Заключение. Рассмотренная нами совокупность работ авторов советского периода не дает, таким образом, никаких оснований исключать их из сегодняшнего академического

Рассмотренная нами совокупность работ авторов советского периода не дает, таким образом, никаких оснований исключать их из сегодняшнего академического обихода, равно как и считать звеном, выпавшим из истории науки.

Несмотря на их нередкую абстрактность, внутреннюю противоречивость, недостаточную четкость позиций и другие недостатки, во многом вызванные издержками господствовавшей идеологии, в них, тем не менее, явственно ощущается достаточно твердое стремление придерживаться гуманистических позиций, принципов научности в противовес вульгарно-догматическим тенденциям в изучении человека, общества, культуры.

Основное же значение названных трудов состоит, на наш взгляд, в том, что они являют собой совершенно необходимую ступень к последующему, возможно, более соответствующему реальности пониманию этих феноменов. Например, сам факт осуществляемого в них разграничения субъективного и объективного, психического и социального, индивидуума и социума, причем, разграничения довольно резкого, часто доходящего до противопоставления этих сторон, более чем симптоматичен. Такая принципиальная дуалистичность методологической установки, постоянная готовность к теоретической дихотомии живого объекта, не могла не смениться потребностью в принципиально иных – синтетических, интегративных представлениях, которые объединяли бы противостоящие друг другу элементы на определенной основе. Методологический дуализм советского периода выступал, следовательно, своего рода предтечей такого синтеза, свидетельством неизбежности его появления.

Устремленность к синтезу ныне, по-видимому, можно считать одной из наиболее характерных черт методологии отечественных гуманитарных исследований. Заявив о себе примерно десять лет назад, эта устремленность уже реализуется в конкретных концепциях[1].

Главным в нашей работе тоже является своеобразное синтезирование, в частности, опыт преодоления упомянутого абстрактно-схематического представления о человеке в его противопоставленности обществу. Подобное преодоление осуществляется путем применения категории действительной индивидуальной жизни – феномена, посредством которого индивид присутствует в данной (исторически) совокупности общественных отношений, а они, в свою очередь, – в нем.

Многообразие событий индивидуальной жизни обретает единство в ее направленности, выражающейся в характере. "Субстанцией" же направленности и характера выступает, прежде всего, эмоциональный строй, строй чувств, переживаний, в котором человек всякий раз наличествует в своей неделимой целостности и полноте, в своей сути. Методологическая привлекательность эмоционального строя и определяемого им мировосприятия, заключается в его способности к мгновенной интеграции всех предшествующих жизненных явлений и, следовательно, всех как непосредственных, так и опосредованных взаимодействий индивида с сегодняшним миром и с миром прошлого. Это дает возможность рассматривать глубину чувства, его неисчерпаемость не только как метафору, но и как факт, требующий исследования.

Совершаемый подобным образом переход от абстрактного человека, предстающего в таком качестве как чистая возможность, к действительному, т.е. живому индивиду, обусловливает и соответствующую трансформацию в понимании культуры. Действительность последней видится прежде всего в способе индивидуального синтезирования жизненных явлений, в типе мировосприятия, определяемого мерой тяготения к предельным - "социальной" и "индивидуальной" – интенциям, в содержании - в зависимости от этого - круга жизненных явлений, составляющих личностный универсум, наконец, в ощущении степени субъективной причастности миру в целом, или полноты жизни.

Теория культуры стоит, как представляется, перед дилеммой: признать своим средоточием, сутью и, стало быть, своим предметом этот сокровенный, интимный, смысложизненный план человеческого бытия или вообще отказаться от попыток уяснения своей специфики, от поиска "первоосновы", которая объединяла бы субъективный, вещный и природный миры в нечто целостное. Чего-то третьего здесь, пожалуй, не дано.

Поэтому и точка зрения, исходящая из признания трансцендентального источника этих миров не меняет, на наш взгляд, существа проблемы, поскольку живой человек не может не творить, даже будучи (в своих исторических корнях) сотворенным. Творчество же в широком смысле слова, т.е. как практика, как определенное видение действительности, как итоговый вектор жизненного пути, не может не быть индивидуально-человеческим синтезом, с необходимостью сопряженным с переживанием своего бытия. Наконец, переживание как чувство привлекательности - непривлекательности собственной жизни для самого живущего, или, что то же самое, смысл этой жизни, ее динамика между полюсами радости - тоски, и в этом случае оказывается тем же сокровенным планом человеческого бытия, планом, который, как мы уже упоминали, может быть сопряжен с понятием культуры.

Допустимо предположить, что подобный подход к пониманию человека и культуры открывает вполне реальные перспективы для плодотворного союза естественных, социальных, психологических дисциплин, изучающих человека, а также соответствующих религиозных, культурологических концепций, произведений искусства.

[1] См., например: Келасьев~В.Н. Интегративная концепция человека. СПб., 1992