Демографический кризис в России

ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ КРИЗИС В РОССИИ: ПРИЧИНЫ И ПУТИ ПРЕОДОЛЕНИЯ

Нынешнюю демографическую ситуацию в Российской Федерации можно смело охарактеризовать одним словом – катастрофа. Что привело страну к такому печальному положению? Каким образом влияет на демографический кризис потребление наркотических средств и алкоголя? Каковы пути выхода из демографической пропасти? Во всем этом в своем исследовании пытаются разобраться специалисты по комплексным исследованиям и антикризисному управлению Д. А. Халтурина и А. В. Коротаев.

Демографический кризис в России

Диаграмма 1. Динамика рождаемости и смертности (на 1000 чел.) в России в 1978-2003 гг. ("русский крест") (World Bank 2004)

Постперестроечный период в России ознаменовался демографической катастрофой, получившей название " русский крест " (Римашевская 1999; Вишневский, Андреев, Трейвиш 2003). С 1987 г. по 1993 г. рождаемость в стране сократилась с 2 до 1,3 ребенка на женщину (или с 17,2 до 9,4 родов на 1000 чел.). С 1986 по 1994 гг. смертность в России выросла с 10,4% (смертей на 1000 чел. в год) до катастрофического и аномального для сколь-нибудь развитых стран уровня 15%. В 1991-1992 гг. смертность сравнялась с рождаемостью, а вскоре и значительно превысила ее. Это означает убыль населения России, не компенсируемую иммиграцией.

2. Вклад факторов низкой рождаемости и высокой смертности в "русский крест"

По европейским меркам уровень рождаемости в России нельзя назвать беспрецедентно низким, столь же низкая рождаемость наблюдается и во многих развитых странах Запада (да и не только Запада, в Гонконге она, например, 7,1% [родов на 1000 чел. в год], а в современной России - 10,5%). Однако уровень смертности в России (и некоторых других восточноевропейский странах) действительно аномально высок. Подобные показатели смертности (более 15%) встречаются только в пораженных ВИЧ странах Тропической Африки.

Диаграмма 2. Рождаемость и смертность (на 1000 чел.) в России и Европейском Союзе в 2002 г. World Bank 2004)

Высокая смертность является первостепенным источником депопуляции России. Рассмотрим Диаграмму 2, где представлены показатели рождаемости и смертности в России и Европейском Союзе в 2002 г. Мы видим, что уровень рождаемости в обоих случаях приблизительно одинаков. Однако в ЕС в 2002 г. низкая рождаемость компенсировалось столь же низкой смертностью, благодаря чему здесь наблюдался даже некоторый естественный прирост населения. В России же именно катастрофическая смертность населения создает разрыв между рождаемостью и смертностью, который выливается в депопуляцию страны.

Общественная дискуссия относительно демографического кризиса в современной России нередко идет в русле обсуждения перспектив приема мигрантов из ближнего и дальнего зарубежья либо мер по увеличению рождаемости. Проблема миграционной политики действительно важна, однако обсуждение ее не должно заменять собой дискуссию о поиске путей выхода России из демографического кризиса.

Некоторый подъем рождаемости достигался правительствами Западной Европы путем внедрения существенных пособий семьям с детьми, расходы на которые достигают нескольких процентов от ВВП. Этот путь решения проблемы низкой рождаемости в России представляется вполне реалистичным, однако подобного рода меры довольно дорогостоящие, а потому выполнимы в полной мере лишь в долгосрочной перспективе. Между тем, снижение смертности россиян возможно в гораздо более короткие сроки, на что указывает более благополучная в сравнении с Россией ситуация со смертностью не только среди стран Запада, но и среди ряда стран Восточной Европы и СНГ и даже в некоторых (и, подчеркнем, при этом нередко совсем не богатых) российских регионах.

В общем, можно выделить две основные группы гипотез относительно причин столь высокой смертности в нашей стране. 1) Чрезвычайно высокая смертность в России − результат ухудшения уровня жизни после распада Советского Союза: экономический кризис, низкий уровень медицины, неблагоприятная экологическая ситуация, неудовлетворенность жизнью, социальный стресс и т.д. 2) Основными фактором сверхсмертности россиян является высокий уровень потребления алкоголя и других наркотических токсичных веществ. Попробуем проверить эти гипотезы, сопоставив их с имеющимися данными.

3. "Кризисные" гипотезы сверхсмертности россиян

3а. Экологический фактор

Рассмотрим сначала влияние экологического фактора. После распада Советского Союза, когда смертность россиян резко выросла до аномального уровня, в связи с глубоким кризисом промышленности экологическая ситуация улучшилась. Так, объемы выбросов вредных веществ в атмосферу и окружающую среду, в целом, существенно сократились. Определенную положительную роль здесь сыграло и внедрение экологически более безопасных современных технологий. И все это происходило на фоне катастрофического роста смертности! Нет сомнения, что в ряде российских населенных пунктов неблагоприятная экологическая ситуация негативно сказывается на здоровье населения. Однако, в целом, очевидно, что улучшившаяся после распада Союза экологическая ситуация не является фактором, объясняющим феномен российской сверхсмертности 1990-х и 2000-х годов.

3б. Экономический кризис

Уже предварительный анализ показывает, что экономические объяснения аномально высокой смертности в ряде стран на постсоветском пространстве оказываются совершенно недостаточными (см. Диаграммы 3-4 и Таблицы 1-2 в Приложении):

Диаграмма 3. Динамика производства ВВП на душу населения в Эстонии, России, Грузии, Армении и Узбекистане в 1990-1994 гг. Производство ВВП в1990 г. = 100) ПРИМЕЧАНИЕ: источник данных - Maddison 2001: 341.		Диаграмма 4. Динамика смертности (на 1000 чел.) в Эстонии, России, Грузии, Армении и Узбекистане в 1990-1994 гг. ПРИМЕЧАНИЕ: источник данных - World Bank 2004.

Экономический кризис в Армении и Грузии был значительно серьезнее, чем в России. Между 1990 и 1994 гг. (когда и сформировался "русский крест") производство ВВП на душу населения в России сократилось с $7762 (здесь и далее данные по ВВП приводятся в международных долларах 1990 г. в паритетах покупательной способности) до $5024, в то время как в Армении оно упало с $6142 до $2701, а в Грузии - даже с $7569 до $2100 (Maddison 2001: 341).

Как уже упоминалось выше, за этот период смертность в России выросла более чем на 40% и достигла 15,7%. В то же самое время в 1990-1993 гг. в Армении, испытывавшей несравненно более катастрофический экономический кризис, смертность выросла менее чем на 20% (и достигла 7,4%). Уже в 1994 г. смертность в Армении упала до 6,6% (что составляет всего лишь 107% от уровня 1990 г.), а к 1998 г. опустилась ниже докризисного уровня, до 6,1%, хотя к этому году ВВП на душу населения восстановился лишь до 50% от предкризисного уровня и составлял менее 75% от среднедушевого ВВП России.

Постсоветский экономический кризис был особенно катастрофическим в Грузии, где в 1990-1993 гг. производство ВВП на душу населения упало более чем в три раза и в 1993 г. было более чем в два раза меньше российского. Однако за тот же самый период смертность в Грузии выросла лишь на 20% (с 8,4 до 10,1%), что выглядит примечательным в сопоставлении с 30% ростом смертности (с 11,2 до 14,5%) в те же годы в России. Уже в 1994 г. на фоне продолжавшегося спада производства смертность в Грузии упала до практически докризисного уровня (до 8,6%), а к 1996 г. она опустилась заметно ниже докризисного уровня (до 7,1% в 1996 г., что ощутимо меньше 8,4%, уровня смертности в Грузии в 1990 г.). Отметим, что это сильное снижение уровня смертности произошло на фоне крайне медленного восстановления экономики - производство ВВП на душу населения в Грузии было все еще менее трети от докризисного уровня и в два раза меньше, чем на тот же год в России (Maddison 2001: 341).

Масштабы экономического кризиса в постсоветских Эстонии и Узбекистане были примерно одного порядка - между 1990 и 1994 гг. в обеих странах производство ВВП на душу населения сократилось приблизительно на 25%. Стоит подчеркнуть, что в 1994 г. абсолютный уровень производства ВВП на душу населения в Эстонии ($8123) был более чем в два с половиной раза выше, чем в Узбекистане ($3199) (Maddison 2001: 341). Так как то же самое процентное снижение производства ВВП на душу населения в бедных странах ведет к несравненно более сильному росту смертности, чем в среднеразвитых странах (см., например, Коротаев, Малков, Халтурина 2005: 274-301), имеются все основания ожидать, что если постсоветский рост смертности был действительно вызван прежде всего экономическими причинами, то в 1990-1994 гг. смертность в Узбекистане должна была вырасти значительно сильнее, чем в Эстонии. В реальности все обстоит прямо противоположным образом. В Узбекистане в 1990-1994 гг. смертность выросла лишь на 8% (с 6,1 до 6,6%). За тот же самый период в экономически несравненно более благополучной Эстонии смертность выросла более чем на 20% и в 1994 г. достигла катастрофического уровня в 15,2%. К 1998 г. эстонская экономика вышла в общем и целом на докризисный уровень, в Узбекистане же производство ВВП на душу населения было все еще на 23% процента ниже уровня 1990 г. (Maddison 2001: 341). В то же самое время смертность в Узбекистане упала ниже докризисного (до 5,9%), а в Эстонии оставалась значительно выше его (на уровне 14%).

Конечно же, можно предположить, что вышеупомянутые различия между странами бывшего Советского Союза могут объясняться различиями в возрастной структуре. Поэтому имеет смысл рассмотреть динамику смертности и по отдельным половозрастным группам (см. Таблицу 3 в Приложении).

Нет ни малейших сомнений, что рост детской и младенческой смертности, который в начале 90-х гг. имел место во всех странах бывшего Советского Союза без исключения, был вызван прежде всего именно постсоветским экономическим кризисом. Например, некоторый рост общей смертности в начале 1990-х годов в Узбекистане состоял по больше части из прироста женской и младенческой смертности (а значит, был связан с постсоветским экономическим кризисом). Это объяснение, однако, совершенно не работает применительно к России, Эстонии и другим странам европейской части бывшего СССР. Конечно же, рост младенческой и детской смертности внес свой вклад в увеличение общей смертности; однако вклад этот объясняет лишь крайне незначительную часть российского кризиса смертности. В 1990-1994 гг. детская смертность в России выросла на 7,2%, в то время как общая смертность подскочила на 40,2%. Относительный вклад роста детской смертности был еще меньше, чем это может показаться из прямого сопоставления двух последних цифр, так как из-за крайне низкой рождаемости дети в возрасте до 5 лет уже в начале 90-х гг. составляли незначительный процент общего населения страны.

Кроме того, в Узбекистане в 1990-1994 гг. мы наблюдаем значимый (хотя и относительно [1] небольшой) рост женской смертности, хотя среди узбекских мужчин столь значимого роста смертности не наблюдалось. Существуют достаточные основания связывать рост смертности среди узбекских женщин именно с постсоветским экономическим кризисом, что заставляет предполагать, что тяготы этого кризиса легли на плечи узбекских женщин в значимо большей степени (что по всей видимости связано с подчеркнуто доминирующим положением мужчин, характерным для среднеазиатских обществ). Особо отметим, что ни этот экономически обусловленный рост смертности, ни даже вызванный военно-политическими факторами рост смертности в постсоветском Закавказье (включая Азербайджан [UNICEF 2004: 73-76]) не может по своей амплитуде сравниться с действительно катастрофическим ростом смертности в России, Эстонии и других государствах европейской части бывшего Советского Союза.

Отсутствие какого-либо значимого роста смертности среди всех рассмотренных в Таблице 3 групп армянских женщин (хотя бы отдаленно сопоставимого с тем, что наблюдался в 1990-1994 гг. среди армянских мужчин "боевого" возраста) подтверждает, что некоторый рост смертности, наблюдаемый в эти годы в Армении, объясняется почти исключительно вовлеченностью Армении во внешний для нее (с точки зрения международного права) вооруженный конфликт в Карабахе.

Изменения смертности среди различных возрастных групп грузинских женщин достаточно точно повторяют динамику смертности среди грузинских мужчин "небоевого" возраста. Смертность совершенно несимволически выросла в период интенсивной внутренней войны (прежде всего в связи с конфликтом в Абхазии), однако рост этот был несравненно меньше того что, наблюдался в Грузии среди мужского населения "боевого возраста". Окончание интенсивных военных действий привело к немедленному падению смертности среди всех проанализированных половозрастных групп, хотя, естественно, особенно сильным оно было среди мужчин "боевого возраста". Разница в динамике смертности, наблюдавшейся в Армении и Грузии, объясняется разницей между демографическими последствиями внешней и внутренней военной активности. Внешняя военная активность Армении в Карабахе привела к росту смертности почти исключительно среди граждан Армении "боевого возраста" мужского пола, в то время как рост смертности в Грузии был связан с внутренней гражданской войной, унесшей заметное число жизней среди всех половозрастных групп населения Грузии [2], хотя, естественно, особенно большое число человеческих потерь пришлось на мужчин "боевого возраста".

Что касается динамики разницы между продолжительностью жизни мужчин и женщин, то в этом отношении Россия, Эстония и другие постсоветские европейские государства находятся в резком контрасте со странами как Закавказья, так и Средней Азии [3]. В странах первой группы в 1990-1994 гг. женская смертность для всех проанализированных выше возрастов увеличилась очень сильно (в любом случае значительно сильнее, чем в Средней Азии или Закавказье, что уже никак нельзя объяснить экономическими факторами). Однако даже сильный рост женской смертности в европейских постсоветских странах не идет ни в какое сравнение с поистине катастрофическим ростом мужской смертности в России, Эстонии и других европейских постсоветских странах.

Нет никаких рациональных оснований утверждать, что экономические кризисы должны вести к более высокому росту мужской, а не женской смертности (узбекский случай показывает, что женщины могут страдать от экономических кризисов сильнее мужчин). На этом фоне то обстоятельство, что мужская смертность в России, Эстонии и других постсоветских европейских государствах выросла кардинально сильнее женской, служит дополнительным свидетельством того, что не экономический кризис был здесь основной причиной катастрофического роста смертности [4].

Не следует также забывать, что среди регионов России наименьшей смертностью и наибольшей продолжительностью жизни отличаются такие беднейшие регионы как Ингушетия и Дагестан. Если в России, в целом, в 2001 г. продолжительность жизни составляла 59 лет для мужчин и 72 года для женщин, то в Ингушетии эти показатели были равны 70 и 79 годам, а в Дагестане 67 и 76 годам соответственно (Госкомстат 2002: 106, 109).

3в. Кризис медицины

Экономическая ситуация в стране, как правило, сильнейшим образом отражается на состоянии медицины и системы здравоохранения в целом. Ряд исследователей указывали именно на кризис российской медицины в качестве основного фактора катастрофической смертности в России. Однако "вопреки тому, что кажется очевидным, Россия избежала резкого снижения расходов на здравоохранение в 1992−1995 гг. Согласно двум независимым оценкам, их снижение, с учетом поправок на инфляцию, составило около 10%" [Davis 1997; Shapiro 1997]. Количество больничных коек и врачей на душу населения почти не уменьшилось [Human Development Report 1995]. Таким образом, 'обвала' не произошло" (Школьников, Червяков 2000: 18).

Е. М. Андреев с соавторами сопоставили смертность от излечимых болезней в России и Великобритании и пришли к выводу, что если бы результативность российского здравоохранения была такой же, как в Великобритании, это увеличило бы продолжительность жизни российских мужчин на 1,7 лет, а женщин − на 1,5 года. Однако разница между продолжительностью жизни россиян и британцев превышает 12 лет (Andreev et al., 2003), а для мужчин − 16 лет. Следовательно, лишь небольшую часть российской сверхсмертности можно отнести на счет состояния российской медицины. Учитывая колоссальный разрыв между уровнем финансирования медицины в России и Великобритании, очевидно, что даже вливание в здравоохранение сотен миллиардов рублей сможет лишь в небольшой степени способствовать решению проблемы российской сверхсмертности (это, конечно, не значит, что российская система здравоохранения не нуждается в кардинальном совершенствовании и, в том числе, радикальном улучшении ее финансирования; это значит лишь, что одного этого для того, чтобы остановить процесс катастрофического вымирания России совершенно не достаточно).

Диаграмма 5. Динамика смертности в России (1998-2002 гг.)

Состояние медицины должно отражаться, прежде всего, на новорожденных как наиболее слабых членах общества. Действительно экономические кризисы как начала, так и 1998 г. приводили к определенному росту младенческой смертности. Однако следовавшее за этим оживление экономики немедленно благоприятно сказывалось на динамике младенческой смертности, что свидетельствует о положительных изменениях в российской медицине. На этом фоне заметное снижение младенческой смертности после 1999 г. находится в разительном контрасте с продолжавшимся ростом общей смертности россиян. В качестве примера приведем здесь смертность среди мужчин 40−59 лет (см. Диаграмму 5).

Таким образом, практически все гипотезы, связывающие сверхсмертность россиян, прежде всего, с постперестроечным социально-экономическим кризисом не выдерживают проверки. Чем же это может объясняться? Ведь связь между благосостоянием народа и продолжительностью жизни представляется самоочевидной.