Глава lххIII

"Перикл". - Сотрудничество с Вилкинсом и Роули. - Шекспир и Корнель. Непроницаемый мрак окружает творчество Шекспира в тот промежутоквремени, когда совершается переход от его мрачного, недоверчивого взгляда нажизнь к более светлому миросозерцанию, выступающему в его последних пьесах.Мы встречаем здесь небольшой ряд драм, в которых мы или положительно видим,что они лишь частью написаны им, как это было с "Тимоном" и следующим за ним"Периклом", или же о которых мы можем с уверенностью сказать, что самаякрупная часть в них не имеет никакого отношения к нему, но где все жеостается более или менее сильная или слабая возможность предполагать, что онвписал в них некоторые важнейшие реплики или внес в них местами значительнуюретушевку, как, например, в "Генрихе VIII" и в "Двух благородныхродственниках". С тех пор, как миновали дни, когда Шекспир впервые выступил на своемпоприще, он не переделывал больше чужих произведений, не вставлял созданийсвоего гения в то, что было создано другими, менее значительными умами и недозволял подобной смеси; по какой причине начинает она вдруг теперь все чащеи чаще появляться в его литературной деятельности? Я изложу свою точку зрения, без околичностей и не подвергая критикевзгляды других. Мы видели уже на "Кориолане", что душевное настроение Шекспира поотношению к людям в этот самый мрачный период его жизни отразилось и наотношении его к его жизненной задаче. В его работе стала заметна некотораяповерхностность. Все более и более глубокое недоверие к возможностивстретить доброе и достойное в человеческом мире, постоянно возраставшеенегодование на грубость и неблагодарность в животном, носящем имя человека,повлекло за собою то, что художник стал равнодушнее, небрежнее смотреть насвое дело. Мы ведь следили за Шекспиром, начиная с первых дней его житейскойборьбы, мы прошли с ним счастливую пору его юности, прошли великийтрагический период в его жизни, примыкающий к довольно продолжительной эпохегоречи, достигли в "Тимоне Афинском" момента кризиса, дикого взрыва горячкибешенства и презрения к людям и затем усмотрели первые признакивыздоровления. Нашему взору открылись в перспективе не слишком удручающиесерьезностью, не слишком правдоподобные, а скорее фантастическиепроизведения, в которых Шекспир является вновь примиренным с жизнью. Самособою разумеется, однако, что это примирение совершилось не внезапно и несразу. То искреннее воодушевление, с каким Шекспир относился прежде к своемуискусству, не тотчас возвращается к нему, а, в сущности, лишь в самойпоследней его драме, когда он расстается навсегда со своей поэзией. Мы видели: он надорвался над жизнью. Но, кроме того, он чувствовал, чтокак будто надорвался и над искусством. Когда он пишет, он не делает ужеставкою свою всю до крайних пределов напряженную силу. Или, может быть, онне владеет уже этой силой, для которой в былое время никакая задача неказалась слишком обширной, никакой ужас - слишком великим? Мы начинаемчувствовать с этих пор или начинаем понимать, что этот могучий гений отложитв сторону перо на целые годы до того момента, как настанет конец его жизни;мы предугадываем, что душа его постепенно отрешается от театра, хотя и нетотчас же отрывается от него. Он перестал уже выступать как актер, вскоре онперестанет и писать для сцены. Он томится по отдыху, уединению, его тянетпрочь от города в деревню, прочь от боевой арены его жизни в сельскуюобстановку его родины, где он хочет провести те годы, которые ему остаетсяпрожить, и где он хочет умереть. Движение в его душе было, вероятно, такого рода: из презрения к людямразвилось героическое равнодушие к людскому приговору над ним, ихудожническое тщеславие его было убито, между тем как гордость егоразрослась в наивысшую самоуверенность. Для кого было ему писать? Где былите, для которых он писал роскошные пьесы своей молодости, те, чьегоодобрения он в то время домогался и чья похвала была ему утехой? Они илиумерли, или были далеко, или же он потерял их из вида, почти всех, как и ониего - долго ли длится обыкновенно сердечное, человечное сочувствие ктворящему духу! И все более и более равнодушный к своему имени и своей славе он частьюстал уклоняться от напряжения, нераздельного с обширным замыслом изаконченным выполнением, частью стал относиться безразлично к тому, будет липредпринятая им работа носить его имя или чужое. Как в своем величественномпренебрежении к тому, что думала или чего не думала о нем людская толпа, он,ни разу не заявив протеста, допускал книгопродавцев-пиратов выпускать в светодну за другой глупые и дрянные пьесы с его бессмертным именем на заглавномлисте ("Sir John Oldc-astle" 1600, "The London Prodigal" 1605, "A JorkshireTragedy" 1608, "Lord Cromwell" 1613), точно так же он или сам топил теперьсвою работу, или позволял другим топить ее в жалких произведенияхпосредственных, бездарных или молодых и аффектированных писателей. Как в"Тимоне", так тотчас после того в "Перикле" и затем в других пьесах мывидим, что строки, начертанные его рукою, рукою мастера, переплетаются сконтурами, набросанными неуверенными, неумелыми руками. Во многих случаяхвесьма трудно сказать, сам ли Шекспир написал начало и, утомившись наполпути, оставил свою работу неоконченной, как это часто делал Микеланджело,и после того со спокойным духом смотрел на то, как ее заканчивали другие,или же перед ним лежали попытки этих других, и он свою поэзию, свою силу,свое величие похоронил в дряблых и наивных стихах или в нездоровой прозеэтих людей и с полным равнодушием предоставил решить судьбе, отыщет ли егодолю в них потомство, о котором он вряд ли много думал. Быть может, онпоступал со своей работой для театра вроде того, как делают современныеписатели, или представляющие товарищу свои мысли и идеи, или же пишущиеанонимно в газете, в журнале. Они пишут, потому что это их ремесло, пишутбез особенного удовольствия, нисколько не думая о славе или почете. Онирассчитывают, что в среде их друзей или приятельниц всегда найдетсятри-четыре человека, которые сумеют узнать их перо; если же эти друзья неразгадают автора, - что нередко случается - то это горе легко пережить. Первое издание in-quarto "Перикла" от 1609 г. носит на своем заглавномлисте следующие слова: "Последняя и возбудившая величайший восторг пьеса,называющаяся Перикл, князь Тирский... Вильяма Шекспира". "Последняя" - самымранним моментом, когда пьеса могла быть представлена, следует считать 1608г., так как ни в каких современных заметках ранее этого года не говорится оее постановке, между тем как с 1609 г. пьеса часто упоминается. "Возбудившаявеличайший восторг" - все говорит в пользу справедливости этих слов. Сохранилось множество свидетельств той популярности, какую приобрелаэта драма. В одном анонимном стихотворении от 1609 г. "Перикл" упоминаетсякак новая пьеса, на представление которой стекаются толпою и знатные, ипростые люди. Упомянутый выше пролог к пьесе Роберта Тейлора "The hoy has lost bispearl" от 1614 г. заканчивается двумя строками, в которых автор не находитвозможным пожелать большей удачи своей пьесе, как успеха, выпавшего на долю"Перикла". В 1629 г. Бен Джонсон, раздраженный тем, что его пьеса "The New Inn"потерпела фиаско, свидетельствует о притягательной силе, которую неизменнооказывает на зрителей "Перикл" своею выходкою против тех, кто еще находитудовольствие в таких заплесневелых сказках; выходку эту он вставил в оду ксамому себе, приложенную к пьесе. В 1646 г. Шеппард положительно из-за "Перикла" провозглашает Шекспираравным Софоклу и обладающим более богатым воображением, чем Аристофан. Эта пьеса не была включена в первое издание in-folio, вероятно, по тойпричине, что издатели не могли прийти к соглашению по этому поводу снапечатавшим ее книгопродавцем - ибо пираты охранялись законом, как скорокнига была занесена в книгопродавческий каталог, - хотя не существует нималейшего сомнения насчет того, что Шекспир вложил в нее свой труд; тем неменее, она и при его жизни и после его смерти принадлежала к популярнейшимпроизведениям английской сценической литературы. В прежние времена полагали, что "Перикл" - одна из самых первыхюношеских работ Шекспира. Но ни один из критиков не сомневается в настоящуюминуту, что язык в той части, которая написана Шекспиром, обнаруживает, както доказывал уже Галлам, манеру его последнего периода, и вся английскаякритика в совокупности единодушно утверждает, что шекспировская часть"Перикла" возникла в 1608 году или около этого времени, во всяком случае,после "Антония и Клеопатры", "Кориолана" и "Тимона", и раньше "Цимбелина" и"Бури". Что касается меня, то я, само собою разумеется, вполне разделяюмнение, что "Перикл" в идейном отношении идет за "Кориоланом" и "Тимоном" иобразует увертюру к последующим идиллически-фантастическим пьесам. Читатель,однако, заметил, быть может, что я не решился (как это сделали Фернивалль иДауден) настолько отодвинуть назад весь пессимистический ряд драм, чтобысчитать его законченным в 1608 г. Я полагаю, что некоторые места "Перикла"создались в уме Шекспира еще в то время, когда он в последний раз давал волюсвоему негодованию в "Тимоне". В периоды внутреннего разлада ведь и в душепоэта, как и у других людей, может одновременно сказываться верхнее и нижнеетечение; и в таком случае именно нижнее вскоре после того должно усилиться инаполнить собою чувства. Между тем мыслящий читатель, конечно, уже понял,что даты, назначаемые как мною, так и другими для последних пессимистическихпроизведений Шекспира, могут быть лишь приблизительны. Я склонен подвинутьих на год вперед, так как усматриваю некоторую связь между "Кориоланом" идумами Шекспира о матери, кончина которой приходится не ранее, как на 1608год. Но само собою разумеется, что сын останавливается мыслями на матери нетолько в тот момент, когда лишается ее, не говоря уже о том, что страхпотерять ее во время болезни, вероятно, предшествовавшей ее смерти, могособенно живо представить ему ее образ еще значительно раньше того. Читательпоймет, что здесь, как и всюду в подобных случаях, где это не высказанокатегорически, подразумеваются слова "может быть" или "вероятно", и сам ихприбавит, если почувствует, что они нужны. Лишь крупные основные линии впорядке драм несомненны. Где отсутствуют все внешние признаки, там однитолько внутренние не могут решить вопроса о годе и месяце. Относительно"Перикла" мы можем определить их с приблизительной достоверностью; ни с чемнесообразно было бы думать, что шекспировская часть пьесы не находилась ещев ней налицо, когда в 1608 г. она была играна в театре "Глобус", тем более,что заглавный лист категорически утверждает обратное. В своем целом виде, как она дошла до нас, эта пьеса не настоящая драма,а неудовлетворительно приспособленная к сцене эпическая поэма. Мы видимздесь драматическое искусство в период детства. В качестве пролога выступаетперед каждым действием, да и во многих других местах пьесы, старинныйанглийский поэт Джон Гауэр, обработавший в 1380 г. этот сюжет в стихотворномрассказе. Он излагает пьесу как комментатор (presenter) с помощью своейуказки. Чего нельзя представить, то он прямо рассказывает или изображает впантомимах (немых сценах, dumbshows). Он говорит старомоднымичетырехстопными ямбами, оканчивающимися рифмами, которые зачастую едва могутсойти за простые созвучия. Он сам шутит по поводу того, что пьеса изображает весь жизненный путьПерикла с самой юности и до старости. В начале третьего действии Маринапоявляется на свет, а в конце пятого она уже готовится выйти замуж. Нельзя быть дальше, чем здесь, от единства времени и места, котороенесколько позднее пытались установить во Франции. Первый акт происходит вАнтиохии, в Тире и Тарсе, второй - в Пентаполисе, сначала на берегу моря,затем в коридоре дворца Симонида, затем в зале для пиршеств. Третий актразыгрывается сначала на палубе корабля в открытом море, затем в Эфесе, вдоме Церимона, четвертый - в Тарсе, на открытом месте близ моря, потом впубличном доме в Митилене; пятый - сначала на корабле Перикла, стоящем наякоре, затем в Эфесе, в храме Дианы. Как нет здесь единства времени и места, точно так же нет и единствадействия. Только единство главного действующего лица сплачиваетраспадающиеся частности. В том, что происходит, нет внутреннейнеобходимости; простая случайность царит во всем, что приключается с героем. Какой-нибудь идеи - я разумею не тенденцию, а основную мысль - читательнапрасно будет искать в этой пьесе. За отсутствием идеи Гауэр, в качествехора, подчеркивает напоследок контраст между безнравственной царевной вначале пьесы и нравственной в конце ее. Однако промежуточные акты не имеютни малейшей связи с этим моральным противоположением. Сюжет "Перикла" был старинный и популярный. Надо думать, чтопроисхождение свое он ведет от греческого романа, написанного в пятом веке исохранившегося в латинском переводе. В средние века этот рассказ былпереведен на многие языки и в одной из принятых им форм получил место вGesta Romanomm. В двенадцатом веке Готфрид из Витербо включил его в своюобширную хронику. Джон Гауэр, изложивший его в четырнадцатом столетии в 8-ойкниге своей поэмы "Confessio Amantis", объявляет, что источником для негопослужил Готфрид из Витербо. В 1576 г. латинский рассказ был переведенЛоренсом Твайном на английский язык под заглавием "Образчик печальныхприключений", а в 1607 г. вышло новое издание этой книги. Впрочем, в ней,как и во всех переложениях этого сюжета за пределами Англии, герой названАполлонием Тирским. Нет никакого сомнения в том, что лежащая перед намидрама создалась на основе этого издания 1607 г., чего уже само по себедостаточно для того, чтобы опровергнуть устарелый взгляд, будто доля,вложенная в нее Шекспиром, относится к его юношеской поре. Зато на основесамой пьесы и, наверно, шекспировских ее частей возникла излагающая тот жесюжет новелла, изданная в 1608 г. Джорджем Вилкинсом под следующимзаглавием: "Печальные приключения Перикла, князя Тирского. Верная историяпьесы Перикл, как она недавно была объяснена достойным и почтенным поэтомДжоном Гауэром". Не только то обстоятельство, что в посвящении этой книги,представляющей, собственно, ничто иное, как извлечение из Твайна и из драмы,Вилкинс называет ее "бедный плод моего мозга", но в гораздо большей ещестепени замечательно соответствие в стиле и в стихе между первыми актами"Перикла" и написанной Вилкинсом пьесой "Бедствия насильственного брака",которое указывает на Вилкинса, как на главного автора нешекспировских частейдрамы. Как там, так и здесь масса ничем не связанного между собою материаласкомпилирована в пространную пьесу без драматического интереса илидраматической коллизии; в языке как там, так и здесь те же режущие слухперестановки слов и те же жесткие для уха пропуски слов. События, излагаемыев "Насильственном браке", напоминают нешекспировские места "Тимона" - здесьтоже встречается расточитель, пользующийся симпатией поэта и выставленныйжертвою. Форма, представляющая смесь прозы, нерифмованных пятистопных ямбови тяжеловесных и крайне монотонных парных рифм, напоминает стиль как"Тимона", так и "Перикла" в тех действиях и сценах, в которых Шекспир невложил ничего своего. Флей подсчитал, что в первых двух актах "Перикла"встречается 195 рифмованных строк, в последних же трех - 14, - так великаразница в стиле в обеих половинах, и он же поставил на вид, что рифмы здесьтак же чисты, как и в оригинальных произведениях Джорджа Вилкинса. Ибо Флейи Бойл готовы вместе с Делиусом, впервые высказавшим это мнение, считатьВилкинса автором первых двух актов. Кроме того, на основании сопоставленийФлей указал чрезвычайную вероятность того, что две речи Гауэра в пятистопныхямбах до и после 5-ой и 6-ой сцены в четвертом акте, резко отделяющиеся повсей своей форме и по стилю от других его монологов, принадлежат перуВильяма Роули, выступившего еще за год перед тем сотрудником всфабрикованной Вилкинсом вместе с Деем плохой мелодраме "Путешествие треханглийских братьев". Если, однако, Флей хочет приписать Роули и сцены впрозе в четвертом действии, происходящие в притоне разврата, то он делаетэто, руководствуясь в гораздо меньшей степени эстетическими, нежелиморальными доводами, в данном случае имеющими весьма мало значения. Чтокасается меня, то я убежден, что эти сцены почти целиком принадлежатШекспиру. Они положительно предполагаются в некоторых местах текста,несомненно вышедшего из-под его пера; они нисколько не противоречатосновному воззрению на жизнь, от которого он лишь теперь начинает постепенноосвобождаться, и немало напоминают соответствующие сцены "Меры за меру". Определить с полной уверенностью более точные обстоятельства,сопровождавшие возникновение этой пьесы, в настоящее время невозможно.Утверждали, что Шекспир с самого начала приступил самостоятельно к своему"Периклу" с тех сцен, которые составляют теперь третий акт, потом отложил всторону то, что было написано, и разрешил Вилкинсу и Роули дополнить егоработу в целях постановки ее на сцену. Но, как мы сейчас увидим, Вилкинс иРоули должны были сообща написать первоначальную драму, и театр, вероятно,отдал ее на рассмотрение Шекспиру, который затем разработал понравившиесяему в ней места. Издать пьесу Вилкинс уже не мог - она принадлежала театру;поэтому он удовольствовался тем, что пошел навстречу представившейся емукнигопродавческой спекуляции, выпустив в свет пьесу в форме новеллы, и затемприписал себе всю честь и замысла, и выполнения. Просто невероятно, чего только не превратили в драматический материал вэтой пьесе, сохранившейся для нас в следующем виде. Рыцарственный князь Тирский, получивший на английской сцене взятое из"Аркадии" Сиднея имя Pyrocles, вскоре исковерканное в Pericles, - всегоскорее потому, что имя Apollonius не подходило к пятистопному ямбу, -является в Антиохию с тем, чтобы разгадать загадку, с которой сопряженаопасность для жизни, так как ее верное или неверное решение сулит или рукуцаревны, или смерть. Из этой загадки он делает ужасный вывод, что царевнаживет в преступной связи со своим отцом, и тогда удаляется и бежит изстраны, чтобы спастись от мести злого царя, которая еще несомненнее должнапостигнуть отгадавшего верно, нежели многих, отгадывавших неверно. Он едет вТир, но даже и там не чувствует себя в безопасности, впадает в тоску иоставляет свои владения, чтобы уклониться от преследований Антиоха. В Тарсеон застает голод, делается спасителем народа, снабжает его хлебом со своихкораблей, затем претерпевает кораблекрушение близ Пентаполиса, волнывыбрасывают его на землю, он встречает на берегу рыбаков, которые находят вморе его панцирь, и тотчас после того принимает участие в рыцарском турнире.Царская дочь видит его и влюбляется в него с первого взгляда, как На-взикаяв Одиссея. Ради благородного чужестранца, только что претерпевшегокораблекрушение и всюду встречавшего столько невзгод, молодая царевназабывает всех блестящих молодых рыцарей, которые толпятся вокруг нее. Егоженою хочет она быть и ничьей другою: он сверкает перед ними, как алмазперед стеклом. Отпраздновав свою свадьбу с Таисой, Перикл уезжает. Затем буря на море. Во время бури Таиса умирает от родов, и суеверныематросы требуют, чтобы ее тело было выброшено за борт. Перикл исполняет этотребование, но гроб Таисы пристает к берегу, и в Эфесе она, совершенноневредимая, вновь пробуждается к жизни. Новорожденную дочь свою Периклустраивает в Тарсе, но когда она из ребенка превращается в девушку, злаявоспитательница ее, негодуя на то, что Марина затмевает своей прелестью еенекрасивую дочь, решает умертвить ее. Пираты, только что высадившиеся наберег, останавливают убийцу, но уводят Марину и продают ее в Митилене впубличный дом. Там, в этой омерзительной обстановке, ей удается сохранитьсвою чистоту и приобрести себе покровителя, который ее выкупает. Такимобразом и случается, что ее приводят на стоящий в гавани корабль кпогруженному в глубокую меланхолию Периклу, чтобы испытать, не сумеет ли онавызвать в нем перемену настроения. Между ними происходит сцена узнавания, изатем, повинуясь велению Дианы, все отплывают в Эфес, где Таиса живет вхраме богини, и где отец вновь обретает свою жену, а только что найденнаядочь - свою мать. Вот та невозможная в драматическом смысле канва, которая лежала передШекспиром и которую ему захотелось разработать или переделать в главных еечастях. Что он, как это ревностно старался доказать Флей, уже заранееподготовил свою часть в этой пьесе, это для каждого, кто внимательно читалвсю драму строку за строкой, должно представляться в высшей степенинеправдоподобным. Это сделало бы неимоверно трудной задачу Вижинса и егокомпаньонов. Необходимость написать, таким образом, начало к готовой второйполовине превзошла бы их силы, или, по крайней мере, обязала бы их работатьс самой мучительной тщательностью, тем более, что шекспировские сценывставлены в рамку их собственного труда в монологах Гауэра, его интермедияхи в эпилоге. Все говорит в пользу того, что Шекспир наложил свои штрихи наполуготовое или совсем готовое ремесленное изделие. Первых двух актов онпочти не коснулся, но в них все же заметны следы его пера, например, вделикатности, с которой в первых сценах пьесы затронут вопрос окровосмешении, затем в застенчивой и почти безмолвной, но внезапнопроснувшейся любви Таисы к тому, кто с первого же мгновения является в ееглазах первым из мужчин. В сцене между тремя рыбаками, открывающей второедействие, тоже встречаются обороты речи, в которых слышится Шекспир.Особенно то место, где первый рыбак говорит о корыстолюбивых богачах,которые, как киты на земле, "ходят с разинутым ртом, пока не проглотят целыйприход с церковью, колокольней, колоколами и прочим". {Цитаты из "Перикла"приводятся по переводу Холодковского.} Второй рыбак говорит: "Будь япономарем, хотел бы я быть в это время на колокольне", и на вопрос "Этозачем?" отвечает: "Пусть бы он проглотил меня: попавши в его брюхо, я поднялбы там такой трезвон, что он бы не успокоился, пока не выпустил бы обратноколокола, башню, церковь и весь приход". Однако в таких пунктах может ведь все-таки оказаться, что то, в чем мывидим проблески шекспировского остроумия или искры шекспировского гения,есть лишь подражание шекспировской манере. Совсем иначе, плоско и неуклюже, подделывается под заключение комедии"Сон в летнюю ночь" пролог Гауэра к третьему действию: Уснул, утих весь шумный дом. Лишь слышен храп гостей кругом: Так брачный пир их утомил, Пресытил их и тягчил. Кот мышку в норке сторожит, И глаз его во тьме горит, Как уголек; сверчки поют, Найдя за печкою приют. Сравните песню Пока: Теперь огонь в печах погас, Совы зловещей крики Напоминают смерти час Страдальцу-горемыке. За этим введением еще следует неумело составленная немая сцена, за неюпродолжение тяжеловесного, эпически растянутого пролога и вдруг - как еслибы голос из иного мира, золотой голос, звучный и богатый, прервал бесцветнуючепуху, как если бы полились волны небесной музыки, по которой давно томилсянаш слух - вдруг раздается голос самого Шекспира во всей его несомненнейшейнеподдельности и с чисто царственною мощью. Пусть читатель отыщет ванглийском тексте эти дивные стихи: Перикл (на палубе). Ты, грозный бог пустыни водяной, Уйми ты гневным словом эти волны, От ада хлещущие к небу! Ты, Властитель ветра, скуй его железом И призови обратно в глубь морей! Могучий! Оглушительные громы Ты усмири, и серные огни Проворных молний потуши рукою Спокойною. - О Лихорида, что С царицею моей? - Шумишь ты, буря! Ты хлещешь, точно ты сама себя Стремишься выхлестнуть! Свисток матроса Не слышен, точно шепот в ухо смерти. - Эй, Лихорида! и т. д. Кормилица приносит новорожденного младенца. Она говорит:...Вот вещица вам, Для этих мест уж слишком молодая. Когда б она с понятием была, То умерла б, как я, едва живая. Возьмите ж на руки кусочек этот Царицы вашей мертвой! Перикл. Лихорида! Лихорида. Терпенье, господин; не помогайте Свирепству бури. Все, что вам осталось От королевы - это ваша дочь. Для ней старайтесь мужественно горе Сносить, чтобы ее спасти. Входят матросы, и после нескольких прямо мастерских реплик, дающихполное представление о неистовстве бури и усилиях матросов спасти корабль,они в своем суеверии требуют от Перикла, чтобы он выбросил за борт бедную,едва только испустившую дух царицу. Царь вынужден уступить им и, обращаясь кумершей, говорит мелодическими стихами: Ужасную родильную постель Тебе судьба послала, друг мой бедный! Ни света, ни огня; тебя забыли Враждебные стихии. Не имею Я времени, в гробнице освященной Чтоб схоронить тебя, но бросить должен, Едва прикрыв, в глубокий ил морской. Не памятник над бедными костями. Не вечная стоять лампада будет, Но воду мечущий громадный кит. И волны шумные над хладным трупом, Лежащим между раковин простых, Носиться будут. И он отдает приказ, чтобы корабль с новорожденным младенцем, который невынесет морского плаванья, переменил курс и направился в Тарс. В этих сценах такое могучее веяние бури и пенящихся вод, в них такгрохочет гром, так искрится молния, что выше этого нет ничего во всейанглийской поэзии, даже у самого Шекспира в "Лире", даже у Байрона и Шелли вих описаниях природы. Этот шторм на море и гудит, и ревет, и хлещет, и воет,так что свисток боцмана теряется с шипеньем в разъяренных голосах непогоды.Оттого эти сцены и знамениты, оттого они и дороги морякам, для которыхписались. В этой области Англия имеет достаточно знатоков. Впечатление оказывается тем сильнее, что к чисто внешней страсти стихийпримешивается человеческая страсть, столь же нежная, как и великая, страсть,прорывающаяся наружу в сдержанном вопле Перикла над Таисой. Она незаглушается шумом непогоды, она раздается, как контраст бешенству ветра иморя, в звуках, идущих от одухотворенной и тонкой натуры. Восхитительнытакже слова, которыми Перикл приветствует новорожденную малютку:...Будь же Тиха вся жизнь твоя, мое дитя Несчастное! От века не рождалось Дитя в такой тревоге шумной. Мир И радости тебе на долю! Грубо Ты встречено на этом свете, точно Не дочь ты князя. Будь же то, что после Судьба сулит тебе приветно! Буря, Огонь, вода, земля и небо громко Тебя из чрева матери воззвали... Хотя новелла Вилкинса весьма точно придерживается хода пьесы, все желишь в двух только местах ее встречается совпадение, простирающееся добуквального употребления одних и тех же слов. Одно из этих мест находится вовтором действии, следовательно, в собственном тексте Вилкинса, другое здесь.У Шекспира это место выражено так: For thou art the rudeliest welcome to this world That ever was prince's child. Happy what follows! Thou hast as chiding a nativity As fire, air, water, earth and heaven can make... В новелле Вилкинса сказано: Poor inch of nature! Thou art as rudely welcome to the world as everprince's babe was, and hast as chiding a nativity, as fire, air, earth andwater can afford thee. {Бедный вершок природы! Никогда княжеское дитя небыло так грубо встречено в этом мире; огонь, воздух, земля и водаприветствовали твое рождение.} Еще более, чем буквальное совпадение и сохранившиеся в прозе стихи,поражает здесь первое восклицание "Poor inch of nature!" ("Бедный вершокприроды!"), в котором до такой степени чувствуется Шекспир, что можноподумать, будто оно было забыто в рукописи, послужившей основой для первогоиздания пьесы. Итак, сотрудничество Шекспира проявляется лишь с начала третьегодействия. Он принимается за работу с рождения Марины. Почему? Потому чтолишь с вступлением ее в пьесу сама пьеса начинает интересовать его. Создатьэту фигуру, этот нежный образ девичьей прелести и недосягаемой чистоты, вотчто показалось ему привлекательной задачей. Обратите внимание на то, как соответствует духу Шекспира сцена, гдеМарина непосредственно перед тем, как Диониса отсылает ее, чтобы отдать ее вруки убийце, сыплет цветы на могилу своей умершей кормилицы. Эта сцена какбы предвозвещает две, вскоре после того написанные сцены в другихпроизведениях Шекспира: в "Цимбелине", где братья осыпают цветами мнимыйтруп отрока Фиделио - имя, под которым они познакомились со своей сестройИмодженой, и в "Зимней сказке", где пастушка Пердита раздает цветы знатнымчужестранцам и своим гостям. Марина говорит (IV, 1): Я у земли возьму ее одежды, Чтобы цветами дерн украсить твой. Пусть голубые, желтые фиалки И ноготки лежат ковром роскошным Все лето здесь, над милым гробом. Горе Мне бедной! В шуме бури рождена, Я потеряла мать; подобный буре, Мир отнимает всех моих друзей. Простые слова, не представляющие сами по себе ничего замечательного. Нодля меня они имеют величайшее значение как симптомы. Это первые кроткиеаккорды, слетающие с этого инструмента, так долго издававшего лишь резкие ипронзительные звуки. Ни в одной из драм Шекспира, относящихся к периодуразочарования, вы не найдете ничего соответственного. Если, несмотря на утомление и на угнетавшую его печаль, поэт непогнушался взять на себя переделку некоторых частей этого "Перикла", то имруководило желание вложить в главное действующее лицо чувства, наполнявшиеего в данный момент. Перикл - это романический Одиссей, много скитавшийся посвету, много претерпевший бед и невзгод и мало-помалу потерявший все, чтоему было дорого в мире. Сразу, как только мы знакомимся с ним, он видит себялицом к лицу со смертью, потому что верно решил одну из отвратительныхзагадок жизни, - как это символично! - и это делает его подозрительным исосредоточенным в себе, тревожным и унылым. У него с самого начала естьчерта меланхолии, а потому и равнодушие к опасностям; позднее, когда в немпробудилось недоверие к людям, эта черта усиливается и придает ему отпечатокглубины как в мыслях, так и в чувствах. Его натура - вся впечатлительность,во время кораблекрушения он выказывает достаточно мужества, но все более иболее погружается в меланхолию, постепенно принимающую характер чуть ли недушевной болезни. Чувствуя себя совсем одиноким и покинутым, он не терпитблиз себя ни одного человеческого существа, не отвечает ни на чьи речи, асидит безмолвный и угрюмый, питаясь своею скорбью (V, 1). Тогда-то Марина ивступает в его жизнь; появившись на корабле, она сначала пытается привлечьего внимание смиренной игрой и тихим пением, потом заговаривает с ним; он неслушает ее, мало того, с гневом отталкивает ее, пока кроткий рассказ ее отом, кто она и какие ее преследовали несчастия не пробуждает его интереса.Дочь, узнанная, вновь обретенная, вызывает мгновенный переход от снедающейсердце муки к меланхолически-счастливому настроению. Именно так Шекспир как поэт замкнулся в себе от мира; именно таксмотрел он на людей и их участие, когда со вступлением в его поэзию Марины иее сестер основное настроение его изменилось сразу. По всей вероятности,Шекспир приспособил роль Перикла для Бербеджа, который играл ее, но в неймного личных его черт. Между двумя артистами было больше общего, чем можнозаключить из слишком известного анекдота об их соперничестве на тайномсвидании. Но ведь наиболее тривиальные вещи всего скорее распространяются ивсего более остаются в памяти. И как Перикл одухотворен Шекспиром, так и Марина сделалась в его рукахлучезарным образом, она, с самого вступления своего в возраст юностивозбуждающая зависть и злобную ревность в силу своей прелести и своих редкихкачеств. Мы видим ее впервые в тот момент, как она сыплет цветы на могилу, итотчас же после того, среди ее попытки обезоружить человека, получившегоприказание ее убить, мы убеждаемся, что она столь же невинна, как безгрешнав народной песне королева Дагмара на смертном одре. Она никогда не сказалазлого слова, ни одному живому существу не сделала зла, никогда не убиламыши, даже мухи никогда не могла обидеть; один раз она нечаянно наступила начервяка и плакала об этом. Нельзя представить себе более кроткуючеловеческую душу. Кротости же ее соответствует венец правдивости и величия,сияющий над ее головой. Когда во вступлении к сцене узнавания Перикл, сначала грубо отстранив иоттолкнув Марину, постепенно начинает обращаться с ней более приветливо, икогда он просит ее сказать, где родилась она, и кто подарил ей ее богатыеодежды, она отвечает, что если бы она поведала историю своей жизни, еерассказ сочли бы за ложь. Поэтому она предпочитает молчать. Перикл возражаетна это (V, 1): О, расскажи, прошу! Ложь от тебя происходить не может. О, нет! Твой скромен вид, как Справедливость, Ты Истины дворцу подобна! Знай, Что я тебе во всем поверю... О, поведай Про жизнь твою. - И если из несчастий Твоих одна хоть тысячная доля Равняется моим, ты - крепкий муж, А я - девица слабая. Но ты Терпению подобна, что спокойно Глядит на царские могилы, даже Отчаянье улыбкою встречая. Поэт развертывает здесь все богатство метафор, каким располагаетфантазия, чтобы дать истинное представление о достоинстве Марины,просвечивающем и во внешнем ее облике. Но Периклу самому кажется, что онпохороненный царь, его самого не покидает ни на миг ее терпеливое участие, инеобузданность его собственной скорби удается ей ослабить своей улыбкой. В этой сцене много драматического воздействия; нахождение и узнаваниесоставляют эффект, часто употреблявшийся уже в древних греческих трагедиях инеизменно достигающий цели. Но все смягчение в этих репликах. Нам показываютне картину с яркими, палящими красками, а воздушную гармонически нежнуюпастель. Когда мы должны были дать живое представление о душевном состоянииШекспира в то время, когда возникли пьесы "Двенадцатая ночь" и "Как вамугодно", мы просили читателя вспомнить какой-нибудь день, когда ончувствовал себя вполне здоровым и бодрым и сознавал, что все органы его теланаходятся в счастливой деятельности - один из тех дней, когда солнце светитпо-праздничному и сам воздух как будто ласкает. Для того, чтобы подобным же образом перенестись в основное настроениеШекспира в настоящее время, следует припомнить, что чувствовали мы сами припервом возврате здоровья после тяжкой и долгой болезни. Мы так еще слабы,что боимся всякого более или менее сильного напряжения. Мы не больны уже, новсе же далеко еще не здоровы. Наша походка нетверда, жесты руки неуверенны,но чувства наши стали острее, мы видим многое в малом. Солнечный луч,заглянувший в комнату, больше нас оживляет и сильнее настраивает, чем вдругое время целый ландшафт, залитый солнцем. Щебетанье пташки в саду, хотябы она только раза два чирикнула, говорит нам больше, чем в другое времясоловьиные трели в лунную ночь. Ветка гвоздики в стакане доставляет нам неменьше радости, чем в иное время оранжерея, наполненная экзотическимирастениями. Мы благодарны за всякую малость, восприимчивы ко всякомупривету, склонны к энтузиазму. Кто возвращен жизни, у того признательнаядуша. И как Шекспир с глубокой восприимчивостью гения чувствовал сильнее, чемдругие, эту беспечную радостную пору юности, гак и теперь он глубже ощущалмеланхолические и кроткие настроения, знаменующие возврат здоровья. Он хотел выставить на вид высоту невинности в природе Марины, и поэтомуон подверг ее невинность самому гнусному испытанию и дал ей самую чернуюрамку, какую только можно себе представить. Пираты продают юную Марину вгрязный вертеп, и изображение его обитателей и отношения Марины к ним ипосетителям занимает весьма значительную часть четвертого действия. Мы упоминали уже, что нет никаких оснований вместе с Флеем называть этисцены нешекспировскими. Если этот исследователь, скомпрометировавший свойавторитет произвольностью и непостоянством своих мнений, не решаетсяприписать их Вилкинсу, но в то же время оспаривает их принадлежностьШекспиру, то происходит это от умственной ограниченности английскогосвященника, требующего от искусства, которое он должен признать, соблюденияблагопристойности и если и допускающего нарушение ее, то лишь юмористическимобразом, наполовину в шутку. В красках, наложенных на эти сцены, как ниплоско правдивы они, в развертываемой этими сценами мрачной и отвратительнойкартине жизни именно и выступает свойственный Шекспиру в этот период,который он готовится покинуть, колорит Корреджио. Реплики Марины в этихсценах всегда метки; это превосходнейшие из всех вообще реплик, какиеШекспир вложил ей в уста, ибо они одушевлены смелым величием, напоминающимвеличие, которым запечатлены ответы Христа на вопросы ею мучителей игонителей. Наконец, как мы указывали, весь персонал здесь тот же самый,какой был налицо и в "Мере за меру", где никому не приходило в головуопровергать подлинность пьесы. Сама ситуация здесь и там имеет родственныйхарактер. Изабелла, со своей голубиной чистотой, находится там в таком жеконтрасте к миру сводников и сводней, наполняющему своим шумом пьесу, какМарина здесь к хозяйке дома, слуге и прочим. Нельзя представить себе, чтобы Шекспир после всего, что он пережил ипереиспытал, мог когда-либо отдаться сызнова романически-средневековомупоклонению женщине как женщине. Но с присущей его натуре справедливостью онуже вскоре стал делать исключения из всеобщего приговора, под которыйнекоторое время он склонен был подводить всю женскую половину человеческогорода, и теперь, когда к нему возвратилось душевное здоровье, в душе егоявилась потребность окружить ореолом святости голову молодой девушки послетого, как он так долго останавливался преимущественно на женщинах, всяприрода которых заключалась в чисто половом назначении. И емупосчастливилось вывести незапятнанной ее невинность из самых отвратительныхположений. Обратите побольше внимания на реплики Марины во второй и шестой сценечетвертого действия. Видя, что она пленница в этом доме, она говорит: Ах, для чего ты медлил, Леонин? Убил бы ты меня без разговоров. Пираты эти - можно ль быть жесточе!? Зачем они не бросили меня В объятья матери, в морские волны! Хозяйка. О чем ты плачешь, красотка? Марина. О том, что я красива. Хозяйка. Что ж за беда, что боги тебя наградили? Марина. Я не обвиняю их. Хозяйка. Ты попала ко мне, и здесь тебе понравится. Марина. Я избегла рук убийцы, чтобы попасть в еще худшие руки... Женщина ли ты? Хозяйка. А кто же, если ты не считаешь меня за женщину? Марина. Или честная женщина, или не женщина. Лизимах, правитель Митилены, является в дом и вскоре остается наедине сМариной. Он начинает разговор: Ну, красавица, давно ли ты при своем ремесле? Марина. При каком ремесле, сударь? Лизимах. Я не могу назвать его, не обижая тебя. Марина. Мое ремесло не из обидных. Не угодно ли вам назвать его? Лизимах. Давно ли ты занимаешься своим делом? Марина. С тех пор, как я себя помню. Лизимах. Как, с таких лет? Так ты была дрянью с пяти или семи лет? Марина. Если была, то еще раньше. Лизимах. Да ведь сам этот дом свидетельствует, что ты продажная тварь. Марина. Вы знаете, что это такой дом, и идете в него? Я слышала, что вычеловек почтенный, правитель этой страны. Лизимах. Как? Твоя хозяйка уж рассказала тебе, кто я такой? Марина. Какая моя хозяйка? Лизимах. Хозяйка вашей лавочки, зеленщица, которая сеет позор имерзость. О, ты слышала кое-что о моем могуществе и потому так итопорщишься, чтобы я получше ухаживал... Пойдем-ка в укромное местечко,пойдем, пойдем... Марина. Коль рождены вы честным человеком, то докажите это, покажитесебя достойным вас самих теперь. Слова эти поражают Лизимаха и вызывают переворот в его душе. Он даетзолото Марине, советует ей не покидать пути невинности и желает, чтобы богипришли ей на помощь. Когда ей посчастливилось вырваться на свободу ипроявить на деле способности и таланты, которыми она обладает, тогдастановится очевидно, какое впечатление она произвела на него в своемунижении. Он посылает за ней, чтобы рассеять меланхолию царя Перикла, ипосле того просит ее руки. Приведенные сцены не дают, конечно, интеллектуального удовлетворения,соразмерного всему тому, на что отважился поэт, чтобы вывести их передчитателем. Но в них сказывается стремление, которое чувствовал в это времяШекспир, - изобразить величие юной женской души, блистающее, как снег, взмеином гнезде пороков. Обратите также внимание, в каком духе это выполнено. Это дух Шекспира иэпохи Возрождения. Несколько ранее обработка такой темы в Англии составила бы "моралитэ",аллегорическую духовную пьесу, в которой добродетель верующей женщинывосторжествовала бы над "пороком"; немного позднее во Франции результатом ееоказалась бы христианская драма, где религиозно настроенная юная деваприводит в смущение языческую грубость и неверие. Здесь, у Шекспира,переносящего фабулу в дни культа Дианы и делающего одинаково языческими ипорок, и добродетель, нет и в помине ничего церковного или конфессиональною. Можно провести здесь сравнение, ибо всего лишь 37 лет спустя, вмалолетство Людовика XIV, подобный же сюжет обрабатывается во Франции ПьеромКорнелем, в его сравнительно малоизвестной трагедии "Theodore, vierge etmartyre". Действие пьесы происходит в том же месте, где начинается "Перикл",а именно в Антиохии, в царствование Диоклетиана. Злая Марцелла, жена правителя области, хочет дать в мужья своей дочериФлавии Плакида, которого девушка любит. Но все помыслы Плакида обращены кцаревне Феодоре, ведущей свое происхождение от древних Царей Сирии. Однако,Феодора - христианка, а это время гонений христиан. Поэтому, чтобы отомститьдевушке и отнять у нее сердце Плакида, Марцелла приказывает отвести ее втакого же рода дом, где вынуждена оставаться Марина, и держит ее там взаключении. Драматический интерес остановился бы здесь, конечно, на развитии чувствФеодоры, когда она видит себя предоставленной своей судьбе. Но молодаяцеломудренная девушка не хочет и не может давать волю в словах ужасу,который должна испытывать; во всяком случае, правила приличия французскойсцены не позволили бы ей выражать его. Корнель обошел это затруднение,переложив все действие в повествовании. Чередующиеся один за другим неверныеили неполные рассказы о случившемся держат читателя в постоянном напряжении.Сначала Плакиду рассказывают, что наказание Феодоры заменено простымизгнанием. Он переводит дух. Вслед за тем ему сообщают, что Феодорудействительно отвели в тот дом, но Дидим, ее поклонник-христианин, явилсятуда же, дал солдатам денег, чтобы они его первого туда впустили, и черезнесколько времени вышел с закрытым лицом, как бы стыдясь своего дурногопоступка. Третья весть гласит, что это вышла Феодора, переодетая в платьеДидима. Ярость Плакида сменяется тогда самой мучительной ревностью. Ондумает, что Феодора свободно отдалась Дидиму, и терпит невыносимую пытку.Наконец, открывается вся истина. Дидим сам рассказывает, как он спасФеодору; он не прикасался к ней; он христианин и сам ожидает смерти. "Живибез ревности, - говорит он Плакиду, - и дай мне принять смертную казнь". -"Ах, - отвечает Плакид, - как же не испытывать ревности, когда этоочаровательное создание обязано тебе более, чем жизнью? Ты пожертвовал своеюкровью, чтобы спасти ее честь, и мне не завидовать твоему счастью?" - Имученик-христианин, и мученица-христианка, оба погибают от руки палача, авлюбленный в Феодору язычник, ничего не сделавший для того, чтобы спастилюбимую девушку, стоит пристыженный. Весь контраст здесь заключается, следовательно, между великимисвойствами, проистекавшими из христианской веры, и свойствами низменногоуровня, которые влечет за собой язычество. Две веши поражают при этом сопоставлении: смелость английского театра,неустрашимо представляющего взорам зрителей все, даже то, на чем правилаблагопристойности запрещают останавливаться в общественной жизни, и различиемежду умственным отпечатком в старой Англии времен Возрождения и вспиритуалистически-христианнейшей Франции при начале классицизма. Спокойная смелость, которую сообщает Марине ее невинность, не имеет ниследа конфессионального привкуса, без которого не могли обойтись нисредневековые драмы до Шекспира, ни Корнель и Кальдерой после него, нокоторый, как это достаточно очевидно, сильно претил английскому поэту.Феодора Корнеля - святая по профессии, мученица - по своему выбору, и когдапосле своего освобождения она вновь отдается во власть своих врагов, тоделает это потому, что путем небесного откровения она получила обещание, чтоне будет вторично заключена в тот дом, откуда ее освободили. МаринаШекспира, этот нежно и бережно исполненный эскиз первой юной девы новогоженского типа, который наполнит собою вскоре его поэзию, чисто человечна воврожденном благородстве своей натуры. Крайне интересно проследить теперь, как в этой мрачной и в то же времяпричудливой пьесе о Перикле зарождается все, что Шекспиру еще остаетсясоздать. Марина и мать ее Таиса, обе утраченные и лишь после стольких летвновь обретенные оплакивающим их царем, представляют как бы первый набросокПердиты и Гармионы в "Зимней сказке". Пердита, как говорит уже само имя,потеряна и живет, как и Марина, в совсем чужой стране, не зная ни матери, ниотца. Мы уже видели, что как Марина сыплет цветы на могилу, так и Пердитадарит их со множеством глубоких изречений о характере цветов; как царьПерикл находит под самый конец Таису, так и Леонт находит Гермиону. В "Цимбелине" злая мачеха, королева, соответствует злой воспитательницеДионисе в "Перикле". Она ненавидит Ижоджену, как Диониса ненавидит Марину.Пизанио в "Цимбелине" должен убить Имоджену близ Милфордской гавани подобнотому, как Леонин в "Перикле" должен убить Марину близ морского берега.Цимбелин находит под конец своих сыновей и свою дочь, как Перикл под конецнаходит Марину. Влечение к замене строгой драматургической работы более легкимисредствами, мелодраматической музыкой, явлениями духов, приводящими кразвязке и т. п. - все это, свидетельствующее в своей совокупности онекотором утомлении по отношению к требованиям искусства, обнаруживается ужев этой драме. Диана является дремлющему Периклу точь-в-точь, как в"Цимбелине" Юпитер предстает перед спящим Постумом. Как Диана повелеваетцарю отправиться в Эфесский храм, чтобы там вновь обрести Таису, так иЮпитер объявляет, что Постум будет снова супругом Имоджены. Но более чем какую-либо другую пьесу "Перикл" подготовляет собою"Бурю". Отношения к дочери меланхолического Перикла как бы предвозвещаютотношения великодушного Просперо к Миранде. Он также владетельный князь,живущий в изгнании, вдали от родной земли. Но при всем том первым эскизомхарактера Просперо служит образ Церимона в "Перикле". Пусть только читателиобратят внимание на его длинную реплику (III, 2): Всегда считал я ум и доблесть выше, Чем знатность и богатство; блудный сын Последние пусть тратит, если хочет; Бессмертье ж первыми дается нам И человека в бога превращает. Держась такого мнения, природу Я изучал, у знающих людей Выведывал ее святые тайны, И собственным трудом все дополняя, Дошел до сокровенных сил, творящих В металле, камне и растеньях разных Свою работу. Я познал тот вред, Который нам природа причиняет, И средства исцелять его, и этим Счастливлю жизнь свою, конечно, больше, Чем вечной жаждой почестей пустых Иль сохранением богатств в мешках шелковых Глупцам и смерти на потеху. Здесь, во втором действии, Перикл и Таиса совершенно так жепротивопоставлены разгневанному отцу, не слишком, однако, негодующему на ихсоюз, как Фердинанд и Миранда противопоставлены Просперо, когда онпритворяется рассерженным. Но в особенности сама буря, которой открываетсяпьеса того же имени, уже предсказана дивной сценой бури, с которойначинается шекспировская часть "Перикла". И как сами сцены бурисоответствуют одна другой, так рассказ Марины о непогоде, во время которойона появилась на свет ("Перикл" IV, 1), соответствует рассказу Ариэля окораблекрушении в "Буре" (I, 2). Помимо того, многие мелкие штрихи выдают внутреннее родство между этимидвумя произведениями. Как в "Перикле" (V, 1), так и в "Буре" (II, 1)раздается убаюкивающая, усыпляющая волшебная музыка; как в "Перикле" (IV,3), так и в "Буре" (III, 3) говорится о гарпиях. Слово virgin-knot,применяемое Мариной к самой себе в "Перикле" (IV, 2.) в прелестных стихах: If fires be hot, knives sharp, or waters deep, Untied I still my virgin-knot will keep, - {Пусть горячи огни, остры ножи и глубоки воды, я все-таки сохранюнеразвязанным мой девственный узел.} употребляется и в "Буре" (V, 1), где Просперо прилагает его к Миранде,и это слово, надо заметить, встречается у Шекспира только в двух этихместах. Таким образом, в этой столь несправедливо обойденной и пренебреженнойпьесе находится в зародыше все позднейшее творчество поэта. Она имела противсебя две вещи: отчасти то, что она не вся целиком написана Шекспиром,отчасти же, что в ней, как воспоминание о только что пережитом мрачномпериоде, падает черная тень на физиономию Марины от той грязной обстановки,в которую она помещена в четвертом действии. Но как документ к душевнойистории Шекспира и как плод поэтического вдохновения этот прекрасный изамечательный отрывок "Перикла" представляет собою произведение, полноевеличайшего интереса.