Им лгали, их предавали. И тем убивали

Читатели, наверное, уже обратили внимание, что на ноябрьском совещании 1961 г. из пяти «маковцев» (включая самого В. Макова) присутствовали только трое. Двое остальных участия принять не смогли.

Лихого, неунывающего разведчика Гизи Загитова уже не было в живых. Он погиб еще в августе 1953 г. Причем погиб трагически, нелепо и даже как-то странно. После войны вернулся домой в Башкирию. Работал механиком на машинно-тракторной станции. В очередной командировке, распахнув плащ, ехал стоя в открытом кузове грузовика. Дальше – по одной версии – был сбит на дорогу сильным порывом ветра. По другой – наскочил на кем-то натянутую поперек пути проволоку… О втором отсутствующем на совещании «маковце» – Алексее Боброве – вслух старались не поминать. К тому времени он уже дважды успел побывать в тюрьме. Вернувшись после демобилизации в свой родной Ленинград, Бобров трудился в городском коммунальном хозяйстве. И первый раз в тюрьму попал «за хулиганские действия в отношении своего начальника» – тот так досадил бывшему разведчику своими язвительными замечаниями и придирками, что взрывной, горячий Алексей не выдержал, швырнул в обидчика чернильницу.

Отбыв срок, Бобров попытался вернуться к нормальной жизни. Но снова подвел характер. Минину, который осенью 1961 г. отправил Боброву письмо о намечающемся совещании ветеранов – бывших непосредственных участников штурма Рейхстага, Алексей ответил, что из-за двух судимостей лишился морального права присутствовать на такой встрече. Минин, вспоминая потом этот эпизод, в разговоре со мной признался: «Обидно было за боевого товарища, который так самоотверженно сражался на фронте, в последние дни войны добровольно пошел, казалось, на верную смерть. А в мирное время поддался несправедливости и позволил черствым людям сломать себя».

Отбыв положенное, Бобров попытался вернуться к нормальной жизни. Но сильно запил, и в марте 1976 г. сердце его остановилось. Боевые награды Алексея Боброва теперь хранятся, кажется, в музее боевой славы школы № 30 на Петроградской стороне, где он когда-то учился.

Так что вся тяжесть неравной борьбы за торжество исторической правды дальше легла на плечи трех его оставшихся товарищей.

Однако и тех горечь от «компромиссных итогов» совещания 1961 г., после чего многое, по существу, вернулось «на круги своя», стала косить не хуже вражеского пулемета.

Уж на что Александр Лисименко! После демобилизации в 1946 г. вернулся в родные места. Окончил техникум, работал сначала мастером, потом старшим мастером на Витебском коврово-плюшевом комбинате. Вскоре хорошего работника, активного общественника выдвинули в городской комитет партии инструктором. В 1951 г. Лисименко снова призвали в армию. После окончания курсов переподготовки политработников он служил в войсках ряда военных округов. В 1960 г. после увольнения в запас приехал в Клинцы, работал главным механиком городского торга. Но дальше – новый взлет. Через год Лисименко уже инструктор в Клинцовском горкоме партии, затем заведующий промышленно-транспортным отделом. В 1965 г. на шесть лет его избирают секретарем горкома. В 1971 г. Лисименко переходит на высокую хозяйственную должность: он возглавляет кожевенное объединение «Красный гигант». Через некоторое время начались проблемы со здоровьем: пришлось уходить на работу потише, на должности пониже… В семейном архиве четы Лисименко сохранился снимок, сделанный в мае 1966 г., во время приезда в Клинцы Юрия Гагарина. На фото первый космонавт Земли стоит на трибуне. За его спиной и чуть сбоку – «отцы города». Среди их плотных фигур как-то затерялся Лисименко. Знал бы Юрий Алексеевич о том, кто на самом деле этот «затерявшийся», счел, думаю, за честь встать бы с таким человеком рядом…

А так жил со своей тайной и со своей болью один на один бывший гвардии сержант Саша Лисименко. Жил-жил, да и заболел туберкулезом. Потом обнаружили рак и… в сентябре 1987 г. не стало еще одного бойца, убитого не вражеской пулей, а чьим-то сиятельным тщеславием и расчетливым враньем.

Уже после смерти Лисименко его жена Валентина прислала полковнику Иванову письмо. А вместе с ним и хранившиеся у мужа копии двух наградных листов на М. Кантарию – тех самых, что в мае 1945 г. готовились вдогонку друг за другом. В письме Валентина писала, что в последние годы Сашу мучил один вопрос: кто же такой был Кантария? И подтекст этого вопроса понятен. Год рождения М. Кантарии – 1920. Все мужчины данной возрастной группы призывались в армию в июне – июле 1941 г. А по первой анкете, в подлинности которой Саша не сомневался, М. Кантария оказался на передовой только в январе 1945 г. Где же был, как уверяла пресса, «этот бывалый, прошедший путь от Прибалтики до Берлина» разведчик, пока его сверстники четыре года воевали?

Уж кто-кто, а Саша Лисименко, родившийся в 1922 г., такой вопрос имел право задать. Сам-то он ушел добровольцем в первые месяцы войны. Так же, кстати, как Г. Загитов, М. Минин, А. Бобров, с которыми Александр прошел по ее дорогам «от звонка до звонка».

Ответ у безвременно ушедшего из жизни Лисименко, конечно, имелся. Он и с женой Валентиной им поделился. Недаром та закончила свое письмо словами: «Это все прошлое. И оно останется, как есть. Но на душе остался осадок тяжелый от лжи больших и малых чинов».

Уже в конце 90-х, совершенно дожатый этой ложью, сорвался, проиграл свой последний бой В. Маков. Начал отставной капитан сильно пить, а пьяным – чудить и куролесить. Кто говорит, «за аморалку»; кто, что сам пришел в Истринский райком и швырнул свой партбилет, но факт остается фактом: в 1977 г. выгнали Макова из партии. Иванов, который поддерживал с ним контакты с 1992 г., застал бывшего капитана в крайне взвинченном состоянии. Маков костерил весь «официоз» матом. А про творения главных летописцев взятия Рейхстага говорил: «Это все грязь. Нет никакой правды!» Чашу терпения, видимо, переполнил альбом, изданный после торжественного парада, посвященного 50-летию Победы. Иванов, который присутствовал на совещании, посвященном подготовке этого издания, знал (и предупредил о том Макова), что по ходатайству Института военной истории в тексте, посвященном Знамени Победы, наконец-то будет рассказываться и о роли возглавляемой капитаном группы. Экземпляры издания были предназначены для вручения всем участникам юбилейного парада. Иванов даже не успел его получить, как раздался телефонный звонок от Макова:

– Вы видели альбом?

– Да нет, мне его еще не дали.

– Когда же это кончится, Бога – Христа – мать? Если б у меня был автомат, я бы их сам пострелял, понимаете!

Оказывается, в тексте альбома, который Маков уже успел у кого-то перелистать, содержалась прежняя «песня»: снова только про Егорова и Кантарию и ни слова упоминания о других.

«Я, – рассказал мне потом Иванов, – возмутился. Позвонил в Институт военной истории. Те плечами пожимают: „Мы никаких санкций не давали“. Тогда звоню главному редактору, ответственному за подготовку альбома, спрашиваю, как же, мол, так получилось, что такие-то и такие-то у вас в данном событии вообще не участвовали? А тот и отвечает: „Почему же не участвовали? Но вы посмотрите: на сегодняшний день среди причастных к данному событию восемь человек – генералы и маршалы. Они сказали, как правильно. Завизировали. И для нас это закон!“»

От такого «закона», против которого нет приема, Макова вообще с ног сбило. Пить стал еще пуще. Потом развалилась семья. Осталась только по-холостяцки пустынная квартирка в подмосковном поселке Железнодорожный. Да далекое героическое прошлое. А в нем верные, но уже покинувшие этот мир или разметанные по всей стране и им же отчасти самим растерянные друзья. Так что и позвонить, позвать в трудную минуту, по существу, оказалось некого…

Вот так в начале марта 1996 г. и нашли его мертвым. В пустой квартире. На четвертый день после смерти. Лежащим навзничь. С рукой, вытянутой в сторону упавшего на пол телефона…

«Другую жизнь я думал прожить…»

С горьким осадком от поведения своих бывших отцов-командиров прожил всю вторую половину жизни и Степан Неустроев. Хоть и поддерживал до самого последнего дня формально ровные отношения с Шатиловым и Зинченко, но не мог выкинуть из памяти, как некрасиво люди из их лагеря пытались поквитаться с ним за «нелояльное» выступление на совещании 1961 г. Какие только тогда слухи о нем не распространяли! И что в день штурма он был нетрезв. Что в Рейхстаг его принесли на плащ-палатке. Что был там во время боя в невменяемом состоянии. И вообще – в разгар сражения командовал батальоном не он, а его начштаба…

Далекой от спокойной старости оказались и последние годы жизни Степана Андреевича Неустроева. С 1977 г. полковник в отставке вместе с женой, дочерью и сыном проживал в Севастополе. В Москву приезжал лишь на встречи ветеранов 150-й дивизии. А в июне 1985 г. судьба словно вернула долг за неудачу на параде Победы: снова репетиция на уже бывшем Центральном аэродроме столицы, торжественный проход по Красной площади под знаменем, с которым оказалось связано столько разного всякого… Решил рассказать об этом, да и вообще о прожитом в автобиографической книге. Раньше такой возможности просто не было. В публикации журнала «Октябрь» № 5 за 1990 г. с горечью писал: «За последние десятилетия о штурме Рейхстага написано много разных нафантазированных небылиц, которые по-русски называются враньем. Пытались и меня подстраивать под многочисленные авторитеты. „У вас расхождения с таким-то и таким-то. Переделайте, найдите компромиссное решение“.

Неоднократно пытался и я выступить в печати с воспоминаниями о штурме Рейхстага и водружении Знамени Победы. Разумеется, меня никто не уговаривал найти какое-то компромиссное решение. Мне просто не давали выступить».

В середине 90-х такая возможность наконец-то появилась.

Написал все, как было, назвав свои воспоминания «Русский солдат: на пути к Рейхстагу!» Книга получилась, как прожитая жизнь: честная, непростая, полная черных и светлых дней, лихих испытаний, добытых дорогой ценой побед, счастливых обретений, горьких разочарований и безвозвратных потерь.

Одна из таких и, наверное, самая тяжелая настигла на самом склоне лет. Вот как написал об этом сам Степан Андреевич: «Сын, майор Неустроев Юрий Степанович, 23 июня 1988 г. трагически погиб в автомобильной катастрофе. Вместе с ним погиб и шестилетний внук Саша.

Велико было мое горе. Но жить-то надо!.. Я окунулся в работу: пишу мемуары, выступаю с воспоминаниями в школах, воинских частях и трудовых коллективах. В этой работе утихает моя боль».

Боль все-таки утихала не совсем. Хотя рядом была дочь – техник на крупном заводе, трое внуков, две внучки. Но, видно, гибель двух самых близких людей на закате жизни явно превысила лимит личных потерь, и без того отпущенных, казалось, не на одну человеческую жизнь. А тут еще Советский Союз развалился – страна, в которой жил, за которую сражался. Крым, город русской морской славы Севастополь отошли к Украине. В 1994 г. Неустроев перебрался в Краснодар – все же Россия. Здесь в 1997 г. – буквально за несколько месяцев до смерти – в издательстве «Советская Кубань» вышла книга его воспоминаний. Одно из последних интервью, которое Степан Андреевич дал журналисту Шафирову, состоялось 9 мая 1997 г. – в день 52-летия Победы. Приведу два характерных фрагмента из него. Сначала о «последней пристани» ветерана: «В Краснодаре, в микрорайоне „Юбилейный“, в новом доме, в двухкомнатной квартире скромно живет герой войны. Скорее бедно… В большой пустой комнате на двери висит полковничий мундир со Звездой Героя. В спальне две железные солдатские кровати, маленький переносной телевизор „Юность“. Степан Андреевич в последние месяцы часто болеет…»

А в заключение мысли ветерана о том, за что сражались и что получилось: «Вообще, другую жизнь я думал прожить. Эти непродуманные, направленные против интересов своего народа реформы в первую очередь ударили по нам, старикам. Общество развалилось. Людей разделили на неравные части. Разве мы за это воевали? Разве же миллионы сыновей и дочерей сложили головы ради разгула преступности в обществе?!»