Каким образом расы разделились в физиологическом отношении, и какие разновидности они затем создали через посредство смешения. Неравенство рас в смысле силы и красоты

Следует окончательно разобраться с вопросом кос­могонического влияния, поскольку в данной книге я буду пользоваться связанными с ним аргументами. Начнем с первого сомнения, которое пора рассеять: ка­ким образом люди, живущие в одном месте по причине общего происхождения, могли подвергаться совершен­но различным физическим воздействиям? Допустим, когда начали проявляться различия между расами, их общины были достаточно многочисленны, чтобы рас­пространяться в места с иным климатом, но как слу­чилось, что, преодолевая огромные трудности, напри­мер, непроходимые леса и болота, песчаные пустыни или снежные равнины, реки, озера и моря, они могли совершать путешествия, которые вряд ли по плечу цивилизованному человеку со всей его мощью? Чтобы ответить на подобные вопросы, рассмотрим, какими могли быть первые стоянки наших далеких предков.

Еще в далеком прошлом многие ученые, а позже такие серьезные исследователи, как Жорж Кювье, пришли к вы­воду, что для некоторых рас отправной точкой должны были служить горные системы. Так, белые люди, а также некоторые африканские племена, имевшие близкое нам телосложение, очевидно жили первоначально на Кавказе. Желтая раса скорее всего спустилась со снежных отро­гов Алтая. В свою очередь, негры, относящиеся к прогна­тическому типу, строили первые хижины на южных скло­нах Атласских гор, оттуда они и мигрировали; таким об­разом, в стародавние времена наиболее обжитыми были именно такие труднодоступные районы, где в таинствен­ной тьме встречались бурные реки, пещеры, вечные сне­га, непроходимые ущелья, зато самое страшное и неизве­стное для наших праотцов таилось на открытых равни­нах, по берегам рек, озер и морей.

Как мне кажется, древние философы выдвинули такую теорию, а нынешние ученые подхватили ее в первую оче­редь потому, что для выживания в периоды великих природных катастроф люди должны были тянуться к верши­нам, где их не могли достать наводнения. Однако это рас­ширенное толкование сюжета о горе Арарат, возможно, применимое к эпохам, следующим за первобытными вре­менами, т. е. к эпохам, когда большая часть земного шара была уже заселена, совершенно не подходит для того пе­риода, когда человечество должно было появиться в от­носительно спокойных природных условиях, и заметим кстати, что указанное толкование противоречит идее о единстве человеческого рода. Кроме того, горы всегда, с самых незапамятных времен, внушали глубокий страх и суеверное поклонение. Именно в горах пребывали мифо­логические боги. Собрания греческих и брахманских бо­гов происходили на покрытой вечными туманами верши­не Олимпа и на горе Меру; на вершине Кавказа Проме­тей страдал от таинственного наказания за еще более таинственное преступление; если бы люди с самого нача­ла обитали в таких высокогорных убежищах, вряд ли во­ображение вознесло бы их до самого неба. Трудно обоже­ствлять то, что вы видели, хорошо узнали и попирали но­гами; для горных жителей обитель божественных существ находилась бы в глуби вод и на равнинах. Следователь­но, я склоняюсь к противоположной мысли — я полагаю, что свидетелями первых шагов человека были открытые и ровные места. Впрочем, об этом говорится и в Библии; теперь, когда мы установили первое место пребывания человека, вопрос о миграции решается намного проще, потому что ровные участки местности, обычно пересека­емые реками, выходят к морю, и больше не стоит ломать голову над тем, как предки преодолевали леса, пустыни и болота.

Есть два вида миграции или переселения: добровольная и вынужденная. Первый случай не имеет никакого отношения к периоду, о котором идет речь в Книге Бытия. Второй более подходит для дикарей — неосторожных, неловких и неопыт­ных, — нежели для развитых народов. Достаточно одной семьи, уместившейся на плоту — несколько несчастных, за­стигнутых морской стихией, цепляющихся за стволы дере­вьев и подхваченных течением, — чтобы говорить о дале­ком переселении. Чем слабее человек, тем чаще он служит игрушкой неорганических сил. Чем меньше у него опыта, тем больше он подчиняется случаю, которого он не может ни предвидеть, ни избежать. Известны почти невероятные примеры того, как представители нашего рода путешество­вали, помимо своей воли, на большие расстояния. Например, в 1696 г. две пироги с тремя десятками дика­рей племени анкорсо — мужчин и женщин — были застиг­нуты непогодой и после долгого дрейфа оказались на од­ном из Филиппинских островов, Самале, отстоящем на три сотни лье от места, откуда они отправились в плава­ние. Другой пример: четверо людей из племени улеа, на­ходившихся в лодке, были подхвачены бурей, в течение восьми месяцев скитались по морю, и наконец их прибило к острову Радак на восточной оконечности Каролинско­го архипелага; они совершили вынужденное путешествие длиной в 550 лье. Несчастные питались исключительно рыбой и пили бережно собираемые капли дождя. Когда дождей не было, они ныряли в глубину и пили морскую воду, которая, как говорят, там менее соленая. Конечно, по прибытии на Радак путешественники находились в пла­чевном состоянии, однако они быстро пришли в себя.

Двух этих примеров достаточно, чтобы согласиться с возможностью быстрого переселения некоторых групп в места с совершенно другими климатическими услови­ями. Однако если нужны еще доказательства, можно ука­зать на легкость, с какой насекомые, панцирные, расте­ния распространяются повсюду, и нет нужды доказывать, что для них это более сложная задача, чем для человека [1]. Земноводные панцирные попадают в море в результате разрушения скал, затем течение выносит их на далекие отмели. Зоофиты, прикрепленные к раковине моллюсков или сбросившие свои почки в океан, далеко уносятся вет­ром и формируют колонии; и те же самые деревья неиз­вестных видов, те же самые разные столбы, которые в XV столетии рухнули на берегах Канарских островов и служили пищей для размышлений Христофора Колумба, способствовали открытию нового мира и, возможно, не­сли на своей поверхности яйца насекомых, которые да­вали потомство далеко от места своего рождения, от род­ной земли.

Таким образом, первые человеческие общины без тру­да могли привыкнуть к любому климату, к любому мес­ту проживания. Кстати, в наше время, при нынешнем со­стоянии земного шара, вовсе не расстояние определяет разницу в климате, в частности, что касается темпера­туры. Не говоря уже о горных районах, например, Швей­царии, где в пределах одного-двух лье атмосферные и почвенные условия разнятся настолько, что в некоторых местах можно встретить смешение лапландской флоры и растительности, характерной для Южной Италии; то же самое можно сказать об Изола-Мадре, где на берегу озера Мажор, под открытым небом, растут апельсино­вые деревья, большие кактусы и карликовые пальмы, ко­торые видны с нашего западного побережья, хотя всем известно, насколько климат Нормандии более суровый, чем на острове Джерси. Если взять этот небольшой тре­угольник и абстрагироваться от ссылок на орографию, западный берег Франции являет собой удивительный контраст с точки зрения разнообразия растительности [2].

А какими должны были быть контрасты на огра­ниченном пространстве в те жуткие времена, на ко­торые приходится рождение человечества! На неболь­шой территории разыгрывались великие атмосферные революции, когда море отступало или, напротив, на­ступало; когда затопляло или, наоборот, иссушало соседние земли, когда горы поднимались — внезапно, бес­порядочно громоздясь огромными массами, — или же опускались до уровня окрестной суши; когда, нако­нец, бурные колебания земной оси и, следовательно, общего равновесия планеты, т. е. изменения положе­ния полюсов относительно эклиптики, сотрясали всю земную систему.

Таким образом, приходится отвергать все возражения, обоснованные тем, что в начальную эпоху существова­ния мира вряд ли могли происходить изменения рельефа и температурного режима, и есть все основания считать, что первобытные человеческие семьи могли рассеивать­ся на большие расстояния и равным образом могли соби­раться вместе на ограниченной территории, где они под­падали под влияние очень многочисленных факторов. Именно таким путем могли формироваться вторичные типы, от которых произошли нынешние ветви нашего рода. Что касается человека, так сказать, первого поко­ления, т. е. ближайшего потомка Адама, у нас нет воз­можности сказать что-либо достоверное о его специфи­ческих признаках и определить, насколько похожи или не похожи на него представители каждой из новых групп, так что оставим его в покое. Поэтому наше исследова­ние будет ограничено расами второй формации.

Таких характерных рас я насчитываю три: белую, чер­ную и желтую [3]. Если я использую термины, основанные на цвете кожи, это не значит, что они представляются мне удачными, так как три категории, о которых идет речь, в качестве отличительного признака имеют не цвет, содер­жащий много оттенков; выше было отмечено, что суще­ствуют и другие более важные признаки. Но вместо того, чтобы изобретать новые названия, на что я вряд ли имею право, я предпочитаю выбрать в списке распространен­ных терминов те, которые будут если не идеальными, то хотя бы менее неудачными, чем другие — иными словами я предпочитаю именно эти, достаточно безобидные, вмес­то того, чтобы использовать названия, заимствованные из географии или истории, которые внесли столько беспо­рядка в вопрос сам по себе достаточно запутанный. Итак, я еще раз подчеркиваю, что «белыми» я называю людей, которых обычно причисляют к кавказской, семитской ра­сам или расам Иафета. Черные — это хамиты; желтые – алтайцы, монголы, финны, татары. Это и есть три чис­тых и первородных элемента, из которых состоит челове­чество. Так что нет нужды предполагать двадцать восемь разновидностей, как это делает Блюменбах, или семь, как считает Причард: оба включают в свою классификацию гибридов. Возможно, ни один из трех первичных типов по своей сущности не представляет собой совершенного един­ства. Великие космогонические причины сотворили не только четко выраженные разновидности одного рода в той мере, в какой осуществлялось их действие, они оп­ределили в каждой из трех основных разновидностей по­явление нескольких видов, которые, помимо общих при­знаков, обладали специфическими отличительными харак­теристиками. Эти варианты появились без вмешательства механизма межэтнического скрещивания: они исконно су­ществовали во всех брачных союзах. Таким образом, се­годня напрасно искать их в смешанной совокупности, ко­торую называют белой расой. Точно так же невозможно найти их в желтой расе. Возможно, чистым сохранился меланийский тип; по крайней мере, в нем осталось больше первичного, и его существование доказывает то, что в отношении двух других категорий человечества мы мо­жем предполагать, исходя не из нашей интуиции, но из сви­детельств истории.

Негры продолжали демонстрировать различные пер­вичные разновидности, например, прогнатический тип с курчавыми волосами, или тип темнокожего индуса из Камауна и Декана, или тип полинезийского пелагийца. Скорее всего разновидности сформировались между этими видами за счет смешения; именно этим объясня­ются так называемые третичные типы как у темноко­жих, так и у белых и желтых.

Существует весьма интересный факт, который сегод­ня служит надежным критерием степени этнической чис­тоты любой популяции. Речь идет о сходстве лиц, форм, конституции, жестов, осанки. Чем меньше смешанных союзов в нации, тем больше у ее представителей пере­численных выше признаков сходства. И напротив, чем сильнее она перемешана, тем больше в ней различий, что касается внешности, роста, осанки и, наконец, ин­дивидуальности. Этот факт не вызывает сомнения и имеет очень важные последствия, однако это еще не все.

Первый вывод из этого факта имеет отношение к по­линезийцам; дело в том, что полинезийцы — не чистая раса, т. к. они произошли от смешения белых к желтых. Следовательно, перенос всей совокупности признаков типа на различных его представителей не указывает на чистоту расы, а лишь свидетельствует о следующем: элементы, более или менее многочисленные, из которых состоит эта раса, перемешались настолько, что их ком­бинация, в конце концов, превратилась в нечто одно­родное, а поскольку каждый представитель вида не име­ет в своих жилах другой крови, кроме крови соседа, он ничем не отличается от последнего в физическом смыс­ле. Точно так же, как братья и сестры часто похожи друг на друга, что вполне естественно, так и смешение двух рас-производительниц бывает настолько полным, что по закону равновесия образуется некий искусственный тип, обладающий признаками чистоты, и его печать ле­жит на всех рожденных от него.

Таким образом, третичный тип, формирование которо­го я проследил, мог очень рано приобрести признаки, ко­торые ошибочно приписывали абсолютной и настоящей расовой чистоте, т. е. сходство индивидуальных характе­ристик, и это могло произойти в течение очень короткого периода, тем более, что две разновидности одного типа относительно мало отличались друг от друга. Именно в силу этой причины случается, что если в семье отец не принадлежит к нации матери, дети будут похожи либо на одного, либо на другого родителя, и у них будет трудно определить идентичность физических признаков; между тем, если оба родителя вышли из одной национальной груп­пы, эта идентичность будет хорошо заметна.

Прежде чем двигаться дальше, напомним одну важ­ную закономерность: скрещивание приводит не толь­ко к слиянию двух разновидностей. Оно создает но­вые признаки, которые с этого момента становятся важнейшей характеристикой данного подвида. При­меры я приведу позже. А пока замечу следующее: нет нужды повторять саму собой разумеющуюся истину, что формирование этой новой общности может про­изойти окончательно только при условии предвари­тельного слияния формообразующих типов, без чего третичная раса не состоится. Следовательно, для это­го требуется время, и тем больше времени, чем боль­ше численность сливающихся наций. До тех пор, пока смешение не будет полным и пока не установятся сходство и физиологическая идентичность отдельных признаков, нельзя говорить о новом подвиде, о появ­лении специфической общности, хотя и состоящей из разных элементов; бывает только неупорядоченное слияние, обусловленное незавершенным слиянием эле­ментов, по своей сути чуждых друг другу.

У нас весьма смутное историческое представление о третичных расах. Мы можем лишь представить раннее развитие белокожей расы в тот период, который на всех широтах продолжался не очень долго. Цивилизаторские склонности этой «элитарной» расы постоянно подтал­кивали ее к смешению с другими народами. Что касает­ся двух других типов — желтокожего и темнокожего, об их «третичном» периоде нет никаких исторических свидетельств, поскольку они были дикарями [4].

За «третичными» расами следуют другие — назовем их по аналогии с вышеизложенным «четвертичными». Они являются плодом соединения двух крупных разно­видностей. Полинезийцы как результат смешения жел­того типа с черным, мулаты, рожденные от союза белых и черных, — вот элементы, составляющие «четвертич­ный» тип. Не стоит повторять еще раз, что новый тип более или менее полно объединяет в себе признаки, ха­рактерные для всех рас двойного происхождения.

Поскольку «четвертичная раса» также претерпела из­менения в результате вмешательства нового типа, очень трудно определить в точности ее составные части и клас­сифицировать их. Первичные признаки, или элементы, вошедшие в полученный состав, которые уже ослабле­ны в значительной мере, нейтрализуются все больше и больше. Они имеют тенденцию к исчезновению внутри смеси, которая и становится главной особенностью но­вого продукта. Чем больше размножается и скрещива­ется этот новый продукт (сиречь тип), тем сильнее вы­ражается такая тенденция, и ей не видно конца. Населе­ние, формирующееся при этом, слишком увеличивается, чтобы в течение обозримого периода могло установить­ся равновесие. Оно являет собой жуткое зрелище этни­ческой анархии. В отдельных людях часто встречается такая доминирующая черта, которая недвусмысленно на­поминает о том, что в жилах этих людей (этого населе­ния) течет кровь из всевозможных источников. У одного негритянская шевелюра, у другого монгольский тип лица; у одного глаза, характерные для германского типа, у другого рост семита. К тому же все они произведут новое потомство! Вот что представляют собой крупные цивилизованные нации, и этот феномен бросается в гла­за особенно в их портовых городах, их столицах и коло­ниях — там, где слияние происходит скорее всего. В Па­риже, Лондоне, Кадиксе, Константинополе, не выходя за пределы города и ограничиваясь наблюдением за так на­зываемым местным населением, вы увидите признаки, относящиеся ко всем ветвям человеческого древа. У пред­ставителей низших классов вы найдете все — от «про­гнатической» формы головы негра до скуластого лица и раскосых глаз китайца, потому что с незапамятных времен, главным образом с эпохи римского владычества, расы, самые далекие друг от друга, внесли свою толику крови в жителей наших больших городов. Следующие друг за другом нашествия, торговля, образующиеся ко­лонии, чередование периодов мира и войны способство­вали нарастанию беспорядка, и если бы было возможно взобраться немного выше по генеалогическому дереву первого появившегося в том или ином месте человека, пришлось бы немало удивляться отличию его от своих предков [5].

Итак, мы определили физические различия между ра­сами, теперь остается решить, связан ли этот факт с неравенством — будь то в красоте форм или в физичес­кой силе.

Я уже отмечал, что из всех человеческих групп самы­ми красивыми являются те, которые принадлежат к ев­ропейским нациям и их потомству. Чтобы окончательно убедиться в этом, достаточно сравнить различные типы на земном шаре: начиная с телосложения и внешности, которые до некоторой степени представляют рудимен­тарные признаки пелагейской расы, до высокого роста и благородных пропорций Карла Великого, до удивитель­ной соразмерности лица Наполеона, до величественнос­ти, которой дышит царственный облик Людовика XIV; существует ряд ступеней, по которым народы, не имею­щие в жилах крови белой расы, могут подниматься к высотам красоты, никогда не достигая их.

Ближе всех стоят к ним наши ближайшие сородичи — вы­родившееся арийское семейство Индии и Персии и семитс­кое население, менее всего затронутое контактами с черной расой [6]. По мере того, как все эти расы удаляются от «бело­го» типа, черты их лиц и строение тел претерпевают отри­цательные изменения, особенно это касается пропорций, ко­торые, все больше накладываясь друг на друга и усиливая друг друга, в конце концов приводят к удивительному урод­ству, столь явно запечатленному во многих человеческих ветвях. Так что не стоит принимать всерьез учение, подхва­ченное Гельвецием в его книге «Дух», согласно которому понятие красоты есть идея чисто субъективная и не постоян­ная. Пусть читатели, у которых еще остались сомнения на сей счет, возьмут в руки превосходный труд Джиоберти «Эссе о прекрасном». Никто не продемонстрировал лучше, чем он, что прекрасное есть абсолютная и необходимая идея, которая не может иметь факультативное приложение; и имен­но благодаря принципам, солидно обоснованным пьемонтс-ким философом, я без колебаний признаю превосходство бе­лой расы над остальными, что касается красоты; впрочем, все остальные различаются в этом смысле между собой в той мере, в какой они приближены или удалены от модели. Следовательно, существует неравенство в красоте челове­ческих типов или групп — неравенство логичное, доказан­ное, постоянное и безусловное.

А как обстоит дело с неравенством в физической силе? Нет сомнения в том, что дикари Америки, так же как и индусы, намного уступают нам в этом отношении. В ту же категорию следует включить австралийских або­ригенов. У негров тоже меньше мышечной силы, о чем свидетельствуют многочисленные путешественники. Все эти народы отличаются гораздо меньшей выносли­востью. Но есть разница между чисто мышечной силой, которая концентрируется в определенный момент, и вы­носливостью, т. е. силой, распределенной во времени и имеющей длительный характер. Это последнее качество более типично, чем первое, которое можно встретить даже у заведомо слабых рас. Тяжесть кулака, если брать это как единственный критерий силы, можно констати­ровать у диких негроидных народов, у недалеких умом новозеландцев, у ласкаров, у малайцев не в меньшей степени, нежели у англичан: между тем, если взять ка­кую-то нацию в ее массе и судить о ней по тяжелым работам, которые могут выдержать ее представители, пальма равенства принадлежит народам белой расы.

Но даже среди этих народов имеет место неравен­ство между разными группами, что касается и силы и красоты, хотя оно выражено не так явно. Итальянцы более привлекательны, чем немцы, швейцарцы, фран­цузы или испанцы. Также и англичане превосходят по красоте тела славян.

Что до силы кулака, англичане выше всех прочих европейских народов, а французы и испанцы отлича­ются большей выносливостью в физических упражне­ниях, в лишениях, по отнощению к самым суровым кли­матическим условиям. Французы показали это свойство во время роковой кампании в России. Там, где немцы и солдаты северных стран, привычные к низким темпе­ратурам, погибли почти без остатка под снегом, наши полки, хотя и заплатили безмерную дань трагическим обстоятельствам отступления, сумели сохранить людей. Кое-кто объяснял этот факт высоким уровнем мораль­ного воспитания и боевого духа. Однако объяснение это малоубедительно. Немецкие офицеры, погибавшие сот­нями, имели не меньше понятия о воинском долге, чем наши солдаты. Отсюда вывод: французы отличаются определенными физическими качествами, более высо­кими, чем у немцев, благодаря которым они пережили и российские снега, и обжигающие пески Египта.