познакомиться с двумя интересными девчонками…

Вечером того же дня они доставили Юлию и ее подругу «Ракетой» в Нижний, подвезли на такси до квартиры, назначили следующую встречу и просили ничему не удивляться, если что-то необычное их ожидает дома.

А сколько нервов стоила эта «шутка» Вадиму и Зинаиде Александровне!

Гуркин же развивал отношения со своим злейшим врагом Виктором Кремлевым по совсем другому сценарию. Зная слабость его к спиртному, он направил презент «от профкома и коллектива завода» по случаю заводского юбилея. Вспомнили, де, сослуживца. Виктор, конечно, долго недоумевал, вертя в руках упаковку с двумя бутылками коньяка, коробкой шоколадных конфет и тремя апельсинами. А затем решился отведать даровщинки. И – развязал… Не появился на фермерском участке у Бориса ни в первый день, ни в третий. Несколько лет крепился, пока продолжалась тяжба с Гуркиным, и вот не устоял перед необычным гостинцем. Дальнейшая история с Виктором Кремлевым была покрыта загадочностью и мраком. Он продолжал пить целый месяц. Вино покупал в ближайшем от дома коммерческом киоске. А в них какой только гадости не продается! От коммерческой водки загибаются и вполне непьющие люди…

В конце июня 1996 года Виктор Кремлев в возрасте пятидесяти четырех лет скончался от отравления желудка. Эпопея борьбы с Гуркиным осталась незаконченной, хотя и были опубликованы в областной газете статьи вторая и третья, разоблачающие расхитителей.

Похоронили Виктора в Шалеге, как он однажды при родственниках проговаривался, рядом с дедом Федором Арефьевичем: «Откуда вышел, туда и вернуться должен». На месте деревни было сегодня поле с полусгнившими колодцами, да остался пруд, затянутый илом, да тополь с раздвоенным стволом…

- Хорошо здесь будет Виктору,- поделился с Палашей почерневший от горя отец.- Покойно. Разве мы когда в гости придем…

На сорочины по Виктору отправились из Уреня всей родней: мать Апполинария Федоровна с Александром Ивановичем, сестра Зинаида с мужем Максимом, дети их – Борис и Вадим с внуками. В Урене Юлия, увидев сидящего на высокой лавке у дома древнего старика с дурацким выражением лица, поинтересовалась:

- Что это за странный старичок? И почему он ногами так болтает?

- Иван Маломудный, внучка,- объяснил Александр Иванович.- А ногами сучит оттого, что думает, что идет. Всю жизнь, как тенето, по Урень-краю шлялся.

- Сколько же ему лет?

- С девятисотого году, кажись. Стало быть, девяносто шесть. А он все идет-идет, не зная, куда…

- Всех советских правителей пережил,- добавил Максим Федорович,- а от чего ушел, к тому и пришел.

- Это в смысле истории российской?- уточнила Юлия.

- В любых смыслах. А более всего, конечно, в смысле призрака, который бродит, бродит… по определенной территории.

- Отбродил, сердешный!- вздохнула Апполинария Федоровна.- Вот бы кому учебники по истории писать. Все на его глазах было.

- Да уж, Палаша,- усмехнулся Александр Иванович,- только ему их и писать.

Ехали на кладбище на фермерской «летучке» Бориса через Песочное. В Песочном забрали Павла Александровича Шишкова, купившего в здешних краях дом и наказывавшего всегда его на такие мероприятия забирать.

Семен Петрович Целиков, песочновский старожил, завидев делегацию, в которой признал знакомцев, поинтересовался:

- Куда шавыринщина, кремлевщина направились?

- На кладбище в Шалегу.

- Добро, добро. К Федору Арефьеву, стало быть, и к внуку его Виктору…

- Как дела фермерские у сына подвигаются?- сев в летучку, спросил Шишков у Максима Федоровича.

- Туго пока, Павел Александрович. На ноги поднялись. Спасибо тебе. Доход какой-никакой получаем. Комбайном бы вот теперь разжиться. Да беда только одна за другой… То сено с лугов ливнем смоет, то жук колорадский зажирать начнет.

- Не без того,- заметил Шишков,- Трудностей единоличнику всегда хватало.

- Во, в точку сказал! Не фермеры мы пока, а горькие единоличники. Поддержки – ни от местных властей, ни от государства! Чухайся, как хочешь, да еще насмешки терпи: «Отчего это паршивый фермер страну не накормит!»

- А фермеров-то ноль целых ноль десятых,- продолжил мысль Максима Федоровича Шишков.- Не податься ли и мне к вам, а, Максим Федорович? Возьмете в пай?

- Милости просим, Павел Александрович,- засмеялся Шавырин.- Батраки нам позарез нужны.

На подъезде к кладбищу лица всех посерьезнели.

- А где же Шалега?- разочарованно воскликнул, высадившись в чистом поле, Вадимов Федюшка.

- Была да сплыла,- пояснил дед Максим.- Теперь ты вместо нее. Ты ведь, Федор Вадимович, ровесник данному событию. Двенадцать лет, как уж Шалеги нету.

- Хм,- отметил Максим Федорович, открывая кладбищенскую калитку.- Кто-то изгородь подправил. Когда Виктора хоронили, поломанная была.

- Дедушка, дедушка!- негромко воскликнула Юлия.- Смотри, здесь что-то написано.

На доске, прибитой над калиткой и выкрашенной в зеленое, мелом были написаны полусмытые дождем слова: «Они тоже жили».

- Слова написаны, внучка. Правильные слова. Жили, а не небо коптили.

- Интересно, кто это их написал?- удивилась Зинаида Александровна.

- Да я, вроде того что,- признался Павел Александрович Шишков.- Краской надо было…

- Так вот кто изгородь подправил!- улыбнулся Максим Федорович.- А то мы гадаем.

- Живем, пока помним, друзья,- философски заключил Шишков.- Как только теряют люди память о предках, так и их самих потомки забывают. Таков закон жизни.

- И смерти,- добавил Максим Федорович.

Младший из Шавыриных, Федюшка, первым вышел к могилам, заторопил остальных:

- Сюда, сюда! Какие здесь красивые цветочки выросли!

Суровостью нравов отличались во все времена коренные жители Урень-края, прямые наследники фанатично-наивных раскольников. Особым почтением пользовались у них умершие родственники. И потому нигде более в России, как здесь, на Уренщине, нет такого количества кладбищ, иметь которое почитала за обязанность любая, самая крохотная деревенька, где проживали староверы. У православных иначе. Вся северная округа, к примеру, свозила своих покойников на Карпунихинское кладбище: Козляна и Вязовая, Петряево и Целегородка, Зубово и Горяиновка. Староверские же деревни каждая сама по себе, и имела порой даже не одно кладбище, а несколько – поповское, скажем, и беспоповское, как в Панфилове или Большой Малиновке.

Как никто другие, староверы преследовались властями за исконно русскую свою веру; как никому другим досталось на долю уренцев лишений, коих хватило бы на жителей и соседних районов. Велась прямая война на физическое их истребление и в XVIII веке в петровские времена, и в XIX по распоряжению Николая Первого, затем и Александра Второго. Велся геноцид против собственного народа и в веке ХХ-м. Но жива осталась «уренская порода», как ни вытравляли ее. Неистребимы корни национального характера, пока жив хотя бы один носитель его. Нет, конечно, уренцы никакая не обособленная, новая на земле популяция, но это совершенно особый народец, гордый и несгибаемый, и большое будущее предназначено такому народцу, и выдающиеся люди прославят еще его своими именами. Все еще у уренцев впереди!

А позади у них вот такая трудная и не совсем обычная история, которую автор попытался отобразить в художественной форме. Все имена и фамилии здесь или вымышлены или переиначены, но абсолютное большинство фактов и событий имеют реальную основу, а ситуации списаны, что называется, с самой жизни. И жизнь устроена намного сложней, чем описываемая в художественном произведении. Однако автор не задавался целью скопировать ее, поскольку это задача историков и краеведов. И если кто-то узнал в персонажах собственные черты или черты другого конкретного человека, то это значит, что автор говорил правду и только правду.

В зеркало каждый видит только себя, а не свою воображаемую личину. Хотя, еще раз надо сказать, бессмысленно искать в повестях цикла прямых аналогий, поскольку все герои их суть художественные обобщения. Образ любого из них соткан из отдельных черт множества людей. Особенность лишь в том, что для создания образа одного потребовались черты десятков человек, а для создания образа другого – единиц.

Так или иначе, автор сказал почти все, что хотел сказать, и благодарит читающую публику за проявленный интерес. А за то, что в своих суждениях иногда был отличен от вас, просит простить великодушно. Ведь все мы люди неповторимые и не грешно нам, человекам, а даже «должно сметь свое суждение иметь».

- И будем жить дальше, японский городовой!- как любил говаривать мой покойный дед.

Нелирическое отступление автора