Бешенство. — поделись секретом-то, Василий

— Поделись секретом-то, Василий. Как вычислил? — щурясь, усмехнулся Жуковский.

— Зачем весь этот треп, Андрей?! — воскликнул Ломака. — Я теряю драгоценное время! Ты слил Марину тварелюбам, но дай мне хоть один шанс вернуть ее, мать твою!

— Юноша, я же просил успокоиться. Нет разве? Я ведь не ору, так чего ты психуешь? И по поводу шансов… А зачем я пошел с тобой?!

— Да чтобы помешать, урод ты чертов!

— Какая дурость у тебя в голове. Чтобы тебе помешать, достаточно было просто смириться с тем, что ты в клетке. И пожалуйста, обращаюсь ко всем тут присутствующим. Не надо строить разные догадки, одна другой витиеватей. И не надо псевдодедукции. Мы не сдвинемся с места, пока я вам не растолкую популярно кое-что. И рассчитываю я на полную вашу адекватность, понимание и обратную связь. Ясно?

— Нет никакого секрета, — мотнул головой Селиверстов. — Мне кое-что рассказал прошлым вечером Степан. И я вспомнил, как мы пили с тобой в тот роковой для Марины вечер. И как ты отлучался. И как жег фанерку в печке, где медведок жарил. Это ведь было письмецо охотникам? Верно? Улики уничтожал? И зеркала твои… Перископ для тварелюбов… Ну скажи, дружище, как к тебе относиться после этого?

— Очень трепетно и нежно, Вася, — снова усмехнулся Андрей.

— Размозжить бы тебе башку, урод, — прошипел Константин.

Он был настолько поглощен ненавистью к Жуковскому, что даже не обратил внимания на факт разговора Степана и Селиверстова. А ведь Волков ясно дал понять, что бывшему искателю не доверяет и держит его в круге подозреваемых.

— Слышь, Ломака, я одного не пойму. Ты таким образом меня из себя вывести пытаешься или просто бесишься от бессилия в данной ситуации, а? Если первое, то не имеет смысла, так как бесперспективно. Если второе, то это явно лишнее, учитывая обстоятельства…

— Да какие, мать твою, обстоятельства?!

— Давай договоримся так. Сейчас высказываюсь я, а вы все слушаете. А потом посмотрим, какие порывы зародятся в твоем одержимом злобой умишке. Да и остальные решат, как ко мне относиться. Идет? В противном случае мы ни к чему толковому не придем. Разве что ко взрыву закрепленных на мне поясов. А это будет самый идиотский финал для всех нас, не так ли?

— Говори, но постарайся быть кратким, — нахмурился Селиверстов.

Лаконичность никогда не входила в число достоинств Жуковского, и Василий это знал. Но его совет пропал попусту.

— А как иначе втолковать? Я делал это всю дорогу, но до вас так и не дошло. Я рассказывал про былые времена, про свой проект. Но до вас не доперло. Я говорил про порочность нашей власти, но вы и этого не поняли. А все почему? Да из-за инертности вашей. О нет. Не хочу я сказать, что вы тупые. Я всего лишь констатирую, что все люди тупые. А вы — люди. И если раньше я верил в людей, то что-то ведь осталось от этой веры? Может, приняло несколько иную форму? Наверное, это покажется вам чем-то неразумным, странным и непонятным. Если покажется, то потому лишь, что вы тупые. Наше население — такие же тупые овечки. Власть снимает с них шерсть, а кое-кого пускает на мясо. И нет ни жалости, ни сопереживаний, ни чувства сопричастности. Но я всегда хотел что-то изменить. Когда мой проект отвергли, я понял: никакого прогресса нет. Есть иллюзия. Всякие там технологические фичи, которыми досыта кормили потребителей, это прогресс? Нет. Это лишь новые порции допинга. Что у людей было? Доступные карманные телефоны. Двухполосная полифония. Четырехполосная полифония. Шестидесятиполосная полифония. Черно-белые экраны. Цветные экраны. Сенсорные экраны. И все рукоплескали от счастья. Надо же, какой прогресс! Более мощные компьютеры каждый месяц? Какое умиление и радость. Ежегодные автосалоны с недоступными большинству, но поражающими своими прогрессивными обводами автомобилями? Все это пыль в глаза. Чушь. Бутафория. Опиум для народа вместо отжившей столетия назад религии. Ведь общество молилось на товары. И на деньги. На возможность получить эти деньги, чтобы обменять их на пестрые блестящие безделушки. А какова была реальность? Состояние человеческого общества мало чем отличалось от того, что было на протяжении тысячелетий. Простая схема. Царь, фараон, фюрер, генсек, президент, король, премьер-министр, староста общины. Его опора и сила в виде легионеров, или опричников, или преторианцев, или жандармерии… СС, гестапо, ГПУ, ЦРУ, ФБР, АНБ, моссад, КГБ, ФСБ, штази, СИС. Все это сварено в одном котле по рецептам гипердоминации. А еще средства для банального массажа мозга и контроля за массами. Жрецы, кардиналы, патриархи, муфтии, раввины, духовные лидеры, партийные функционеры, докторы Геббельсы, секретари госдепа, телекомментаторы, политологи, журналисты, газеты, телевизор. Ну и конечно, страх. Страх перед варварами, язычниками, неверными, чумой, призраком коммунизма, кознями империализма, террористами, бен ладенами и Саддамами, осями зла, евреями, кавказцами, русскими фашистами и медведями, атипичными пневмониями, перенаселением планеты, матерью всех тварей и тварелюбами. Ну и сами массы. Та самая челядь. Медведки в питомнике. Жрите свои бревна. Откладывайте яйца. А мы вас будем жрать. Только чтобы вы не думали, что мы вас вскармливаем для своего обеденного стола, знайте: мы заботимся о вас, защищаем от ваших страхов, от всяких угроз. Точно так же, как мы в Перекрестке Миров защищаем наших вкусных жучков от крыс. Да я хотел изменить все это. Я скрылся. Махнул за Урал. Сюда. Подальше от столицы и соглядатаев своих. Вон, Ломака, наверное, не помнит. Волков не в курсе, скорее всего. А ты, Василий, должен помнить ту нашумевшую историю про «лесных мстителей», что окопались у Красного Яра. Бунтари, которые восстали против поглощающей человеческое будущее, как огромный спрут, мировой системы. В прессе их называли бандитами, насильниками, грабителями. На них вешали не совершенные ими преступления. А они казнили, и по заслугам, полицайского чина, покрывавшего этнические преступные группировки нашего города. Они расстреляли наряд ДПС. За что? Он долгие годы безнаказанно занимался поборами на дорогах и под конец задержал за превышение скорости машину, в которой муж вез в роддом жену, а у нее уже воды отошли. Как результат, она потеряла ребенка. Они ведь не хотели слушать. Они хотели денег. Но у мужа не оказалось при себе суммы, достаточной, чтобы удовлетворить их алчность. И мстители покарали грабителей в форме, ставших еще и убийцами ребенка. Они похитили и повесили сына высокопоставленного краевого чиновника, который своей роскошной тачкой задавил на тротуаре женщину с дочерью, просто впечатал их в стену дома. Ты, Вася, должен помнить, громкое дело было. По телевизору не раз крутили запись камеры видеонаблюдения, которая засняла все в подробностях. И как этот сынок не выходил из машины, хотя видел умирающую женщину и девочку. Потом вышел и стал осматривать повреждения своего авто, при этом звоня по мобиле. Причем не в скорую звонил, а своему папаше, как выяснилось позже. И его ведь не посадили. Два года условно, потому что он сынок не быдла. Это быдло можно закрывать на шесть лет за скачанную из Интернета песенку, а элиту даже за убийство сажать не полагалось. Иначе где грань между плебеями и патрициями? Вот тогда у группы ребят, которую возглавил выброшенный ни за что со службы боевой офицер, переполнилась чаша терпения. И они организовались. Взялись за оружие. И я им помогал. Да-да, Вася. Не смотри на меня так. Я им помогал. В их лесном лагере я тогда впервые устроил питомник для медведок. А их лидер, тот самый офицер, которого учили в спецназе питаться чем попало, заставил своих парней побороть брезгливость. И самое интересное, что, несмотря на все усилия официальной пропаганды, огромное количество людей, которые обсуждали «лесных мстителей» в Интернете, безоговорочно поддерживали их действия. Это ли не явный признак системного кризиса и готовности общества взять свою судьбу в свои же руки? Я надеялся, что так и будет. Я ведь верил в людей. Но ошибся в расчетах. Люди всего лишь выплескивали гнев в блогах. Это же так просто — набирать крамольный текст, сидя в кресле перед монитором и потягивая пивко. Не надо уходить в лес и жрать личинок. Не надо жить в землянках и прятаться от карателей. Потому-то особо продвинутые властные режимы и разрешали эту самую свободу слова в Интернете. Ведь если плебеи не смогут ругать власть, сидя дома за компом, то они выйдут на площади и улицы или возьмутся за оружие и подадутся в леса, организовывая там повстанческие армии. Но этого не случилось. Потому что свобода и демократия. Когда «мстителей» обложили и перестреляли как собак, в Интернете все негодовали. Делали виртуальные плакаты в их честь. И все это за клавиатурой, с пивком под рукой. А зачем что-то другое? Зачем утруждаться? Зачем напрягать задницу отрыванием ее от кресла? А вскоре мир полетел ко всем чертам. Потому что системный кризис был всюду, не только у нас. Человеческая цивилизация зашла в тупик. Ведь не было никакого прогресса.

— При чем здесь, твою мать, моя жена!!! — закричал Константин. — При чем здесь Марина! Ты, думая о каких-то глобальных вещах, о массах и народах, совсем, гнида, выбросил из головы, что эти массы, эти самые народы состоят из личностей! Из отдельных людей! Женщин, мужчин, стариков, детей! И ты продавал живых людей тварелюбам! И мою Марину! При чем здесь все это?!

— Не ори! До тебя не дошло еще?! Я, возможно, единственный человек на земле, который воспринял случившееся не как сокрушительную катастрофу, а как благо! Как последний и единственный шанс! Ведь если ты жаждешь мировой революции, но не имеешь ни малейших сил для ее воплощения, то тебе нужен чистый белый лист! И мы этот чистый белый лист получили! Разрушили мир до основания, а затем мы наш, мы новый, как в песне!

И у нас, у выживших, был этот шанс! Но люди вцепились друг другу в глотки! И я хотел их сплотить перед угрозой, которую несли твари! Ан нет, вышло то мироустройство, которое мы теперь имеем! Отвратительное отражение нашего бесславного прошлого! Я разочаровался в людях! Да! Я сливал их охотникам! Потому что это тот путь, который они сами выбрали!

— Но не моя жена!!!

— Дай договорить, черт тебя дери! Все-таки я видел последний шанс, точнее, верил в то, что есть среди глупого стада избранный! Тот, кто восстанет! Тот, кто поймет! И им оказался ты, Ломака! Потому что ты не думал о своем спасении или о благополучии существующего режима, не мечтал спокойно прожить свою жалкую жизнь, упиваясь самогоном! Ты восстал против всей системы, против общественного порока ради спасения другого человека! Ты избранный! И вместе мы перевернем наш крохотный мирок и наконец запустим человечество по единственно верному пути! И чтобы ты поверил в мою искренность и в благость моих намерений, я сделаю все, чтобы вернуть твою Марину! Ты понял наконец, идиот?!

— Андрей, кто тебя уполномочил вычислять единственность и оценивать верность того пути, на который ты хочешь толкнуть оставшихся людей? — угрюмо спросил Селиверстов.

— Эти самые люди и уполномочили. Когда заменили прогресс сиюминутным личным благом. Когда смирились. Когда уничтожили свой мир. Когда оставшиеся дали себя жрать. Ведь больше никто не занимался тем, чем занимался я. Значит, мне и нести крест.

— Ты не мессия, Андрей…

— А кто-то посчитает иначе. Дай только разгореться революции, Вася. И все изменится. А Костя станет героем на все времена. И он, и Марина, и их еще не рожденный ребенок… Эта семья будет знаменем, так необходимым нашей революции.

— Ты чокнутый психопат, — прорычал Ломака. — И я, и Марина, и наш с ней ребенок — в первую очередь люди. В первую и единственную очередь. Живые люди. Со своим мнением. Со своими устремлениями, мечтами, мыслями. И не быть нам фундаментом твоих амбиций…

— Вот-вот, — разочарованно покачал головой Жуковский. — Об этом-то я и говорил. Людям ничего не надо, кроме узкого круга. И потому все так, как есть. Только я имею смелость взять на себя ответственность. А значит, я имею полное право оценивать верность пути. А тебе, Ломака, жизненно необходимо понять и уверовать в то, что ты и есть тот самый избранный. Иначе как мы с тобой вернем Марину?

— Мы с тобой?! — зло усмехнулся Константин. — Да я не верю тебе!

— А я не об этом прошу! Ты в себя поверь! В человека поверь, который в тебе! В избранного человека! И поверь, что будущее может стать другим, но только если другим станет и сам человек! Не в контексте отдельной судьбы, а контексте судьбы общей! Конечно, бывают достойные личности, выпадающие из массы. Но я имею в виду Человека с большой буквы как вид!

— Ты безумец, Андрей, — вздохнул Селиверстов. — Все, что нам сейчас надо, это как можно скорее связаться с тварелюбами и обменять Паздеева на Марину. И не допустить лишней крови.

— Если среди безумцев один разумный человек, то его, естественно, все будут считать безумцем, — покачал головой Жуковский. — Во-первых, простой обмен не решит наших проблем. Останется все как есть. Наша тупиковая порочная система останется. А в конфликте мы можем скинуть Едакова и обуздать другие общины. Ведь это единственно верное решение для реализации будущего. Война и кровь неизбежны и, не побоюсь этого слова, необходимы. Как хирургическое вмешательство в больной организм. Сначала мы захватим власть в нашей общине, а потом подчиним остальных. Даже при помощи тварей, если хотите. Ведь там, в колонии, мать всех тварей откладывает прорву яиц, но только малая часть из них превращается в полноценных гигантских жуков. Малая часть — для поддержания жизнеспособности вида и для ухода за королевой. Но если нарушится баланс сил, то немедленно начнется метаморфоз. Твари выйдут из спячки, и будет им несть числа. Ну и во-вторых. Нельзя менять Марину на Паздеева уже хотя бы потому, что у него жетон. Он ведь человек Едакова. А значит, неприкасаемый. Все, что нам нужно, это прикончить Паздеева прямо здесь и пойти дальше. Забрать Марину и вернуться в Перекресток Миров, где уже вспыхнет пламя нашей революции.

Сначала исчезли факелы в туннеле, что вел к Архиону. Факелы Перекрестка Миров, конечно, остались на месте. Нейтральная территория, по обыкновению, не освещалась, кроме стоявшего там электропоезда, в котором находился совместный пост: цербер тварелюбов и искатель с Перекрестка. Теперь там царил мрак, и из него долетали непонятные звуки — как будто в поезде много людей и идут спешные приготовления непонятно к чему. Искатель, что нес там вахту в знак мирного сосуществования с Архионом, по окончании смены не вернулся и о происходящем в туннеле не рассказал. И теперь всяческие догадки строились вокруг того, что сообщили встревоженные пограничники.

Потом община узнала о побеге овдовевшего Ломаки и его надзирателя, москвича Степана Волкова. В небольшом, по меркам ушедшей эпохи, и замкнутом социуме трудно утаить исчезновение нескольких человек, особенно если их имена в последние дни были на слуху. И уже совсем странным выглядело отсутствие Жуковского, знавшего чуть ли не всех жителей по имени и фамилии, и его близкого друга, весьма авторитетного на Перекрестке человека — Василия Селиверстова с его темными очками.

Двадцативосьмилетний Борис Камолин был без преувеличения правой рукой Жуковского и выполнял самые различные поручения. Казалось порой, что Андрей видит в нем своего преемника, который однажды возьмет на себя поддержание порядка на ферме и все селективные работы. Борису было чем гордиться, особо приближенный порученец Жуковского — это все-таки статус. А еще перспектива получить жетон неприкасаемого и не дрожать за свою жизнь в охотничий сезон.

Слухи, которые поползли по углам и закуткам Перекрестка, заставили его призадуматься. Он будто шестым чувством ощущал связь между охватившим общину волнением и тем, что накануне, незадолго до своего исчезновения, поручил ему Жуковский.

Андрей дал помощнику запечатанную сургучом бутылку, в которой лежал свернутый в трубочку, пожелтевший от времени лист бумаги.

Жуковскому было несложно предугадать, когда примерно начнутся среди жителей Перекрестка Миров кривотолки по поводу исчезновения людей, которые всегда были на виду. Толпа любит сплетничать, и никто в этой толпе не упустит возможности выдвинуть какую-нибудь теорию. Вот тогда-то и откупорит бутылку Борис. Жуковский хорошо знал Камолина. Знал, что тот четко выполнит поручение. Не поддастся любопытству и не достанет бумагу раньше времени. Сургуч держался крепко, и Камолин просто отбил горлышко ударом о рельс. Осторожно, чтобы не порезаться о стекло, извлек пальцем бумажную трубку. Развернул и прочел аккуратно написанные химическим карандашом слова.

«Мне стало известно, что Архион планирует передел нашего мира. Регулярные вылазки в поисках жертвы для матери всех тварей связаны с расходом времени, сил, патронов, а иногда и человеческих ресурсов. В рейдах охотников велика вероятность стычек с монахами Аида, а это трата дефицитных боеприпасов и возможная гибель квалифицированных охотников. Гораздо рациональнее иметь в своем распоряжении питомник людей и просто брать из него в нужный момент самого бесполезного для работ и других целей человека.

Для реализации этой идеи они планируют оккупировать Перекресток Миров, взяв его жителей, территорию и, конечно, ферму под свой контроль. Если это произойдет, то отбор неприкасаемых будут вести уже они и имеющиеся у кого-то жетоны утратят свою силу. Рождаемость в Архионе лет десять назад была ниже, чем у нас, и поэтому они понимают, что через несколько лет баланс сил может измениться. Часть населения состарится, а молодая смена будет недостаточной. Поэтому логично, что тварелюбы попытаются присоединить нас к себе.

Однако эту информацию мне необходимо проверить. Не исключено, что это провокация, например, свидетелей Армагеддона. Возможно, нас и тварелюбов хотят стравить, чтобы мы ослабли в войне и позволили другим, более слабым сейчас коллективам занять наши убежища. Я пока не могу сказать, откуда поступила информация, иначе подведу хороших людей. Скажу лишь, что политической разведкой во благо нашей общины занимаюсь уже очень давно и не в одиночку. Чтобы избежать непоправимых ошибок, мы с Василием Селиверстовым попытаемся выяснить намерения тварелюбов. Если информация подтвердится, то Селиверстов, как единственный человек, способный вести на равных диалог с Аидом, попробует заручиться у него согласием на венный союз против Архиона. В любом случае, если к исходу указанного мною срока ни я, ни он не вернемся на Перекресток Миров, это будет означать, что первичная информация верна и нашей общине следует ждать нападения тварелюбов в любой момент.

В этой ситуации необходимо оповестить искателей и всех наших людей, что заняты в питомнике. Помните, что оккупация лишит большинства из нас жен и придется вкалывать в десять крат интенсивнее, чтобы доказать новым хозяевам свою „состоятельность“. Того, кто не докажет непосильным трудом свою полезность для новой власти, отдадут тварям как лишнего.

В приготовлениях к отражению атаки нельзя рассчитывать на старосту Едакова и его вооруженных людей. Есть информация, что захват Перекрестка Миров будет осуществлен Архионом по сговору с нашим руководством. Вполне вероятно, что Едаков и его приближенные решили отдать общину тварелюбам в обмен на личные блага и безопасность. Это значит, что серьезных военных ресурсов тварелюбы не задействуют, ведь основная часть нашего населения не имеет оружия, даже больших ножей. Чтобы избежать порабощения, нам необходимо овладеть арсеналом и организовать оборону. Необходимо изолировать Едакова и его людей, предварительно разоружив их. Нейтрализовав власть Перекрестка Миров, займите круговую оборону и ждите нападения».

Борис оторвался от текста и крикнул в сторону кабинки, предназначенной для отдыха дежурной смены охраны питомника:

— Тимоха, слышь?!

— Ай, — отозвалась кабинка, и оттуда вылез лысый и худощавый сверстник Камолина. — Чего, Борь?

— Давай срочно собери бригадиров наших. А еще позови Саньку Холода. Беслана, Алишера, татарина и бульбаша.

— Лады. А что случилось?

— Вот соберетесь все тут, и я объясню. Только чтобы без лишней суеты. И чтобы люди старосты ничего не знали.

Тимоха удивленно посмотрел на Бориса.

— Даже так? Ну ладно. Сейчас созову всех…

Белый вездеход перемалывал широкими гусеницами свежий снег и оставлял отчетливый след. Дьякон находился в пассажирском отсеке, где располагалась аппаратура связи и были сиденья по обоим бортам. С водительской кабиной отсек соединялся окошком, стекло было сдвинуто в сторону. Виднелся крепкий затылок Обелиска, который вел машину. Дьякон вынул перископ из гнезда; внутрь хлынул холодный воздух. На кольце, способном поворачивать средство наблюдения на 360 градусов, рейдер стал аккуратно устанавливать кронштейн для крепления устройства, имеющего совсем иное предназначение.

— Командир! — крикнул Обелиск.

— Что? — спросил Дьякон, продолжая свою работу.

— Может, как-нибудь определимся с названием этих существ?

— Я же их вроде как-то назвал, когда ребята отправились в этот чертов рейд.

— Гребаная неведомая херня?

— Наверное. Не помню.

— Слишком длинно, командир!

— Да плевать мне, как они называются. Ребята в беду попали. Барон погиб. Плевать мне, Оби!

— Давай назовем их гренхами!

— Я же сказал! Плевать! Мне сейчас все равно кого мочить! Только бы ребят из этого дерьма вытащить!

Дьякон поднял сиденье у правого борта. Там покоился шестиствольный пулемет ХМ-214, уменьшенная версия американского пулемета М-134. Двести четырнадцатый, со стволами под натовский патрон 5,56, был когда-то, в том еще мире, довольно известен благодаря популярным кинобоевикам. Однако серийно он не производился и на вооружении не состоял. Тем не менее российское оборонное ведомство наряду с французскими кораблями-вертолетоносцами, израильскими беспилотниками, английскими снайперскими винтовками и итальянскими кастрюлями и чайниками закупило незадолго до мировой войны опытную партию этих пулеметов. Ни Дьякон, ни его люди не знали, для чего это было сделано. Равно как и не могли понять, зачем при отечественных традициях и опыте кораблестроения, производства летательных аппаратов, стрелкового оружия и банальной посуды покупать все это за рубежом. Тем не менее практически вся партия пулеметов каким-то образом оказалась в распоряжении тайного братства.

Кольцо позволяло высунуться из теплого отсека, как танкисту из башни, только надо было избавиться от рейдерского силового костюма. Что и сделал Дьякон, после чего вылез по пояс, приладил к кронштейну пулемет и стал прикручивать люк, чтобы не выстужать салон вездехода.

— Поднажми, Оби! — крикнул он.

— Как могу! — был ответ.

Позади свистели под набегающим потоком воздуха выдвинутые из кормовых пеналов антенны. Локальную связь, в пределах десятка километров, они обеспечить могли, хотя и предназначались для работы со спутниками. Но спутников давно уже не существовало. Могли антенны и запеленговать наночип человека, из-за которого рейдеры оказались в этом городе.

— Оби!

— Да, командир!

— Ты попутно сканируй нашего клиента! Хорошо бы его поскорее найти и убраться отсюда!

— Сканер работает, командир!

Дьякон закончил монтаж люка и убедился, что тот закрывается плотно. Рейдер довольно хмыкнул и снова вылез наружу — надо было зарядить пулемет.

Вдруг вездеход резко затормозил. Дьякона качнуло вперед, в ребра впился кронштейн пулемета.

— Черт! Обелиск! Какого хрена?! — Командир нырнул в отсек и через внутренне окно посмотрел на товарища.

Тот резко повернулся, взволнованно доложил:

— Дьяк! Есть сигнал от наночипа! И он не один!

— Что?

— Два сигнала, Дьяк!

— Я не понял…

— Два чипа в пределах радиуса антенн! Среди наших ребят ведь нет зачипованных?!

— Нет. — Дьякон озадаченно мотнул головой. — Дитрих специально отправил сюда тех, кто тогда вакцинацию и чипизацию не проходил. Чтобы путаницы не было.

— Тогда кто второй, командир?

— Я понятия не имею. Тут нет ошибки?

— Нет. Два устойчивых сигнала. Направление точное определить пока сложно, мы только въехали в город. Но их двое. Кто второй? Какова вообще вероятность найти сразу двоих с чипами в таких условиях?

Дьякон задумчиво смотрел на Обелиска, прикусывая нижнюю губу. Затем тряхнул головой.

— Ладно, давай сначала вытащим парней. После разберемся с этой чертовщиной.

— Кажется, уходят, — тихо прошептала Сабрина, глядя сквозь трещину на улицу.

Монахи и их владыка действительно удалялись.

Марина вздохнула с облегчением, пряча лицо в ладони.

— Господи, Сабриш. Как же страшно-то. Как же я устала бояться. Но не могу прекратить. Ведь не за себя одну я в ответе…

— Я понимаю. — Охотница кивнула. — Но все-таки не нужно бояться. Я с тобой. До конца. Слышишь?

— Да… — выдавила бывшая пленница сквозь слезы. — Спасибо тебе…

— За что? — Сабрина удивленно взглянула на спутницу.

— За все спасибо.

— Я же похитила тебя.

— Как знать. Может, если бы этого не случилось, не треснул бы твой лед. Не выпустил бы душу из плена.

Сабрина тяжело вздохнула, подумав, что это действительно так. Общение с пленницей заставило ее почувствовать себя живой. Видя слезы женщины, обреченной на смерть и отчаянно мечтающей хоть раз напоследок увидеть любимого, видя тревогу матери за своего еще не рожденного ребенка, Сабрина преобразилась и только сейчас поняла насколько.

— Это я тебя должна благодарить, — улыбнулась охотница. — За то, что я поняла: не убили во мне женщину. Ни те изверги, ни отец…

Светлая быстро закивала, прикусив губу и жмурясь, словно не желая выпускать на волю горькие слезы, которые все равно текли ручьями по щекам.

— Ну, не плачь, сестренка, — приобняла ее Сабрина. — Ой, да ты озябла совсем. Давай-ка пуховичок мой на тебя наденем. Твое-то пальто совсем никудышное.

— А ты?

— А у меня бушлат есть. Который там, на станции прихватила.

— Но он не такой теплый…

— Ничего, я привыкшая. Тренировки все эти… А тебе мерзнуть никак нельзя. Давай-давай. Надевай. Вот умничка. И не плачь. Улыбнись. Скоро ты своего Костю увидишь. И вы уже никогда не расстанетесь.

— Сабриша, — произнесла Светлая, утерев слезы и кутаясь в теплый пуховичок.

— Что?

— Ты знаешь, а ведь я тебя не отпущу. Когда мы доберемся до Кости и все будет позади… Я не отпущу тебя, слышишь?

— Ну, мы ведь уже обсуждали это…

— Все равно! — Марина повысила голос. — Ты будешь с нами. Никого у меня нет ближе тебя и Кости. Ты моя теперь.

— Послушай…

— Нет! Это ты послушай! Ты будешь мне помогать с ребеночком. Ведь будешь? — В голосе Марины звучала отчаянная надежда.

— Да… — На этот раз выдавливать это простое и короткое слово пришлось охотнице. — Ты позволишь… пеленать его иногда?

— Конечно.

— Купать и щекотать ножки…

— Да. — Марина расплакалась, как, впрочем, и Сабрина.

— И любоваться тем, как ты его кормишь… — Через силу произнеся эти слова, охотница вдруг шагнула к Марине, крепко ее обняла, зарывшись мокрым лицом в волосы подруги и широко, словно от невыносимой боли, открыв рот.

— Что с тобой? — испуганно проговорила Светлая.

— Я не могу! — рыдая и мотая в истерике головой, выкрикивала Сабрина. — Ну не могу я! У меня может быть желание! Наверное, я даже способна полюбить! Но не рожать! Никогда у меня не будет детей! Из-за того, что они со мной сделали! Они отняли это у меня! Я пуста!

— Господи…

Охотница вдруг резко оттолкнула Марину, и в ее руке появился пистолет. Щелчок затвора. Сабрина озиралась по сторонам, будто искала в подвале, освещаемом лишь слабым лучом из трещины в стене, кого бы убить.

— Ты чего…

— Послушай, Марина, я должна тебе показать, как пользоваться пистолетом. А ты должна все быстро запомнить. И мы прикончим каждого, кто встанет у нас на пути. Ясно тебе?

— Не надо…

— Надо! — Голос Сабрины обрел прежнюю властность и твердость. — Дать новую жизнь мне не суждено, но отнимать я умею превосходно. Значит, такова моя миссия.

— Если вас смущают какие-то соображения этики и морали, — беспечным тоном вымолвил Жуковский, — то никому не навязываю. Приговор привести в исполнение могу и сам.

Селиверстов пристально смотрел ему в глаза, как будто изо всех сил старался разглядеть в них что-то, что позволило бы понять мотивы Андрея и саму его суть, от начала и до конца. Можно было лишь догадываться, каким ударом для искателя стало проявление второй личины человека, многие годы бывшего ему близким другом.

Степан Волков смотрел в сторону. Казалось, он занят сугубо своими планами на ближайшее будущее и то, что в этом подвале вот-вот должна была совершиться расправа, его совсем не интересует. Хотя что значит судьба индивидуума, когда Жуковский намерен взять на себя ответственность за судьбы всех, кто выжил в городе? А быть, может, и на всей земле?

Константин Ломака смотрел на Семена Паздеева. Тот совсем забился в угол. Похоже, пока шел сложный и эмоциональный разговор, Паздеев вовсе не спал, а лишь притворялся. Но теперь страх, обуявший этого человека, был вовсе не притворным. И Костя сейчас искренне жалел его. И корил себя за то, как жестоко обращался с Паздеевым, пока тот был у них в плену.

— Зачем? — спросил наконец Ломака, повернувшись к Жуковскому.

— Да просто он слишком много знает. Но это не единственная причина. Сейчас нам опасны не твари и даже не охотники. Он опасен. Он — помеха. Да и вообще, плохой он человек. — Андрей ухмыльнулся. — Помню, про таких когда-то говорили: в мирное время бесполезен, а в военное опасен. Зачем он нужен? С какой стати его жалеть?

Волков вдруг дернул головой и уставился на Жуковского с таким видом, будто получил неожиданное и весьма значимое известие.

— Что ты сказал? — спросил Степан.

— Я сказал, на кой черт вам его жалеть. Он бы нас жалеть не стал.

— Да нет… я не об этом, — задумчиво буркнул Волков, продолжая сверлить Жуковского взглядом.

— У тебя махорка еще есть? — внезапно и очень резко спросил Селиверстов у Степана.

— Да. А что?

— Сделай мне самокрутку, — проворчал Василий и двинулся к выходу из подвала.

Волков проводил его недоуменным взглядом, которым затем окинул Жуковского и Ломаку, задержав на Андрее. Кашлянул и ушел вслед за Селиверстовым.

Наступила тишина. Только громкое сопение приговоренного к смерти заполняло пустоту.

— Мужики, — прохрипел Паздеев, — ну будет вам. Пошутили, попугали, и хватит. А?

— Конечно хватит. Хорошего понемногу, — беспощадно улыбнулся Жуковский. — Костя. Ломака!

— Чего, — будто в сомнамбулическом сне отозвался Константин.

— Тебе тоже лучше выйти.

— Ты уверен? — Ломаку распирала ненависть к Жуковскому, еще вчера безмерно уважаемому человеку.

— Уверен. Выходи.

Не зная, чем возразить и что вообще надо делать в такой ситуации, Костя ушел.

Волков и Селиверстов стояли на улице, почти по колено в снегу, и курили, глядя при этом в разные стороны. Шлем с затемненным стеклом свисал со свободной руки искателя. Вместо шлема он надел темные очки.

Выйдя на улицу, Константин пытался понять, чего же он сейчас хочет больше всего. Может, уговорить их спуститься в подвал и остановить Жуковского? Или дождаться, пока тот сделает свое дело, и возобновить совместные усилия по вызволению Марины из плена? А действительно ли Жуковский намерен помочь с этим? Как можно после всего, что они узнали, верить ему?

В подвале раздался глухой выстрел. Никто не вздрогнул. Селиверстов размахнулся и далеко швырнул летный шлем.

— Мы только что убили безоружного человека, мужики, — проворчал Ломака.

Волков обернулся.

— Мы? При чем тут мы?

— Убить можно действием либо бездействием.

— Тогда почему ты не там?

— Я не знаю… — Ломака вздохнул.

Из подвала неторопливо вышел Жуковский.

— Ну вот и все, теперь вернемся к нашим насущным делам, — сказал он бодрым голосом, словно и не лишал никого жизни.

Селиверстов резко обернулся к Андрею. Нельзя было разглядеть его глаза за темными очками, но догадаться о том, что это за взгляд, было нетрудно.

— Ну что ты, Вася, сверлишь меня так? — с наигранной трагичностью спросил Жуковский.

— А чего ты ждал?! — рявкнул Селиверстов.

— Осуждаешь?

— А это можно одобрить?!

— Тогда почему ты меня не остановил, а? Может, коллекционируешь моменты ощущения непоправимости, как с тем стариком, которого обезумевшая толпа выдавила из общины, а ты ничего не сделал, чтобы помешать?

— Как бы я размозжил тебе сейчас башку, падла!

— А стоит ли? — Жуковский продолжал демонстрировать спокойствие. — Может, просто ответишь, почему не помешал мне?

— Да потому что понимаю, к сожалению. Останься Паздеев жив, и, возможно, все было бы только хуже, как ты и говорил. Но черт возьми! Будь проклят тот, кто повел нас такой дорогой, где на распутье мы выбираем не между добром и злом, а между кровью и кровью!

— Таков наш мир…

— Чушь! Это все твои комбинации! Твои твари! Твои охотники! Твои жертвы! Твоя чертова игра с людьми!

— Ты мне льстишь, однако.

— Заткнись, чтоб тебя!

— А теперь подумай, горячая головушка, что бы стало с теми, кто выжил, не появись твари. Люди замирились бы и затихли в своих норах? Нет. Едва ли в этом несчастном городе кто-нибудь дожил бы до наших дней. Может, только самая одичавшая и оскотинившаяся группка. А благодаря тварям мы получили баланс. Мир. Систему отношений. И обходились все это время малыми жертвами. И вовсе не я, между прочим, выстроил этот уклад. Сами люди. Я всего лишь наблюдал и ждал пробуждения. А оно вот-вот…

— Да кем ты себя возомнил?! Тебе просто нужна власть, вот и все!

— Ну конечно, мне нужна власть. Кто ж спорит-то. Только цели совершенно другие. Благие у меня цели. Ты правильно сказал. Сейчас мы выбираем не между добром и злом, а между кровью и кровью. На одной чаше весов жертвы и на другой тоже. Непростой выбор, однако. Но его надо сделать. А виноваты в таком положении вещей все. Все без исключения. Но только люди не хотят себе в этом признаваться. Они винят кого угодно, только не себя, винят следствия, а не причины. Вот ты, Костя, кого больше винишь? Меня за то, что я сдал Марину охотникам? Или себя за то, что довел девчонку в тот вечер и она оказалась в неподходящее время в неподходящем месте? Мне не отвечай. Самому себе ответь.

— Да хватит уже твоей демагогии! — рявкнул Василий. — Сделай хоть одно действительно благое дело, помоги вернуть парню его жену, и разойдутся наконец наши пути-дорожки!

— Что и требовалось доказать, — покачал головой Жуковский. — Ну ладно, пошли дальше.

У Ломаки еще звенели в ушах ударившие словно обухом по голове слова Андрея. И он не готов был ответить самому себе честно. Всячески противился этому, ища какие угодно объяснения. Вплоть до того, что Жуковский способен манипулировать чужим разумом. Но не игра ли это в прятки с совестью?..

— Чего ты встал с ликом блаженного?! — окликнул Костю Жуковский.

Ломака вздрогнул. Оказывается, спутники удалились уже шагов на тридцать. Константин бросил прощальный взгляд на руины, ставшие надгробием казненному Паздееву, и бросился догонять трех таких разных людей.

Черные исчадия ада разбежались в разные стороны. Однако это мало походило на паническое отступление. Скрываясь за развалинами, твари начинали какие-то странные движения вокруг места, где они потеряли так много сородичей. Твари меняли тактику.

Воспользовавшись передышкой, которая неизвестно сколько продлится и неизвестно, повторится ли, Штерн оседлал снегоход и быстро двинулся к товарищу, ловко объезжая выпотрошенных крупнокалиберными пулями жутких существ.

Рипазха был взъерошен. Спецкостюм на нем отсутствовал, как и маска. Обмундирование порвано во многих местах и перепачкано оранжевой кровью, известкой, еще черт знает чем. Лицо все в ссадинах. Он судорожно вставлял в «корд» последнюю ленту, что-то злобно бормоча под нос.

— Рип! — крикнул ему Штерн.

Однако рейдер не отреагировал.

— Але, Рип! Эй! — Спешившись, Штерн подбежал совсем близко и дернул за плечо.

— Эти суки Мелиша убили, — прорычал Рипазха.

— Что?!

— Мелиш погиб.

Взъерошенный рейдер даже не посмотрел на Штерна. Не удивился его появлению. Просто заряжал пулемет дрожащими руками и, казалось, говорил сам с собой.

— Барон тоже, — выдохнул Штерн.

Рипазха наконец повернулся к соратнику. Зажмурился. Тряхнул грязной головой и тихо выругался.

— Вот даже как. Вот же суки, а? Ну, ничего…

— А с тобой что было?

— Со мной? Слушай, мальчика и девочки, как приказал Дитрих, не получится. Понял?

— Ни хрена я не понял.

— Они бесполые, твари эти.

— Да с чего ты взял-то? Яиц и сисек я у них тоже не заметил. Но это же хреновы насекомые переростки. Как их разберешь?

— Ты видел других?

— Кого — других?

— Тварей. — Рипазха кивнул на ближайшие останки существ.

— Есть и другие?

— Полно. Эти черные. Есть белые. Как богомолы выглядят, только большие. Есть коричневые, как говно. Такие неуклюжие танки. Видел еще пару красных. И я понял, что это все один вид. У них одинаковое строение глаз, одинаковые усики на мордах. И белые воротнички. Но самое главное, там есть хренов слонопотам. Огромный. И это матка. Она их всех рожает.

— Откуда ты знаешь?

— Да я был в чертовом гнезде! — Рипазха выпучил глаза. — Я сам видел эту суку! И знаешь что? До Урала мы ее не дотащим. В вездеход не поместится. Так что пусть Дитрих утрется. Ее кончить надо. Тогда, быть может, и уродам этим хана. Только один я не сдюжу. Помоги мне.

— А что с твоей рацией?

— Накрылась…

— Ну, давай я с Дьяконом свяжусь! Всей командой накинемся на них.

— Да нет времени, Штерн! Там тысячи яиц! И она еще выдавливает из сральника своего! Кончать ее надо прямо сейчас!

— А чего ты ее из пулемета…

— Да не успел я. Такая свора налетела…

— Надо Барона похоронить, Рип.

— И Мелиша тоже! Но позже! Им-то уже все равно!

Во дворе у Серебренниковской улицы стояли двое с ружьями. Они тщательно разглядывали свежие следы. Появились эти люди совершенно неожиданно, и беглянки их заметили, когда уже вышли из подвала многоэтажки. Сабрина узнала церберов. Эти двое еще вчера мирно спали, пьяные, в подсобке на станции «Речной вокзал». Увидев девушек, церберы тотчас забыли про следы, оставленные Аидом и его монахами.

— Сабрина! — радостно воскликнул один из них. — Черт возьми! Слава богу! Ты в порядке! Тебя все ищут! Отец в бешенстве! Идем скорее к нему!

Марина, замерев от страха, робко переводила взгляд с этих незнакомых людей на подругу.

— А это кто? — Второй цербер качнул стволом ружья в сторону Светлой.

— Это наша добыча, — мрачно проговорила охотница. — Забирайте ее, и пойдем домой.

Марина обмерла в шоке. Как же так?! Ведь еще недавно Сабрина сказала, что на все готова ради своей бывшей пленницы. Сколько слез они пролили вместе за последние сутки, настежь распахнув друг перед другом женские души. И теперь… она снова добыча? Снова жертва для чудовища?

— Сабрина, ты что… — пролепетала Светлая.

— Тихо, крошка, не рыпайся, — рыкнул цербер, двигаясь к Марине.

Его напарник тоже пошел к ней.

Сабрина шагнула в сторону, пропуская мужчин к пленнице. Вот они поравнялись с охотницей. Вот она уже за их спинами.

Сабрина подняла руку с пистолетом. Первый выстрел — точно в затылок. Второй цербер вздрогнул и резко развернулся — лишь для того, чтобы получить пулю в лоб.

Даже не глядя на убитых, Сабрина вставила полную обойму в пистолет, быстро подошла, хрустя снегом, к Марине и с силой вложила в ее руки оружие.

— Если еще раз во мне засомневаешься, просто пристрели меня, — зло прошипела охотница.

Не дожидаясь ответа, Сабрина склонилась над трупами, взяла ружье и патроны.

— Пойдем. Слышишь, где-то в городе стрельба? Надо торопиться.