2015-06-28
352
Наконец-то свободен! Весь мир – мой дом.
Modern Talking стал достоянием истории в первый раз. Наш альбом «In The Garden Of Venus» достиг только 35го места в чартах. Мы просто надоели людям: все наши скандалы, наше нытьё и нервирующие статьи в прессе. Но не только фанаты устали, я тоже! Наконец-то не было Болена, который постоянно разглагольствовал о том, какой он крутой и успешный, и который всё оборачивал только к своей пользе.
Я чувствовал себя свободным. Наконец!!!
Мы с Норой наслаждались жизнью и летали по всему свету. Впервые в моей жизни я совсем-совсем не должен был работать. Я просто жил. Я был опустошён, и в первые недели чувствовал себя парализованным. У меня не было сил даже предствать себя, вновь выходящим на сцену. Сегодня я бы сказал, что тогда у меня был Burn-out-синдром. Моё тело сигнализировало, что мне нужен был покой и новый источник сил.
Весной 1988 г. мы прибыли в Гамбург. В отеле (мы жили в “Atlantic”) раздался телефонный звонок, я взял трубку. «Да, алло», сказал я. «Привет, Томас, это ты?», - спросил меня голос на другом конце провода. «Это Томас Штайн». В то время он был управляющим в фирме грамзаписи Teldec, и он сделал мне предложение быть в качестве сольного артиста в его фирме. Он предложил мне 4 миллиона марок. Я отказался. Я был сыт по горло музыкальным бизнесом, и хотел только покоя. Никаких встреч, никакого переполненного делами ежедневника, никаких фотографов, никаких гостиниц, никаких затхлых гримёрок, и никакого вечно всем недовольного Болена. Нет, я хотел быть свободным! Именно это я и объяснил Томасу Штайну. Он был, конечно, разочарован моим отказом, но, думаю, что он понял меня.
Мы с Норой полетели в Лос-Анджелес.
***
Хотя у нас были пентхаус в Кобленце и квартира в Берлине, мы искали жильё в ЛА. Нора влюбилась в этот город, в этот простор, в эту свободную жизнь, без круглосуточного нахождения под наблюдением, как это было в Германии. После нашего первого визита в ЛА, Нора полетела туда ещё раз с нашей секретаршей. Однажды вечером, когда я был в Германии, раздался звонок от неё. «Привет, это я. У меня для тебя сюрприз». «Звучит уже интересно», сказал я, «и что же это?» Нора спела в трубку: «Я арендовала квартиру. Совершенно замечательные апартаменты в западном Голливуде. И, знаешь, что прикольнее всего? У нас в соседях Бетти Дэвис». «Ага», сказал я, «это уже очень интересно».
Должен сказать, что за всё то время, что мы жили в Лос-Анджелесе, я видел Бетти Дэвис один единственный раз. Она стояла на своей террасе, в мохнатом тюрбане и банном халате и смотрела вдаль.
Эта голливудская дива была особой породы. У Бетти Дэвис была головокружительная карьера киноактрисы в 30-е гг, и она была в Америке суперзвездой. Она была замужем 4 раза, а умерла 6 октября 1989 г. во французском Нойлли-на-Сене. Тем не менее, я видел её однажды живьём!
Таким образом, мы с Норой расположились в этих апартаментах в Западном Голливуде, всего в 300 м к югу от Sunset Boulevard. Дом принадлежал Мойру Гроссман, который жил со своей женой в квартире над нами. Это было по-хорошему сумасшедшее время. Мы познакомились с невероятным количеством увлекательных людей: адвокатами, артистами, живописцами, писателями… и Этель.
Этель была невероятной: ей было к восьмидесяти, и она выглядела как мама няни Файн из телесериала «Die Nanny». Тем, кто не видел этот сериал, я охотно опишу Этель. Она выглядела именно так, как типичная пожилая дама из Беверли Хиллс: белые растрёпанные волосы, длинные ногти с красным лаком, всегда првосходный макияж и всегда типичная американка. Хотя Этель родилась в Канаде, вслед за своим любимым она переехала в Лос-Анджелес в 40х гг, у пары родился сын.
Судьба распорядилась так, что она развелась с мужем и осталась матерью-одиночкой. И это в середине 50х гг. прошлого века! Скандал! Но Этель не сдавалась. Она была еврейкой, и у неё был потрясающий талант насчёт коммерции. Она размышляла: Что я умею хорошо делать, чтобы прокормить своего сына?
Что она умела лучше всего – так это вязать. Поэтому она наскребла последние крохи, купила шерсти и связала чумовой пуловер. Теперь его надо было внедрить в массы. Без единого цента в кармане, она отправлялась в самый дорогой универмаг Лос-Анджелеса, несколько часов там гуляла туда-сюда и создавала видимость, что она ищет какую-то определённую вещь. Её план был прост: она только и ждала, пока кто-нибудь не заинтересуется её пуловером.
И только спустя неделю её спросили, где же она купила свой пуловер. Она поступила умно, и ответила: «О, а я его не покупала, я разработала его сама».
Судьба иногда готовит нам странные пути; также было и в тот раз. Дама, задавшая тот вопрос, работала в журнале мод, и написала статью об Этель. После её опубликования Этель уже не знала куда деваться от поваливших заказов, и на первые самостоятельно заработанные деньги она купила вязальную машинку.
Короче говоря, уже через несколько лет Этель была поставщиком крупнейших магазинов Америки, и даже лондонский «Harrod’s» зарабатывал с помощью её пуловеров неплохие деньги. Она жила в своих люкс-апартаментах в Беверли Хиллс и наслаждалась жизнью.
Этель была классной! Мы с Норой любили её! Раз в неделю мы ходили ужинать с ней вместе, и это всегда было отличным развлечением. Однажды мы сидели в «Moustache Cafe» - ресторане, где в хорошую погоду, а именно как минимум 300 дней в году, убирали крышу, и получалось, что сидишь прямо под открытым небом. Пришёл официант с меню в руке (управляли рестораном французы). Таким образом, официант поприветствовал нас с французским акцентом и сказал: «Оу, мадам и мсье, какой прекрасный вечер. Звёздное небо и лунный свет над пальмами. Ни облачка, ни дождинки, о-ля-ля». На это Этель лишь сухо изрекла: «Привет, молодой человек, мы тут не для того, чтобы выслушивать рассусоливания о погоде! Я хочу есть, дайте-ка меню». Мы с Норой обомлели. Такова была Этель: к чему заниматься пустой болтовнёй, если можно всё делать быстро и гладко?
Этель была взрывной. Она позволяла себе есть то, что ей было нельзя, постоянно закупала сама продукты для дома. «Но, привет», говорила она нам всегда, «мне осталось жить два дня». Она водила Chevy цвета красный металлик, и перед каждым поворотом сигналила гудком: могло случиться так, что юные хулиганы слишком резво носились по Беверли Хиллс, и это нужно было предусмотреть. Мода была её особенной страстью. На своих престарелых пальцах она носила дорогие бриллиантовые украшения. Также она любила яркие цвета. Однажды мы заехали за ней перед обедом, а Этель была вся в оранжевом: оранжевый лак для ногтей, оранжевая губная помада, оранжевая шёлковая кофта с глубоким декольте, оранжевые шёлковые брюки и золотистые туфли. И это в 78 лет!
Чтобы брюки не развевались свободно у щиколотки, у неё были специальные меховые ободки золотистого цвета, в которые она заправляла концы брюк. Каждый такой ободок был снабжён ещё и золотистыми колокольчиками (у чудаковатого дизайнера Харальда Глёкклера это было по-настоящему отличительной чертой), которые динь-динькали от каждого её шага. Когда мы уже уезжали из ресторана в тот раз, от силы 22-летний парковщик взглянул на ноги Этель и с ухмылкой спросил: «О, а это ещё что?» Этель была польщена, и, со словами «I designed it, Darling!», дала парковщику свою визитку. Я едва удержался, чтобы не расхохотаться.
Однажды Этель навещала нас в Германии. Мы как раз были на ферме близ Кобленца и пригласили её на Рождество к нам. Перед приездом она сказала, что приедет на 10 дней. Таким образом, 22 декабря я приехал в аэропорт Франкфурта на своём лимузине Jaguar и ждал Этель. Когда открылась дверь из пограничного контроля, меня чуть не хватил удар. Я привык, что Нора путешествовала с кучей багажа, но дорогая Этель переплюнула даже мою жену. Этель, конечно, не без помощи носильщиков, тащила с собой 8 чемоданов. На 10 дней!
Мы горячо поприветствовали друг друга, и я спросил её, зачем ей столько поклажи. «Darling», пояснила она мне, «в Германии всегда так холодно, поэтому я взяла с собой 4 меховых пальто, 3 обычных зимних пальто, 20 кашемировых свитеров и т.д. и т.п.». Я удивлённо поглядел на неё и довёл до её сведения, что Германия расположена посреди Европы, а не за Полярным кругом.
Понятно, что её чемоданы не влезли в мою машину, и полчаса спустя мы целой колонной, включая 2 машины такси, отправились в Кобленц.
Два года спустя мы с Норой и Этель завтракали воскресным утром в «Beverly Hilton Hotel». И тут она заявляет: «Дорогие мои, вам ничего не бросается в глаза?» «А что нам должно в глаза-то броситься? Ты выглядишь как обычно», ответила Нора. «Дорогая, я сделала подтяжку век. Они ещё немного отёкшие, но через 3 недели всё будет как надо». Я чуть не подавился своим йогуртом. Передо мной сидела 81-летняя женщина, которая 2 недели назад сделала подтяжку век. Невероятно! Когда я рассказал эту историю друзьям в Германии, мне вообще никто не поверил. «Да, и что говорит твой врач?», поинтересовался я. «А что он должен сказать, дорогой? Он говорит, что глазки у меня выглядеть отлично. Правда, во время обследования они определили, что у меня злокачественная опухоль нижней челюсти». «Как опухоль?», спросил я в ужасе. «А, да ладно», сказала она, «я уже прохожу лечение. В моём возрасте опухоли быстро не растут. Но глаза у меня будут – просто отпад», быстро сменила она тему.
Полгода спустя, когда я был в Германии, Этель положили в больницу. Дела у неё были плохи: у неё были боли и она больше не могла нормально говорить. Я позвонил ей в палату однажды вечером, но уже через 5 минут разговор пришлось закончить. «Томас», сказала она мне тихим голосом, «мне очень больно, когда я говорю. Давай созвонимся на следующей неделе, когда мне станет лучше». Я попрощался с Этель и в этот момент понял, что слышал её голос в последний раз. В оцепенении, я сел за рояль, и написал песню «Dance In Heaven», которая позже появилась на моём альбоме «Down On Sunset». (Как мы знаем, песня была уже на следующем альбоме. – Пер.)
Этель умерла через несколько дней. Мы с Норой бесконечно скорбели в связи с потерей этой великой и уникальной женщины. Даже сейчас я, неизменно с улыбкой на лице, иногда вспоминаю о дорогой Этель.
