Невыносимые Близнецы

Для меня было совершенной неожиданностью, когда я, в конце концов, увидел Жака и Жанну. Неудивительно, что они были близнецами, оба были бледны, сероглазы, одно яйцевидное лицо идеально повторяло другое; у обоих были светлые волосы и небольшая родинка в уголке идеального маленького рта, утонченно, но непреодолимо приглашающего к осторожным поцелуям, как я подумал.

Жан-Клод не предупредил меня, что эти два создания столь своеобразны; в них определенно было что-то не от мира сего, но я также заметил стальную твердость, скрываемую внешностью, неописуемую смесь непоколебимости и решительности, почти некую свирепость. Я предположил, что они будут действовать как один, когда понадобиться проявить свирепость. Они вызывали у меня подозрение, но были откровенно привлекательными. Они также были просто немного самонадеянными, чтобы понравиться мне — даже дерзкими.

— Мы будем счастливы служить вам, как служили Жан-Клоду, — заявил Жак с едва заметным акцентом.

— Я явно столкнулся с fait accompli,[103]— сказал я.

Глаза Жанны слегка расширились.

— Вы ведь не будете думать о нашем увольнении? — спросила она.

— Вообще-то не совсем так.

— Тогда что?

— Просто вот так — я думаю, что предпочел бы решить это самостоятельно.

— Но Жан-Клод сказал нам…

— Это больше не его заведение. Теперь оно мое.

— А значит, мы тоже паши, — сказал Жак.

— Вам никогда не придется жалеть об этом, вот увидите, — добавила Жанна.

Она улыбнулась, но в ее улыбке было что-то необычное, и она не произвела на меня того обнадеживающего впечатления, к которому явно стремилась.

Мое новое чувство свободы и независимости вызвало во мне эйфорию. Я был, даже учитывая, что все нормы и принципы моего обучения пока еще находились на начальном уровне, сам себе хозяин. Я был монархом своего собственного королевства. Ілавньїм образом, теперь я был свободен в своем увлечении тайным удовлетворением своей возлюбленной плоти: любить, почитать плоть и повиноваться плоти; расточать все свои кулинарные навыки ради этого; работать со своей алхимической магией и преобразовывать основную материю плоти в чистое золото великих классических блюд; экспериментировать, выдумывать, применять и создавать без ограничений свои собственные шедевры. Я был одержим огненным течением смеси понимания и восторга — какая ответственность была возложена на меня! Я чувствовал себя так, как должен был чувствовать себя Микеланджело, когда столкнулся с величайшей голой массой только что добытого мрамора, из которого вскоре появился юный Давыд, совершенный и целостный, великолепие и захватывающая дух четкость форм, рожденных из хаоса бесформенности. Я был акушером плоти, волшебником и хозяином. Но пока что мое посвящение только начиналось.

Циники, без сомнения, презрительно усмехнутся, когда, упомянув — скажем — о Бордоском Антрекоте, я использую такие понятия, как общность, окружение, тайна, наивысшая отдача и получение любви — но меня никогда не волновало кудахтанье циников. Самая сильная дрожь, пробегающая по позвоночнику во время оргазма, поверьте мне, не может ни в какой степени сравниться с экстазом причастия к потреблению; болсс того, сладость последнего происходит не от судороги смазанных отверстий, а исключительно от знания. Точно известно, что этот процесс начинается с действия — это gnosis — это присуще истинному счастью.