История и архивы

Коль зашла речь об общенациональных дискуссиях, то я не могу не коснуться отдельной и очень необычной их части – исторических дискуссий. Дело в том, что еще со времен Второй Империи (а точнее, со времен ее краха, давшем возможность критически осмысливать и обсуждать то, что в ней происходило) русские поняли на собственной шкуре, что прошлое не есть данность, а зависит от настоящего. Речь идет, конечно, не о самом прошлом, а о его интерпретации – в то время даже появилось выражение: «Мы живем в стране с непредсказуемым прошлым». Притом вовсе не обязательно инициатором такого переосмысления прошлого – иногда в сторону истины, чаще нет – выступала непременно власть, с целью обосновать ее идеологию. В не меньшей степени это происходило самодеятельно, а уж восприятие зависело от взглядов, доминирующих в обществе.

Например, волна поношения всего существовавшего в Красной Империи, сосредоточившаяся, как в фокусе, на поношении Иосифа Великого и всей сталинской эпохи, начавшаяся с конца 80-х годов и достигшая пика в начале 90-х, инспирировалась не только Борисом Проклятым и его правительством, которым она нужна была как апология своей деятельности по демонтажу российской государственности. И не только зарубежными спецслужбами, в первую очередь тогдашних США, которые были заинтересованы в любом ослаблении противника. В не меньшей степени ее источником являлись обычные люди, у которых в те времена были либо репрессированы родственники, либо они сами, часто – хотя и не всегда – безвинно, и которые не могли простить боль и страх того времени. Но не следует забывать, что боль и страх – понятные и естественные чувства для несправедливо обиженных, однако при этом они плохие помощники в установлении исторической истины. Но люди слушали речи, читали газеты, смотрели ТВ, и поскольку им очень хотелось войти в новую светлую жизнь, отряхнув с ног прах старой (тогда еще русские не знали, что так не бывает), то критика Красной Империи ложилась на благодатную почву: этому хотели верить – и верили. А начиная со второй половины 90-х, когда в народе наметился подъем национального самосознания и гордости, получила развитие обратная тенденция: те, кто испытывал особое унижение и ярость в период второго Смутного времени (за себя или за державу – неважно), принялись искренне и с большим жаром доказывать ровно противоположное. А именно, что никто при Сталине, как и вообще за семьдесят лет торжества Красной Империи, не пострадал без вины, что жизнь в ней была богаче, свободнее и веселее, нежели жизнь в остальном мире, и тому подобный бред. Ясное дело – унижение и ярость столь же плохие советчики, как боль и страх.

Это, подобное маятнику, стремление к переосмыслению истории, а зачастую просто к ее переписыванию не ограничивалось недавним прошлым, все еще политически актуальным. На этой волне всплыли «новые историки», которые обращались как раз к весьма древним временам и эпохам. С конца 80-х, например, набрала большую популярность (правда, исключительно в среде неспециалистов) теория математика Фоменко о так называемой новой хронологии. Хоть она и не выдерживала никакой серьезной критики, ею увлекались миллионы людей, главным образом из-за вышеописанного смятения в умах.

Многие писатели трудились в жанре переиначивания истории просто потому, что чувствовали – они оседлали моду и читательские предпочтения своего времени. Это хорошо видно на примере литературы того времени, пересматривающей историю войны России с Германией 1941—1945 годов. Если часть ее прямо оплачивалась спецслужбами бывших США с целью размывания стержня российской самоидентификации (например, то, что писал сотрудник ЦРУ Суворов), то другая часть была, как говорят русские, простой «конъюнктурщиной» на модную тему.

Но сказанное вовсе не означает, что все попытки переосмыслить историю были ложными, – иногда от истины уводило как раз нежелание ее пересматривать. Примером здесь может служить великий русский писатель ХХ века Александр Солженицын, которому стоят памятники и на его родине в Кисловодске, и в Ростове-на-Дону, где прошли его детство и студенческие годы, и в Казахстане, где он сидел в лагере и потом жил в ссылке, и в Москве. В начале нынешнего века он опубликовал фундаментальный труд, посвященный двумстам годам проживания евреев среди русских в русском государстве; этот труд, совершенно по-новому осветивший многочисленные грани этой истории, развеял много мифов, существовавших в народе на эту тему. А ведь история своей страны – это не просто наука, и мифы в ней не просто научные заблуждения; от нее зависит понимание народом того, кто он и куда идет. По названным причинам к середине первого десятилетия нашего века, и в еще большей степени к 10-м годам, в обществе появилась осознанная и сильная потребность точно знать, а как оно было на самом деле.

В ответ на такую потребность с середины 10-х годов российская власть выработала подход, характерный для нее своей прямолинейностью. В качестве «пробы пера» был выбран уже упоминавшийся вопрос о сталинских репрессиях. Императорским указом была создана комиссия, которой следовало разобраться в этом вопросе. Для этого ей помимо необходимого финансирования давалось право получения и даже изъятия любого документа из архивов любого ведомства. Комиссии никто не поручал давать оценку эпохе – это дело субъективное. В таких вещах если и возникает общественный консенсус, то уж никак не в результате работы комиссий. Ей была поставлена задача гораздо более конкретная и однозначная – точно выяснить и публично доложить народу: а) сколько человек было лишено государством свободы и жизни в период с 1928 по 1953 год; б) сколько из них было однозначно невиновно в том, в чем их обвиняли, сколько с большой долей вероятности виновно, а про вину скольких ничего нельзя сказать с уверенностью; в) сколько людей погибло косвенно, то есть не было напрямую репрессировано, но умерло явно вследствие действий властей, причем таких, которых без ущерба для государства можно было не предпринимать.

Однако и такая постановка заключала в себе серьезные трудности, причем не столько технические, сколько чисто научно-мировоззренческие – к примеру, как считать погибших по косвенным причинам. Например, сколько-то человек погибло в начале 1930-х на Украине от голода в результате насильственного изъятия хлеба – а если бы хлеб не изымали, то за этот период там что, никто бы не умер? И поскольку часть хлеба шла в города (остальное на экспорт), то как быть с тем, что если бы его не изъяли, то умирали бы от голода не в селах, но уже в городах? И даже тот хлеб, что был продан за границу: на вырученные деньги не бриллианты же для Сталина закупались… Если на эти деньги был куплен завод, который во время войны позволил выпустить дополнительный миллион снарядов, – с этим как быть? И так далее.

Не проще было и с репрессированными: если человек был осужден за троцкизм, а он и слова такого не знал – так часто бывало, – это понятный случай (не вдаваясь в детали, дорогие соотечественники, скажу, что учение и практика Троцкого были еще страшнее и омерзительнее того, что происходило в Красной Империи по факту). Ну а если он и вправду был в конце 10-х и в 20-х годах ХХ века активным троцкистом (у Троцкого действительно было очень много сторонников) – тогда как? Насколько можно считать безвинно репрессированным того, кого репрессировали за принадлежность к группировке, к которой он реально и принадлежал? И вообще, насколько правомерно подходить с мерками одного века к деяниям другого, когда речь идет не о душе, а о политике? Тем не менее всем очень хотелось поставить точку в этом вопросе, причем такую, чтобы она выглядела окончательной. Словом, комиссия приступила к работе и опубликовала официальный отчет через четыре года, весной 2019 года, за месяц до Двенадцатидневной войны, – он содержал все ответы на поставленные вопросы, с разбивкой и пояснениями.

Учитывая указанные противоречия и амбивалентность оценок, комиссия избрала единственно возможный алгоритм работы, который имел далеко идущие последствия и для других сфер жизни, – при другом подходе ее решение никогда не сочли бы объективным и не тенденциозным. Все документы, кроме содержащих не утерявшую актуальность информацию военного или разведывательного характера, вывешивались в Сети с открытым доступом – это очень не дешевая работа, но зато ныне все российские архивы есть в Сети. Промежуточные результаты работы комиссии также вывешивались в Сети, включая стенограммы заседаний рабочих групп и заключения штатных и нештатных экспертов, – то есть работа шла абсолютно открыто.

Однако одной гласностью эта открытость не ограничивалась – работа шла в диалоговом режиме с народом: каждый желающий мог написать свои соображения комиссии с требованием ответа по существу, участвовать в ее форумах либо просто вывесить свое частное мнение, но на официальных сайтах комиссии. (Вы заметили, дорогие соотечественники, сходство этого режима с описанными мною выше общенациональными дискуссиями – это не случайно: механизм таких дискуссий отрабатывался как раз в период работы той комиссии.) Комиссия гарантировала под страхом уплаты компенсации, что любой человек, потребовавший ответ, его получит – нанято будет столько людей для работы в форумах, чтобы это стало возможно (бюджет позволял).

Когда официальный результат работы комиссии был объявлен – а каждый мог проверить его, потому что открытой была вся цепочка информации, от первичных материалов до окончательных выводов, – он действительно поставил точку, и больше к этому вопросу российский интеллектуальный мейнстрим не возвращался. Но не менее важно то, что еще в период работы имела место невиданная активизация публики, так что и после завершения работы образованная часть народа хотела продолжения – еще чего-нибудь в том же роде. Так и получилось: в 2021– 2025 годах шла дискуссия о преступлениях – реальных или мнимых, как раз и надо было определить – сокрушенной западной цивилизации, на основе изъятых в США и Европе архивов. В 2027—2028 годах, по просьбе Палаты немецкого народа, к которой присоединилась и Палата еврейского народа (к тому моменту все уже верили в непредвзятость разбирательства), прошла дискуссия об истинном количестве жертв холокоста. Так и повелось: теперь дискуссии происходят регулярно, занимают весьма заметное место в культурной жизни Империи, и благодаря им история в Империи считается одной из самых важных и одновременно увлекательных наук, а профессия историка (и философа-исследователя РОГН, и преподавателя школы или вуза) – одной из самых престижных.