Глава xlii

"Гамлет", Джордано Бруно и Монтень. - Этнографические предпосылки. Вместе с новеллистическими, драматургическими и историческимивпечатлениями созданию драмы о Гамлете способствовали впечатленияфилософского, полунаучного характера. Гамлет - самая глубокомысленная, самаябогатая рефлексией из шекспировских пьес; от нее веет философским духом, апотому естественно было заняться рассмотрением вопроса, под чьимвоздействием могли возникнуть здесь размышления о жизни и смерти, о тайнахбытия. Некоторые исследователи, как, например, Чишвиц и Кениг, пыталисьустановить преобладающее влияние Джордано Бруно на Шекспира. Подробностивроде сатирических выходок Гамлета перед королем по поводу мертвого Полония(IV, 3), указывающие на круговорот в природе, навели их на мысль обитальянском ученом. Порою они даже считали возможным усмотреть прямоесоответствие между оборотами речи у Гамлета и у Бруно, так, например, в том,как оба они выражаются о детерминизме. В одном месте, подчеркиваянеобходимость, с которой все совершается в мире, итальянский мыслительговорит: "Какова бы ни была предназначенная для меня вечерняя пора, когданаступит изменение, я, пребывающий во мраке ночи, ожидаю дня; те же, которымсветит день, ожидают ночи. Все то, что существует, находится или здесь, илитам, близко или далеко, теперь или после, одновременно или чередуясь одно сдругим". Подобным же образом выражается и Гамлет (V, 2): "И воробей негибнет без воли Провидения. Не после, так теперь; теперь, так не после; иесли не теперь, так когда-нибудь придется же. Быть готовым - вот все". Бруно говорит: "С абсолютной точки зрения нет ничего несовершенного илизлого; оно кажется таковым лишь по отношению к чему-либо другому, и то, чтоесть зло для одного, может быть благом для другого". Гамлет говорит (II, 2):"Само по себе ничто ни дурно, ни хорошо; мысль делает его тем или другим". Как только внимание критиков обратилось на Джордано Бруно, они незамедлили изучить не только его философские и популярные сочинения, но дажеего драматические пьесы в поисках образцов для Шекспира, и импосчастливилось найти параллели и аналогии, которые хотя и были сами по себеслабы и незначительны, но которых не хотели считать случайными, так как былоизвестно, что во времена Шекспира Джордано Бруно жил в Англии и вращался вобществе самых выдающихся людей. Однако, как скоро было предпринято болееточное и многостороннее исследование этих обстоятельств, то вероятностькакою-нибудь воздействия свелась почти к нулю. Джордано Бруно находился в Англии с 1583 до 1585 г. Он прибыл туда изФранции, где обучал Генриха III искусству Луллия, {Раймонд Луллий - философXIII века.} - механическому, мнемотехническому методу разрешениявсевозможных научных проблем, и имел от него рекомендательное письмо кфранцузскому посланнику в Лондоне, Мовисьеру, в доме которого был принят какдруг семьи в течение всего своего пребывания в Лондоне. Он познакомился сомногими из самых знаменитых англичан, с Уэлсингемом, Лейстером и Борлеем, сФилиппом Сиднеем и его литературным кружком, но вскоре переехал в Оксфорд стем, чтобы преподавать там и распространять дорогие его сердцу доктрины:мировую систему Коперника, в противоположность господствовавшей в Оксфордептолемеевской, и учение о том, что одна и та же жизнь животворно проникаетвсе на земле, атомы и организмы, растения, животных и людей, и, наконец,вселенную. Он рассорился с оксфордскими учеными и едко осмеял их в вышедшемвскоре после того диалоге "Пир в среду на первой неделе поста", где вообщеотзывается крайне неодобрительно об английской непросвещенности и английскихнравах. Грязь на лондонских улицах и обычай передавать за столом стакан изрук в руки, так что все пьют из одного стакана, вызывали у него почти стольже сильное негодование и презрение, как упорство, с каким университетскиепеданты отвергали учение Коперника. Шекспир мог прибыть в Лондон никак не ранее того года, когда Брунопокинул Англию, и поэтому не мог с ним встретиться. Итальянский мыслитель неоказал никакого влияния на умственную жизнь своих английских современников.Даже Филипп Сидней не признавал его учения, и имя его вовсе не упоминается всоставленной Гревиллом биографии Сиднея, хотя Гревилл часто видался с Бруно.В доказательство того, как бесследно прошло в Англии посещение Бруно,Брунгофер, изучивший этот вопрос, приводит тот факт, что в бодлеевскойбиблиотеке нет ни одного документа и ни одного сочинения того времени, гдевстречались бы какие-нибудь сведения о пребывании Бруно в Лондоне илиОксфорде. Полагали, что Шекспир, тем не менее, прочел его философскиетрактаты по-итальянски. Это, конечно, возможно; но в его "Гамлете" нетничего, что указывало бы на это и что не могло бы быть вполне объяснено и втом случае, если бы он не имел о них ни малейшего понятия. Единственное выражение у Шекспира, звучащее совершенно пантеистически,- впрочем, вероятно, благодаря простой случайности, - это me prophetic soulof the wide world (пророческая душа бесконечного мира) в 107-м сонете;единственные места, заключающие в себе нечто, хотя нисколько не совпадающее,но все же аналогичное с учением Бруно о превращении существующих в природеформ, это - циклические сонеты 56, 106, 223. Если в этих местах есть вообщекакое-либо отношение к Джордано Бруно, то оно должно находиться в связи стем, что Шекспир услыхал в это время об учении великого итальянца,воскресшего как раз в этот момент в памяти англичан вследствие мученическойсмерти мыслителя на костре в Риме (17 февраля 1600 г.). Если бы Шекспиризучал его сочинения, то, между прочим, он получил бы какое-нибудь понятие осистеме Коперника, оставшейся ему неизвестной; зато нетрудно предположить,что из разговоров он получил приблизительное и неполное представление офилософии Бруно, и что это представление породило вышеупомянутые философскиемечтания. Между тем все то, что в "Гамлете" хотели возвести к влиянию Бруно,имеет гораздо более близкое отношение к писателям, литературное ифилософское воздействие которых на Шекспира не подлежит ни малейшемусомнению. Как известно, единственная книга, о которой мы знаем с достоверностью,что она была личной собственностью Шекспира, это - "Опыты" Монтеня впереводе Флорио, издание in-folio, Лондон, 1603 г. Какую роль сочинение Монтеня играло в английском обществе того времени,явствует из многочисленных свидетельств. Что эта книга произвела весьмасильное впечатление и на самого великого человека в этом обществе, это легкопредположить, ибо в то время немного было таких книг, как книга Монтеня, и,пожалуй, не было ни одной, где так ярко сказывался бы не автор, а человек,человек непосредственный, многосторонний и столько же богатый дарованиями,как и противоречиями. Помимо "Гамлета" влияние Монтеня несомненно сквозит еще в одном месте уШекспира; в то время, как поэт создавал "Бурю", он должен был лежать у негона столе. Сравните "Бурю" (II, 1): Гонзало. В противность всем известным учрежденьям Развил бы я республику мою. Промышленность. Чины б я уничтожил, И грамоте никто бы здесь не знал; Здесь не было б ни рабства, ни богатства, Ни бедности: я строго б запретил Условия наследства и границы; Возделывать поля или сады Не стали б здесь; изгнал бы я металлы, И всякий хлеб, и масло, и вино. Все в праздности здесь жили б, без заботы. Это почти буквальное заимствование из "Опытов" Монтеня (I. ch. XXX): "Есть народ, у которого нет никакого вида торговли, нет понятия олитературе, нет науки о числах, нет даже по имени начальства илигосударственной власти, нет слуг, нет богатства или бедности, нетконтрактов, нет наследства, нет разделов, нет занятий, кроме праздности...нет земледелия, нет металлов, нет употребления вина или хлеба..." Так как есть, следовательно, возможность доказать, что Шекспир былзнаком с "Опытами" Монтеня, то аналогии между некоторыми местами в этойкниге и некоторыми местами в "Гамлете" могут с известным правдоподобием бытьобъяснены не одной случайностью. Если эти места в трагедии попадаются уже виздании 1603 г., то следует предположить, что Шекспир был знаком сфранцузским подлинником или, что в высшей степени вероятно и вполнесогласуется с обычаем того времени, имел случай ознакомиться с переводомФлорио до выхода его в свет. Дело в том, что в те дни книга нередко ходила всписках по рукам знакомых автора лет за пять, за шесть до того, какпредлагалась публике. Шекспир же должен был принадлежать к числу знакомыхавтора вследствие близких отношений Флорио к дому Саутгемптона; книга была,впрочем, внесена уже в 1599 г. в каталог книгопродавцев, как приготовленнаяк изданию. Флорио родился в 1545 г. от итальянских родителей, которым пришлосьэмигрировать вследствие того, что они были вальденсы. Сам он совсемакклиматизировался в Англии, учился в Оксфорде и там давал урокиитальянского языка, несколько лет состоял на службе у графа Саутгемптона ибыл женат на сестре поэта Самюэля Дэниеля. Каждую книгу своего перевода"Опытов" Монтеня он посвящал каким-нибудь двум дамам из высшей знати. Междуними встречаются имена Елизаветы, графини Рутленд, дочери Филиппа Сиднея,леди Пенелопы Рич, сестры графа Эссекса, и знаменитой своей ученостью играцией леди Елизаветы Грей. Каждую из этих дам он воспел в посвященном ейсонете. Всякий помнит в "Гамлете" незабвенные места, в которых великий ум,погрузившийся в вопросы о жизни и смерти, дал своим мыслям о беспощадностиразрушения или, как это можно было бы назвать - цинизме мирового порядка, водно и то же время резкое и потрясающее выражение. Таковы, например, словаГамлета (V, 1): "Почему не преследовать воображению благородный прахАлександра до пивной бочки, где он замажет ее втулку? Александр сделалсяпрахом - землею; из земли делается замазка и т. д.; быть может, Александромзамазали пивную бочку, а Цезарем законопатили стену в ограждении от изморозии сквозняка". Та же тема варьируется в жестокой шутке Гамлета о червях,поедающих Полония за ужином: "Дело возможное удить червяком, который елкороля, и скушать потом рыбу, проглотившую червяка; таким образом, корольможет прогуляться по пищеварительным органам нищего". В этих местах хотели видеть воздействие Джордано Бруно; подобный взглядвозможен, как это метко развито в небольшой брошюре Роберта Бейерсдорфа,лишь в силу предположения, будто учение Бруно было атомистическимматериализмом. Между тем это учение есть пантеизм, постоянно провозглашающийединство Бога и природы. Даже атомы имеют у Бруно свою долю духа и жизни; немеханическое их соединение производит жизнь; нет, они - монады. Подобнотому, как основным настроением в цитированных выражениях Гамлета являетсяцинизм, так основным настроением в словах Бруно является энтузиазм. Изсочинений Бруно ("De la Causa" и "La Cena de la ceneri") приводили три местас целью доказать их соответствие словам Гамлета об изменении материи. Но впервом из этих мест Бруно говорит о превращении существующих в природе форми о том, что во всех составных телах живет множество индивидуумов,остающихся бессмертными по разложении этих тел; в третьем он говорит оземном шаре, как об огромном организме, обновляющемся совершенно так же, какживотные и люди, через изменение материи. Все сходство между этими местами и взрывами горечи у Гамлета сводится ктому, что и эти последние имеют своей темой превращение форм и изменениематерии в природе. Но дух, в котором говорит об этом Гамлет, представляеткоренное различие с Бруно. Бруно хочет констатировать, что душевный элементпронизывает и то, что по виду всецело принадлежит миру материи; Гамлетхочет, наоборот, показать, как жалко и тленно человеческое существование. Между тем как раз в этих пунктах Гамлет очень близко подходит кМонтеню; у последнего довольно часто встречаются обороты, подобныеприведенным выше; он упоминает имя Суллы, как Гамлет имена Александра иЦезаря, и если сопоставить его выражения с выражениями Шекспира, тосовпадение будет поразительное. Гамлет говорит, например, что Полоний заужином, где не он кушает, а его кушают. Гамлет (IV, 3): "Конгресс политических червей только что за негопринялся. В области съестного этот червячишка - единственный монарх. Мыоткармливаем животных, чтобы откормить себя, а себя - для червей. Жирныйкороль и тощий бедняк - только различные кушанья, два блюда для одногостола. Этим все кончается". Монтень (livre II, ch. XII): "Не нужно кита, слона или крокодила илидругих подобных животных, из которых довольно одного, чтобы покончить сомножеством людей. Достаточно крохотных вшей, чтобы принудить Суллуотказаться от диктатуры. Сердце и жизнь великого и победоносного императора,это - завтрак для маленького червячка". Мы видели, что слова Гамлета об относительности всякого воззренияхотели произвести от Бруно. В действительности они ближе подходят к Монтеню.Когда Гамлет (впервые в издании in-folio), по поводу возражения Розенкранцапротив реплики "Дания - тюрьма", говорит (II, 2): "Само по себе ничто нидурно, ни хорошо; мысль делает это тем или другим. Для меня Дания - тюрьма",- то у Монтеня мы встречаем это почти дословно (livre I, ch. XL): "То, что мы называем злом или страданием, не есть само по себе зло илистрадание; лишь наше представление придает ему это свойство". Мы видели, что слова Гамлета о его смерти: "Не после, так теперь,теперь, так не после и т. д." хотели вывести из слов Бруно в посвящении его"Candelojo": "Все существующее находится либо там, либо здесь, либо близко,либо далеко, либо теперь, либо впоследствии, либо раньше, либо позже". Но таже мысль, которая у Гамлета находит себе конечное выражение в словах: "Бытьготовым - вот все", - встречается с тем же самым заключением у Монтеня в 19главе его первой книги: "О том, что философствовать - значит учитьсяумирать", - главе, послужившей вообще основой для рассуждений Гамлета накладбище. Здесь говорится о смерти так: "Нет места, откуда бы она ни приходила. Она угрожает всегда.Неизвестно, где ожидает нас смерть; будем ждать ее всюду... Я постояннобываю приблизительно настолько подготовлен, насколько это возможно. Надовсегда быть в сапогах, всегда быть готовым пуститься в путь... Что нам задело до того, когда это будет, раз это неизбежно!" Затем встречаются яркие точки соприкосновения между знаменитыммонологом "Быть или не быть" и тем местом у Монтеня (livre III, ch. XII),где он передает главное содержание защитительной речи Сократа. Сократпредполагает, как известно, различные возможности: смерть есть или улучшениенашего состояния, или уничтожение нашего существа; но и это будет улучшение,если мы вступим в долгую и мирную ночь, так как самое лучшее, что мы знаем вжизни, это - спокойный и глубокий сон без сновидений. В положительноеулучшение нашего состояния посредством смерти Шекспир, по-видимому, неверил; Гамлет не предполагает его даже, как нечто возможное, но зато поэтзаставляет его остановить свои мысли на вечном сне и на мучительнойвозможности ужасных сновидений. По временам у Гамлета мы как бы чувствуемподлинник Платона в изложении Монтеня. Во французском тексте говорится обудовлетворении, которое нам доставляет мысль, что в будущей жизни "мы небудем иметь дела с несправедливыми и подкупленными судьями". Гамлет говоритоб освобождении от "притеснения тиранов и обиды гордого". Несколько строк,прибавленных к изданию 1604 г., прямо напоминают одно место в переводеФлорио. Можно, привести много совпадений в употреблении имен и оборотов речи, -совпадений, не имеющих, однако, настоящей силы доказательства. Там, гдеМонтень изображает анархическое состояние, среди которого протекла егожизнь, слова "Все рушится вокруг нас" переданы у Флорио замечательнопоэтическим выражением "All is out of frame" (все выходит из своих рамок).Это имеет известное сходство с оборотом речи, которым Гамлет (впрочем, еще виздании 1603 г.) изображает смутное время, наступившее вслед за смертью егоотца: "The time is out of joint" (время вышло из своих суставов). Бытьможет, это сходство случайно, но, как один из многих других сходных пунктов,оно указывает на то, что Шекспир был знаком с переводом ранее его выхода всвет. Сверх того, сначала Рештону (в "Shakespeare's Euphuism", 1871 г.), апозднее и Бейрсдорфу удалось привести немало параллелей к "Гамлету" в"Эвфуэсе" Лилли и как раз в тех пунктах, где другие исследователи виделивлияние гораздо далее отстоящего от Шекспира Джордано Бруно. Бейерсдорфзаходит подчас чересчур далеко, стараясь приписать чтению "Эвфуэса" такиемысли у Шекспира, видеть в которых результат этого чтения значило бы прямооскорблять поэта. Но по временам встречается действительная аналогия.Утверждали, будто король там, где он хочет представить Гамлету безрассудствоего чрезмерной скорби об умершем отце (I, 2), ищет доводов к утешению вфилософии природы Бруно. В действительности же письмо Эвфуэса к Ферардо поповоду смерти его дочери заключает в себе как раз те же аргументы. Полагали, что когда Гамлет (II, 2) говорит о "мерзавце-сатирике",посмеявшемся в книге, которую принц читает в эту минуту, над дряхлостьюстариков, поэт должен был иметь в виду одно место из "Spaccio" Бруно, гдестарые люди охарактеризованы, следующим образом: "Те, у кого снег на голове,а на челе морщины". Но если, наконец, под "мерзавцем-сатириком" иподразумевается какой-нибудь определенный автор, что весьма нелепопредполагать, то Лилли подходит под это наименование, ибо всюду, где в"Эвфуэсе" старики дают молодежи благие советы, они неизменно являются с"белыми волосами и слезящимися глазами", и Эвфуэс, точь-в-точь как Гамлет,заставляет умолкнуть почтенного джентльмена, нравоучительные рассуждениякоторого представляются ему ничем иным, как завистью одряхлевшей старости ккрепости, свойственной молодым людям, и чьи умственные способности кажутсяему столь же слабыми, как его ноги. Наконец, жестокие слова Гамлета к Офелии и его презрительные выраженияо женщинах: "Непрочность, женщина твое названье!" - хотели возвести кдиалогу Бруно ("De la Causa", IV), где педант Полиннио выступаетженоненавистником. Но все сходство заключается в том, что здесь женщина, всилу ортодоксального богословского толкования, является причиной всякихбедствий как виновница первородного греха. Между тем во многих местах"Эвфуэса" встречаются выражения, несравненно более близкие к словам Гамлета.Если, например, Гамлет на вопрос Офелии, что он хочет сказать, отвечает(III, 1): "То, что если ты добродетельна, так добродетель твоя не должнаиметь дела с твоей красотой", то в "Эвфуэсе" сказано совершенно одинаково:"Твоя покойная мать часто повторяла, что у тебя больше красоты, чем годитсядля женщины, которая должна быть добродетельна", и Ферардо говорит поэтому:"О, Люцилла, Люцилла, лучше бы ты была не так прекрасна!" Если Гамлетговорит о ничтожности женщин и их способности развращать мужчин ("Умные людизнают хорошо, каких чудовищ вы из нас делаете"), то в "Эвфуэсе" естьсовершенно соответственные обвинения женщин в лживости, ревности,непостоянстве ("Я думаю, что женщины своей лживостью, ревностью инепостоянством сущее бедствие для мужчин") и в том, что они действуют намужчин развращающим образом. Бейерсдорф, несомненно, прав и в томутверждении, что в словах Гамлета явственно слышен еще хитросплетенный стильЭвфуэса в том месте, когда датский принц, дав Офелии совет насчет того,чтобы добродетель ее не имела дела с ее красотой, прибавляет: "Красотаскорее превратит добродетель в распутство, чем добродетель сделает красотусебе подобной". В "Гамлете", как и в других пьесах Шекспира, встречаются следы особогорода атомистически-материалистического учения. В "Юлии Цезаре" Антоний взаключительных словах о Бруте буквально употребляет выражение: "Так былисмешаны в нем элементы". В "Мере за меру" сказано (III, 1): Не самобытна ты, Но состоишь из тысячи атомов, Из праха порожденных Вспомним слова Гамлета (I, 2): О, если б вы, души моей оковы, Ты, крепко сплоченный состав костей, Испарился в туман, ниспал росою! И к Горацио (III, 2): И ты благословен: рассудок с кровью В тебе так смешаны. Выше было замечено, как далеко отстоит эта вера в атомы, если толькоможно здесь признать таковую, от идеалистического учения Бруно о монадах. Повсей вероятности, в приведенных цитатах лишь отразилось общераспространенноево времена Шекспира воззрение, что все свойства темперамента зависят отсмешения соков. В этом, как и во множестве других пунктов, Шекспир болееблизок к народным воззрениям и менее напичкан книжной наукой, более наивен именее метафизичен, чем хотели его сделать ученые исследователи. Монтень и Лилли принадлежали к числу писателей, усердно читавшихсяШекспиром в то время, как "Гамлет" начал создаваться в его душе. Но,разумеется, он не ради "Гамлета" совещался с ними. Ради "Гамлета" онприбегал к другим источникам, но то были не книги, а люди и народ, средикоторого он ежедневно вращался. Так как Гамлет был датчанин, и судьба егозавершилась в далекой Дании, имя которой пока еще не так часто произносилосьв Англии, как стало произноситься благодаря браку нового короля с датскойпринцессой, то у Шекспира возникло естественное желание навести справки обэтой малоизвестной стране и ее нравах. В 1585 г. на сцене городской ратуши в Гельсингере выступили английскиеактеры, и так как мы имеем основание думать, что их труппа была та самая,которая в следующем гору играла при дворе, то среди ее членов должны былинаходиться три лица, принадлежавших в то время, как Шекспира начала заниматьмысль о "Гамлете", к его актерскому товариществу и, вероятно, к егоближайшему кружку, именно - Вильям Кемп, Джордж Брайен и Томас Поп. Первыйиз них, знаменитый клоун, впоследствии состоял при труппе Шекспира от 1594г. до марта 1602 г., когда он перешел на полугодовой срок в товариществоГенсло; не позже 1594 т. поступили в труппу и оба другие актера. Очевидно, от этих своих товарищей, быть может, одновременно и от другиханглийских актеров, игравших в 1596 г. в Копенгагене под режиссерствомТомаса Саквилла при коронации Христиана IV, Шекспир получил сведения оразличных подробностях, касающихся Дании и, прежде всего, конечно, о датскихименах, которые хотя и исковерканы наборщиками в различных текстах"Гамлета", но все же не до такой степени, чтобы их нельзя было узнать. Впервом издании in-quarto мы встречаем имя Rossencraft, превратившееся вовтором издании в Rosencr-aus, а в издании in-folio в Rosincrane и достаточноясно показывающее, что оно есть старинное датское дворянское имя Rocencrans.Точно таким же образом мы видим в трех изданиях имя Gilderstone,Cuyldensterne и Guildensterne, в котором узнаем датское Gyldenstjerne, а имянорвежского посланника Voltemar, Voltemand, Valtemand, Voltumand - это всеискажения датского Valdemar. Имя "Гертруда" Шекспир тоже должен был - узнатьот своих товарищей, и им он заменил имя Geruth новеллы; во втором изданииin-quarto оно, вследствие описки, превратилось в Gertrad. Очевидно, под влиянием бесед с товарищами Шекспир и действие в"Гамлете" перенес из Ютландии в Гельсингер (Эльсинор), который они посетилии затем описали ему. Поэтому ему известен замок в Гельсингере, законченныйпостройкой лет за двадцать перед тем. В сцене, где Полоний подслушивает за ковром, и где Гамлет, укоряякоролеву в ее преступлении, указывает на портреты умершего и царствующегокоролей, хотели даже видеть доказательство того, что Шекспиру была донекоторой степени известна внутренность замка. Эта сцена часто играетсятаким образом, что Гамлет показывает матери висящий у него на шееминиатюрный портрет отца, но слова в драме не оставляют никакого сомнения втом, что Шекспир имел при этом в виду стенные изображения во весь рост. Между тем от того времени сохранилось сделанное одним английскимпутешественником описание одной комнаты в Кронборге, где говорится: "Онаувешана коврами из новой цветной шелковой материи без золота, на которых вседатские короли изображены в старинных костюмах, смотря по обычаю различныхвремен, со своим оружием и с надписями, повествующими о всех их завоеванияхи победах". Шекспир мог, следовательно, слышать об обстановке этой комнаты, хотяэто мало правдоподобно. Что Полоний должен был подслушивать за ковром,подразумевалось само собой, а что в королевском замке висели портретыкоролей, это естественно было предположить, не зная даже наверное, что такдействительно было в Дании. Зато, посылая Гамлета учиться в Виттенберг,Шекспир, вероятно, выбрал этот город на основании хорошо известного емуфакта, что Виттенбергский университет, которого англичане избегали каклютеранского, был посещаем многими датчанами, и заставляя в первом и пятомакте сопровождать заздравные кубки звуками труб и пушечными выстрелами, он,без всякого сомнения, знал, что это датский обычай, и введением его в своюпьесу постарался придать ей местный колорит. В то время, как Гамлет и егодрузья (I, 4) ожидают появления тени, раздаются звуки труб и пушечныевыстрелы. Горацио спрашивает: "Что это значит, принц?" Гамлет отвечает: Король всю ночь гуляет напролет, Шумит, и пьет, и мчится в быстром вальсе. Едва осушит он стакан рейнвейна, Как слышен гром и пушек, и литавр, Гремящих в честь победы над вином. В последней сцене пьесы король согласно с этим говорит: Дать мне кубки, пусть труба литаврам, Литавры пушкам, пушки небесам И небеса земле воскликнут хором: Король за Гамлета здоровье пьет! Шекспир не устоял даже против желания показать, что ему известнаневоздержанность датчан в употреблении крепких напитков и проистекающиеотсюда странные обычаи, ибо, как тонко заметил Шюк, для того, чтобы датьместо в пьесе своим сведениям на этот счет, он должен был заставить уроженцаДании, Горацио, расспрашивать Гамлета, обычай ли это в стране ознаменовыватькаждый заздравный кубок трубами и пушками? В ответ на его вопрос Гамлет и говорит с Горацио, как с иностранцем, обэтом обычае и произносит глубокомысленные слова, в которых высказываетсожаление о том, что один какой-нибудь недостаток может погубить добруюславу как отдельной личности, так и целого народа, и покрыть его имяпозором, ибо очевидно, что эти обычаи, соблюдавшиеся на пирах, позорилидатский народ в глазах лучших англичан. Некто Вильям Сегар, главный герольдмейстер того времени, пишет в своемдневнике, под датой 14 июля 1603 г.: "Сегодня вечером король (Дании) взошелна английский корабль, где его ожидал банкет на верхней палубе, защищеннойот солнца пологом из затканного серебром полотна. Каждый тост вызывал шесть,восемь или десять залпов из тяжелых орудий, так что за время пребываниякороля на корабле было сделано 160 выстрелов". О празднике, данном тем же королем в честь английского посланника, онпишет так: "Было бы излишне рассказывать о всех излишествах, которые тутимели место, и тошно было бы слышать эти пьяные застольные речи. Нравы иобычаи ввели это в моду, а мода сделала это привычкой, подражать которойнашей нации не подобает". Речь идет о короле Христиане IV, которому в то время было 26 лет. Тригода спустя, когда он посетил английский двор, то этот последний, бывшийранее вполне трезвым, успел заразиться той невоздержанностью, подражаниякоторой так опасался для Англии почтенный автор дневника. Знатные дамы сталинаравне с мужчинами обнаруживать сильное пристрастие к вину. Харрингтон сбольшим юмором описал празднества, в которых принимал участие датскийкороль. Он рассказывает, что после обеда было дано большое мимическоепредставление, называвшееся Соломоновым храмом. Предполагалось представитьприбытие царицы савской. Но, увы, дама, изображавшая царицу и готовившаясяпреподнести их величествам драгоценные дары, споткнулась на ступенях, ведшихк их трону, опрокинула все, что у нее было в руках: вино, желе, сладкиенапитки, пирожки, пряности, - на колени датскому королю, сама же повалиласьпрямо в его объятия. Его попробовали обсушить. Он встал, чтобы начать танцыс царицей савской, но, в свою очередь, упал перед ней и его пришлось уложитьна постель в одном из внутренних покоев. Праздник продолжался, нобольшинство присутствующих падало и не могло подняться с пола. Затем явились в процессии, богато разодетые, Надежда, Вера и Любовь.Надежда заговорила первая, но не могла произнести свою речь и удалилась,извинившись перед королем; Вера ушла, шатаясь, одной только Любви удалосьпреклонить колени перед монархом, но когда она стала искать Надежду и Веру,то оказалось, что обе они, мучимые рвотой, лежат в малом зале. Потомпоявилась Победа, но она торжествовала недолго, - ее должны были увести, какжалкую пленницу, и дать ей выспаться на крыльце; под конец показался Мир,начавший весьма немирно набрасываться со своей оливковой ветвью на тех, кторади требований приличия хотел его вывести. Таким образом, пристрастие к вину и прославление пьянства, как чего-тоблагопристойного и заслуживающего удивления, Шекспир счел датскимнациональным пороком. Ясно, однако, что здесь, как и в других пьесах, онотнюдь не имел в виду дать точную характеристику чуждого народа. Не специально национальные черты интересуют его, а общечеловеческие, ине за пределами Англии ищет он моделей для своего Полония, своего Горацио,своей Офелии и своего Гамлета.