Две фазы феноменологии

В отношении поэзии спрашивается: является ли поэзия действительной в своем способе бытия, когда читатель рефлектирует над ней как над бытийно гетерономным, многослойным предметом, как структуры предложений, структуры звука, структуры значения? Даже если результаты такой конструкции и верны, может ли такая предметная структура, состоящая из элементов, вообще достигнуть реальности поэзии, ее бытия-в-мире?

Все эти трудности были замечены уже Гегелем, и он стремится разрешить их посредством своего диалектического метода, который он противопоставлял предметно-изолирующей, так называемой «рефлексивной философии».

III. Феноменология, вторая фаза = синтез

М. Хайдеггер возвращается в этой точке к Платону и началу западноевропейской метафизики, чтобы научиться мыслить бытие в его отличии от сущего. Здесь сперва необходимо просто обрисовать в грубых чертах некоторые из фундаментальных тезисов Хайдеггера, несмотря на их скандальный характер для всей западноевропейской научной традиции. В начале мы сформулировали максиму феноменологии таким образом: бытие нельзя редуцировать к сущему, мир - к предметам, встречающимся внутри мира. Гуссерль и классическая феноменология в понятийном схватывании бытия сущего обратились, практически, к платоновскому учению об идеях и тем самым впали в указанные затруднения. Хайдеггер же критикует именно платоновскую концепцию бытия как корень метафизики, что значит: любое опредмечивание бытия. Бытие сущего с самого начала упущено для Хайдеггера, если оно понимается как царство идей или сущностей, или - в более отчетливой современной формулировке - как царство идеально сущего. Как соблазнительно и практично особенно для греческого языка (благодаря артиклю το!) сложилось представление сферы смысла как истинно сущего (δντως δν), и тем самым человек, возможно, впервые оказался в состоянии сделать априорное темой мышления, так же, именно вместе с этой первой доступностью бытия, к нему уже была применена категориальная схема сущего, встречающегося внутри мира.

ющем или конструирующем языке, т. е. как «метаязык». Но предельным «метаязыком» оказывается «обыденный язык», не мыслимый точно, а значит и чисто предметно. Удаление на теоретическую дистанцию языка живого, творческого мышления ведет нас к тому же, что и попытка сделать «объектом» собственное существование и вместе с тем «бытие».