ГЛАВА IV

Лондон. - Здания. - Костюмы. - Нравы. И вот молодой человек отправился верхом из Стрэтфорда в Лондон. Пообычаю небогатых путешественников того времени он по прибытии в Смитфилд,вероятно, продал свою лошадь и, по остроумному предположению ХоллиуэлаФилипса, продал ее Джемсу Бербеджу, державшему по соседству конюшню иотдававшему внаймы лошадей, и возможно, "что именно этот человек, отец стользнаменитого впоследствии товарища Шекспира по профессии, Ричарда Бербеджа, ивзял к себе Шекспира на службу, поручив ему присматривать за лошадьми, накоторых приезжали в театр его клиенты из окрестностей Смитфилда. Дело в том,что Джемс Бербедж выстроил и приобрел в свою собственность первое (1576 г.)в Англии постоянное театральное здание, называвшееся The Theatre, ипредание, восходящее к сэру Вильяму Давенанту, как известно, рассказывает,что Шекспир, вследствие тяжкой нужды, должен был стоять у дверей театра идержать под уздцы лошадей, на которых приезжали туда зрители. Местность былауединенная, пользовалась дурной славой и кишела конокрадами. Его такполюбили в этой должности, что все, слезавшие с лошадей, звали непременноего, так что ему пришлось нанимать себе в помощники мальчиков, предлагавшихсвои услуги со словами: "Я - мальчик Шекспира", - прозвище, оставшееся заними, как утверждают, и впоследствии. В пользу достоверности этой осмеяннойлегенды говорит тот факт, что в середине XVII столетия - эпохе, к которойего можно отнести, обычай отправляться в театры верхом совершенно вышел изупотребления. К ним подплывали на лодках по Темзе. По одному стрэтфордскому преданию Шекспир впервые занимал в театрескромную должность, подчиненную актерам; по одному английскому театральномупреданию он дебютировал помощником режиссера, подавая сигналы актерам длявыхода на сцену. Однако, он, очевидно, весьма быстро передвинулся с одногоместа на другое. Лондон, в который приехал Шекспир, имел около 300.000 жителей; главныеего улицы только незадолго перед тем были вымощены, но уличного освещения несуществовало. Это был город со рвами, каменными стенами и воротами, скрасными, высоко заостренными в крыше двухэтажными деревянными домами,обозначенными свободно развевавшимися вывесками, по которым они получалисвое название, - домами, где скамьи служили вместо стульев, а рассыпанный пополу тростник заменял ковры. Движение по улицам было оживленное, но не вэкипажах, так как первая карета появилась в Англии только при Елизавете, апешком, верхом, на носилках или на лодках по Темзе, светлой еще ипрозрачной, несмотря на большое уже и в то время потребление городомкаменного угля, и усеянную тысячами судов, которые при постояннораздававшихся пронзительных окриках лодочников "Eastward hoe!" или "Westwardhoe!" прокладывали себе путь среди стаи по временам взлетавших лебедей, втех местах, где реку окаймляли зеленые луга и красивые сады. Через Темзу вел тогда один только мост, Лондонский мост, находившийсяневдалеке от того, который теперь носит это имя. Он был широк и застроенлавками, а в конце его возвышались громоздкие башни; на их зубцах почтипостоянно были выставлены головы казненных. Вблизи моста был Eastcheap, -улица с трактиром, куда хаживал Фальстаф. Центрами Лондона были в то время только что выстроенная биржа и церковьсв. Павла, считавшаяся тогда не только городским собором, но как бы сборнымпунктом для прогуливающейся молодежи, как бы клубом, где можно было слышатьновости дня, конторой для найма прислуги и местом убежища для должников,которых там нельзя было трогать. На улицах, еще сохранивших пеструю полнотужизни Ренессанса, раздавались крики приказчиков, зазывавших покупателей влавки, и разносчиков, старавшихся обратить внимание проезжих на свой товар;без конца двигались по ним светские, духовные и военные процессии, свадебныепоезда и крестные ходы, целые толпы солдат и арбалетчиков. Можно было встретить на этих улицах и королеву Елизавету в ее массивнойпридворной карете, если она не предпочитала ехать по Темзе в великолепноукрашенной гондоле, за которой следовало множество нарядных лодок. В самом "городе" (City) театры не допускались; гражданские властиотносились к ним неприязненно и удалили их на восточный берег Темзы вместе сгрубыми увеселениями, с которыми им приходилось тягаться: петушиным боем итравлей медведей собаками. Всем известны красивые, пестрые, пышные костюмы того времени. Рукава сбуфами у мужчин и тугие воротники у женщин, равно как и те причудливыефасоны платьев с фижмами, которые теперь удержались на сценическихпредставлениях пьес из той эпохи. Королева и ее двор подавали примернеобычайной и нелепой роскоши относительно количества туалетов и ценностиматерий. Дамы румянились и нередко красили себе волосы. Модным цветом былрыжий, - цвет волос королевы. Удобств ежедневной жизни было мало. Только кконцу века стали входить в употребление изразцовые печи вместо открытыхкаминов. Только в последнее время стали чаще встречаться хорошие постели;когда зажиточный дед Шекспира, Роберт Арден, делал в 1556 году завещание, тов его доме, где он жил с семью дочерьми, оказалась всего одна кровать. Спалина соломенных матрацах, подложив под голову обрубок дерева и покрывшисьмеховым одеялом. Единственным украшением комнат у более зажиточных людейслужили ковры, которыми, за недостатком обоев, увешивали стены и закоторыми, в промежутке между ними и стеной, так часто прячутся у Шекспирадействующие лица. Обедали в то время в 11 часов утра, и обедать рано считалось хорошимтоном. Обедали, если позволяли средства, чересчур роскошно и обильно, безстыда вставали из-за стола, чтобы удалиться на минуту, и приглашали туда жекого-нибудь из присутствующих. Часто засиживались за столом слишком долго.Домашняя утварь была самая незатейливая. Еще в 1592 г. ели по большей частис деревянных тарелок, из деревянных мисок и деревянными ложками. Лишь в этотпериод времени на смену дереву начали являться олово и серебро. Ножи были вобщем употреблении приблизительно с 1563 г. Но вилок не знали даже и вовремена Шекспира; вместо них прибегали к помощи пальцев. В описаниипятимесячного пребывания за границей, изданном в 1611 г. английскимпутешественником Корнетом (Coryat), есть упоминание о том, что к своемуудивлению он нашел распространенным в Италии употребление вилки. "Во всехитальянских городах, через которые я проезжал, я наблюдал обычай, какогоникогда еще не был свидетелем в своих путешествиях по другим странам, да я ине думаю, чтобы кроме Италии он встречался еще где-нибудь в христианскоммире. Дело в том, что итальянцы и даже иностранцы, живущие в Италии,употребляют за столом небольшую вилку и при помощи ее следующим образомуправляются с кушаньем: разрезая мясо ножом, который они держат в однойруке, они в тот же самый кусок вонзают вилку, которую держат в другой руке;поэтому тот, кто в обществе сует пальцы в блюдо, из которого должны естьвсе, считается нарушителем законов приличия. И вот причина этому: итальянцысделали наблюдение, что не у всех людей пальцы одинаково чисты". Мы видим,что вместе с тем именно Кориет ввел это новое орудие в свое отечество. Онсообщает, что счел благоразумным подражать итальянской манере не только вИталии и Германии, но "часто и в Англии", когда вернулся на родину, ирассказывает, как один ученый и веселый господин из круга знакомыхподшучивал над ним по этому поводу и называл его Furciter. В одной пьесеБена Джонсона от 1614 г. "The Devil is an Ass" упоминается о вилках, толькочто вывезенных из Италии с целью сделать экономию в салфетках. Мы должныпредставить себе, что для Шекспира есть с помощью вилки было так женепривычно, как в наши дни для какого-нибудь бедуина. Табак он, наверно, не курил, так как табак никогда не упоминается в егопроизведениях, хотя в его время обыватели собирались в табачных лавках, гдепреподавалось новое искусство курения, а знатная молодежь курила табак дажена своих местах на сцене театра.