Из романа Г.Мелвила «Моби Дик»

Попасть к нему на курс и пройти этот путь вместе – вообще ирреальная история. Студентов Додин набирает не чаще, чем раз в десять лет.

Иначе никак. Ведь когда появляется курс, то параллельно рождается идея - новая жизнь. Эта идея имеет конкретное название и совершенно конкретную задачу, будто ребенок. «Братья и сестры», «Gaudeamus», «Жизнь и судьба».

Даже после выпуска, уже, будучи в труппе МДТ, все так и остается:

вот курс «Братьев и сестер», вот «Gaudeamus», а вот «Ж и С».

Своя система координат, свой язык и ориентация во времени.

Открытый урок курса всегда что-то сиюминутное,

для зрителя – робко-вежливое.

-Простите бога ради, я здесь тихонечко постою. Мешать не буду.

Несмотря на форму открытости, это все-таки тайна.

Вместе с вами сделаю попытку поймать ту энергию, органику, тот посыл.

Пусть и путем слов на листе.

Открытый урок в Центре им. В.Э. Мейерхольда в

Г. Москва, 2006

Додин

Спасибо, что пришли. Для начала я представлю тех, кто сегодня будет проводить урок. Это наша, для меня – замечательная, педагогическая компания, без которой очень многое в моей жизни, в жизни нашей школы и нашего театра не получилось бы. Валерий Николаевич Галендеев, профессор речи, Ирина Михайловна Васильков, преподаватель танца, помощница Юрия Харитоновича Василькова – главного педагога по танцу у нас на курсе, он, к сожалению, отсутствует, сейчас в Австралии ведет мастер-класс. Михаил Игоревич Александров, доцент музыкальной кафедры нашего института. Юрий Александрович Хомутянский, старший преподаватель кафедры движения. Доцент Наталья Анатольевна Колотова, педагог по актерскому мастерству, выпускница курса, который известен как курс «Братьев и сестер», и Владимир Станиславович Селезнев, старший преподаватель по актерскому мастерству, выпускник курса, который известен как курс «Гаудеамуса».

Я попробую говорить сидя, потому что стоя сразу получается доклад, выступление, мы договорились об уроке, а на уроке я обычно сижу. Опыта таких «открытых уроков» у нас не так уж и много, хотя пару раз в разных обстоятельствах мы что-то похожее пытались делать. Я решил согласиться на это предложение Валерия Фокина, за которое я его благодарю, не только потому, что это день рождения Мейерхольда, но еще и потому, что действительно есть некоторые заботы, сомнения, иногда, я бы даже сказал, драматические ощущения от того, что происходит в нашем театре, от того, что происходит в нашем актерском и режиссерском творчестве, в нашей школе театральной. Не потому, что плохо или хорошо, а потому, что очень сильно сужается круг представлений о том, что такое, собственно, есть театральное творчество и, прежде всего, актерское творчество. Очень сильно снижаются критерии, уровень требований. О целом ряде критериев мы просто сегодня уже забыли, и иногда их даже неловко предъявлять. И когда вдруг получаешь возможность такой трибуны, то думаешь, что, может быть, грех этим не воспользоваться и поделиться тем, что нас волнует и тревожит, и тем, что мы пытаемся сделать в какой-то мере в преодолении этого.

То, что мы сегодня будем делать, показывать, хотя это неточное слово, будем пробовать на ваших глазах,- это не демонстрация достижений. Никаких особых отдельных достижений нет, поэтому я сразу хочу снизить ожидания. Это ни в какой мере не спектакль и не показ отдельных эффектов. Это попытка показать не то, чему мы научились, а чему мы пытаемся учиться, чему мы хотим учиться. И заодно попытка объяснить, почему мы считаем, что именно этому надо учиться, что именно так хорошо бы учиться и именно об этом важно размышлять. Нас сильно сбивает, и не только нас, в России, но и во всем мире, очень активный, агрессивный шоу-бизнес, который весь построен на демонстрации достижений. Мы не будем демонстрировать достижения, мы будем делиться некими нашими попытками. Я думаю, что театр, как, наверное, и всякое искусство, это всегда попытка. Это попытка что-то понять, попытка познания, попытка открыть что-то, что до тебя не знали, или хотя бы ты этого не знал. Попытка преодолеть сопротивление материала, попытка преодолеть собственную немоту, попытка обнаружить некие новые возможности в себе и вообще в человеке. В конце концов, попытка преодолеть земное притяжение, потому что это и есть искусство, если подходить к задачам театрального творчества с этой, прошу прощения, пафосной позиции, но я убежден, что вне пафоса театра на самом деле не существует. И я убежден, что никто из нас не шел в театр, чтоб подзаработать или в кино сниматься. Шли, внутренне одолеваемые каким-то неясным, почти физиологическими и в то же время очень духовными желаниями прожить несколько жизней, изменить свою жизнь, обнаружить иные возможности. Если с этой точки зрения подходить к профессии, то задача воспитания, задача школы, задача погружения в эту профессию представляется чрезвычайно широкой и чрезвычайно сложной.

Я по-настоящему для себя об этом задумался уже давно. Прошел выпуск восемьдесят девятого года. Я должен был набирать новый курс. Мы решили набирать режиссерско-актерский курс. И я чувствую, что не хочется. Мы долго сидели ночами, пытались проанализировать сошлись в том, что в рамках привычной институтской программы нам скучно, мы слишком многого не можем добиться, слишком многого не можем передать своим ученикам. Все время передаем даже меньше того, что сами можем. А смысл учебы и обучения в том, что педагоги узнают гораздо больше того, чем они знали, начиная этот процесс. И мы попробовали сочинить некую новую программу, которая включает в себя все, что было и до этого, но которая как-то по-другому расставляет акценты. И для нас было важно... Пусть сюда войдут ребята и узнают, что для нас было важно, а то они стоят там, как бедные родственники...

Заходите, братцы.

(На сцену выходят студенты, их встречают аплодисментами.)

Так вот, я говорю о том, что важно. Нам казалось очень важным построить систему максимальной стимуляции самосовершенствования, максимальной мобилизации всего будущего актерского организма, исходя из нашего представления о театре, как о самом синтетическом из искусств. Мы возвращаемся к сегодняшнему имениннику Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду, который объединяет в себе возможности и достижения азбуки всех искусств.

Общеизвестно, что все художественные профессии связаны с постоянным тренингом, которым художники занимаются каждый день от рождения до смерти. Циркач каждый день должен ходить по канату или крутить свое сальто. Если три дня он не покрутит, не говоря уж, если отпуск, скажем, тридцать дней он не крутит сальто, отдыхает, что он будет делать, когда выйдет на работу? Он сразу пойдет на тот свет, потому что сразу после отпуска – представление. Гете очень хорошо сказал, и я люблю это повторять: «Если бы сцена была шириной в цирковой канат, то нашлось бы гораздо меньше желающих ходить по ней». Потому что с циркового каната падают. Со сцены вроде не падают. У нас теперь даже провалов нет. Когда-то в старые времена говорили: провалился спектакль, провалилась роль. Сегодня этого практически не существует. Всегда найдется газета, родственник или любимая, которые тебя поддержат, и все будет в порядке. Поэтому мы подумали о том, как построить наш класс так, чтобы он с самого начала задавал понятие о том, какая, собственно, должна быть актерская жизнь: расписание для занятия в институте, как расписание дня жизни будущего артиста. И, конечно, мы решили, что начинаться день должен с физической разминки, которая образует физический аппарат артиста, разминает мышцы, кости, собирает его в какой-то порядок. Тут особой новости нет – таким предметом является классический танец. Но только не так, как обычно занимаются танцем в театральном институте, когда артист узнает: ну да, существует классический танец, классический станок – и два раза в неделю по полтора часа он им занимается. Кто-то запоминает, что есть гран батман,кто-то всю жизнь и не понимает, что это такое. Мы вспомнили, что когда-то в царские времена драматических артистов императорских театров готовили следующим образом. Существовало хореографическое училище при Императорском театре. И всех девочек и мальчиков принимали сначала туда. Пять лет они учились балету. Кто был совсем бездарным, тех постепенно отчисляли. А после пяти лет обучения происходил отбор. По-настоящему талантливых, с точки зрения хореографии, продолжали готовить к высокому искусству балета, а склонных к хореографии, но не обещающих многого, переводили в драматический класс, с ними начинали заниматься собственно драмой. То есть пять или шесть лет будущие драматические артисты проходили профессиональную балетную школу. Классический балет – это замечательный способ организации тела. Сегодня очень много всяких новаций: йога, японская борьба, айкидо, шмайкидо... мне кажется, занимаются всем, толком не понимая, что это такое. У нас в руках есть замечательная школа классического балета, надо попробовать заниматься ей серьезно. Поэтому мы совершили для себя маленькую революцию и сделали так, что на первом курсе у студентов танец каждый день. Каждый день, в девять утра, начинается с танца. Это довольно неожиданная нагрузка, особенно для тех, кто никогда этим не занимался. И я думаю, что сама по себе неожиданность нагрузки, шок нагрузки, очень много значит в обучении. Мы боимся друг друга перегрузить. Станиславский хотел, чтобы артист был раскрепощен, свободен, вне напряжения. Но мы забывает, что это отсутствие напряжения достигалось и достигается всегда через чрезвычайное перенапряжение. И тот же Станиславский, блистательный, как утверждают современники, артист, до старости лет занимался тренингом. Когда ему было под восемьдесят лет, он залезал в любимый свой платяной шкаф и занимался речевыми упражнениями, потому что там, ему казалось, лучший резонанс, там его недостатки лучше слышны. Это то напряжение, которому он подвергал себя непрерывно, чтобы в нужный момент оказаться свободным, чтобы любая конкретная сценическая задача в результате оказалась меньше того напряжения, которому он подвергается в момент тренинга.

Есть еще одно, как мне кажется, очень важное и интересное – обнаруживать новые возможности в себе. Это и есть, собственно, обучение, если можно обучать творчеству, это и есть прививка творчества – обнаруживать, что твои возможности бескрайни. Человек – существо максимально нереализованное. В нас столько всего скрыто, не востребовано жизнью. И наша задача – максимально раскрыть, раскрепостить человека. Чем больше я себя преодолеваю, тем больше я обнаруживаю свои возможности.

Сегодня мы просто проведем маленький кусочек нормального тренинга, который начинается на первом курсе. Тренинг на воображение, тренинг на память психофизических ощущений. Артист должен заниматься тренингом всю жизнь в той или иной его разновидности. Это очень простая и наивная вещь, и после всех эффектов покажется незатейливой. Тем не менее, поверьте, что с этого многое начинается и этим на самом деле многое держится и продолжается в актерской профессии.

(Начинается урок. Додин обращается к студентам.)

Вы после предыдущего тренинга вспотели, давайте помоемся. Сообразите, сориентируйтесь, у кого дома, у кого в общежитии: душ, ванная, общественная баня. У кого-то роскошный бассейн. Думаю, что душ и ванная в основном. Пожалуйста, давайте помоемся, если надо раздеться для этого, то разденьтесь. Занимайте позиции потихоньку. Я, может быть, что-то буду говорить иногда или что-то уточнять.

(Студенты работают. Зрителям.) Это то, с чего начинаются и публичное одиночество, и вера в предлагаемые обстоятельства, и работа воображения. Видите, кто-то еще раздевается, а кто-то уже помылся. Это вот тоже – скорость, с которой крутиться воображение. Кто-то уже помылся, значит, он готовится играть короткие роли. А тот, кто еще раздевается, готовится к длинным ролям.

(комментируя этюд) Денис подробно, молодец. И Георгий подробно. Даня, молодец. Ничего, Паша лучше, чем в последний раз было...

(Зрителям) Пока ребята работают или играют, даже не знаю, как правильно сказать, может быть, у вас есть какие-то вопросы – зачем все это надо?

Я рад, что абсолютная ясность торжествует на нашем вечере, вопросов нет. Это вечная история, когда студентов спрашиваешь в конце занятия: у вас есть вопросы? – Мёртвая тишина. Только кончается занятие, все кидаются к моему столу. Каждый считает, что вопрос важен только для него, и никто кроме него ответа все равно не поймет. И, тем не менее, завезшая урок, я еще раз хотел бы сказать, что все это, конечно процесс попытки задать себе определенные точки отчета. Определенные критерии. Попытаться перед нами самими поставить задачи, которые мы раньше не решали. Вовлечь в это ребят. Вообще, надо сказать, что нельзя учить, можно только предлагать учиться и учиться самому.

Если ты сам ничему не учишься, не обнаруживаешь новое, то вряд ли что-нибудь получится.

Я представлю все-таки студентов. Степан Пивкин, Иван Николаев, Дмитрий Волкострелов, Алена Старостина, Настя Чернова, Георгий Циобиладзе, Даниил Козловский, Елизавета Боярская, Уршула Малка, Денис Уткин, Дарья Румянцева, Дмитрий Луговкин, Семен Александровский, Павел Грязнов, Екатерина Клеопина, Сергей Щипицин, Елена Соломонова...

Аплодисменты.

На «открытых уроках» Додина учились в Москве, Париже, Норильске и

в Нью-Йорке. И везде первая реакция пришедших, даже артистов, весьма похожа: «их что, в космос готовят?»

Сами посудите, ведь какая должна быть внутренняя мотивация у студента,

готового к изнуряющим пятнадцатичасовым занятиям,

ежедневным, не всегда приятным, открытиям себя в себе?

У студента, готового полностью отрицать вариант –

«не могу» или «это невозможно».

Таких слов просто не существует для «додинца».

Таких критериев нет и для Театра Европы.