Четвёртое сентября. Морг

На стене родильного дома висели десятки рукописных листов - уточнённые списки всех, кого отправили в больницы города, кто был в районной больнице.

Полевой госпиталь около больницы уже разобрали и сложили в машины. Если бы не вчерашние события, ни за что не поверил, что что-то случилось. Тишина. И тень смерти. Трупы из моргов и с больничного двора никому не отдали, а вывезли в Республиканскую клиническую больницу.

Морг был переполнен погибшими. Трупы лежали и в самом морге, и на полу вдоль стен, и на каталках. Они лежали и в машинах-холодильни-

ках, и в сараях, и в том помещении, около которого обычно стоят машины, заезжающие на территорию морга. Часть из них была обработана, часть ещё в одежде. Обработанные тела были обвёрнуты в прозрачный плотный полиэтилен. Большое количество тел было в ужасном состоянии. Развороченные тела, разорванные конечности. Одна девушка лежала практически нетронутая, но пол лица просто оторвало. Как оказалось после – это была учительница, Руденок Наташа. В субботу у неё должна была быть свадьба.

Прошел слух, что всех убитых сейчас грузят в машины и отвезут на опознание в городской морг. Никакой новой информации о раненых.

Пространство перед моргом было заполнено людьми. У всех отчаяние и горе в глазах. Многие и держались только из последних сил, из последних надежд. Люди рассказали, что из школы выехали 4 больших рефрижератора. Тут же подъехал первый из них. Я никогда таких больших машин не видел. Метров 20 длиной. Рефрижератор еле въехал задней частью в ворота. Милиция с трудом сдерживала людей. Люди кричали. Проклинали всех, и первым делом милицию.

Люди прижимались к забору, была ужасная давка. Даже в дверях, в тридцати метрах от морга и в пятидесяти от тел, чувствовался ужасный запах, так как вода и жара делали своё дело.

Некоторые врачи пытались использовать ситуацию в учебных целях и привели практиканток-студенток. В белых коротких халатах, розовых чепчиках. Через несколько минут они выйдут оттуда бледными как смерть, а некоторых вынесут.

Трупы были в мешках, застыли в немыслимых позах. Все уже знали, что большинство трупов обгорело очень сильно. Трупы всё выносили и выносили, люди стали в ужасе кричать и стонать. У некоторых началась истерика.

Я увидел знакомого майора, Алана Гусалова, который здесь работал экспертом-криминалистом. Он сказал, что тела из первой группы обгорели до костей, и, что никого из этой группы не удастся опознать. Крики и стоны стали непрерывны. Все тела разложили на заднем дворе за моргом. Со стороны входа не было видно, сколько их. Трупы лежали прямо на земле, занимали всю площадь за моргом, в четыре - шесть рядов, примерно по 50-60 тел в каждом, как мешки с картошкой. Каждый мешок слегка расстегнут, так чтобы можно было видеть часть тела: ноги, спину, живот. Ни одного лица, их потом открывали, и не было сил и такта закрыть. На каждом теле, на ногах привязана бирка с номером.

Я прошёл тела, которые осматривал вчера, затем начались мешки. Сначала были детские и женские тела. Девочка, половина туловища которой превратилось в пепел. Ребёнок с расколотым черепом и сжарившимися мозгами. Женщина в возрасте. Частично обгорела, видимых увечий нет. Женщина, погибшая, вероятно в первые дни, потому что уже вздулась и начала гнить. Все тела заложников, погибших от взрывов, были красные - от чужой и своей крови. Кровь от жары высохла, поэтому все тела были красно-коричневые.

Было слишком много тел, и врачи не справлялись с составлением протоколов. Набежало уже очень много людей, а власти оказались не готовы.

Следователи описали тела в школе, а теперь процедура повторялась вся заново. Я вышел на улицу и вцепился в одного судмедэксперта, звали его Давид. Я посулил ему любые деньги, пусть только он мне поможет. Он сказал, что тело можно обработать не в морге, а рядом, через дорогу, в «паталогоанатомичке». Но у него болит спина и сам он нести не может. Показал на машину УАЗ, которая уже сделала несколько ходок, сказал, чтобы я договорился с шофёром. Шофёр тоже оказался из «больных». Я вернулся, застегнул мешок, и начал волочить папу сам…

Среди патологоанатомов оказался один мой знакомый, я попросил его ускорить и они согласились. Они развернули мешок, вынули его. Приподняли и бросили, бросили, на стол. Это было страшное зрелище. Тело обмякло, лохмотья одежды висели на том, что осталось от папы. Я не смог удержаться и выскочил…

Около морга было уже абсолютно темно. Практически не было света. Но люди не расходились. Опознание ещё будет длиться долго, практически неделю. Слёзы, вопли, отчаяние. Пока я ходил за работниками органов, я видел много трупов. Действительно, большую часть можно опознать только по косвенным признакам: остатки одежды, украшения. Часто нельзя было определить пол. Много тел сгорело до костей. Запомнилось: девочка лет 8-9, обгорела очень сильно, тело чёрное, спекшееся, а серьги, словно обработали чем-то: блестят, как новенькие...

Через четыре дня, придя в морг за справкой о смерти отца, был свидетелем, как люди ещё опознавали своих близких. Валера, маршрутчик, обходил обуглившиеся трупы, всматриваясь в каждый, поднимал и рассматривал фрагменты тел. Помню, повернулся в окно, а он на улице держит оторванную руку и внимательно смотрит. Щеки впали, глаза безумные. Помню Рудика, у которого погибли жена, две девочки, сестра, сноха, племянница и племянник. Он стоит около стола, и говорит, что опознал дочь. Открывается дверь со стороны морга, показывается резектор, и спрашивает:

- Цепочку выковыривать?

Тело обгорело, цепочка с крестиком вплавилась в тело, по ней он и опознал отец свою восьмилетнюю девочку Юлю.

Юра Айляров, заходит, опознал дочь, смотрит на меня, я - на него. А что сказать: «Здравствуй?» Зачем ему жизнь? «Добрый день?» А разве он добрый? Из Беслана навсегда ушла доброта. Так посмотрели друг на друга молча. Я похоронил, а ему ещё предстоит, и пошли в разные стороны. Помню, как тела двух детей осматривали, описывали и снимали на видео судмедэксперты. Как эти два тела, обугленные до костей, скрюченные в немыслимых позах лежали на столах, а сотрудники морга говорили в видеокамеру какие у них зубы, какие пломбы. И обсуждали: кто это может быть - мужчина или женщина, 15 лет или 25. Я тогда узнал, как это, когда нет возможности опознать даже пол…

Будут люди, будут слёзы. Страдания мои и других, потерявших родных им людей, не будут видны. Будет видна колонна экскаваторов, идущая на кладбище, чтобы вырыть 350 могил…

Валерий КАРЛОВ

ДОРОГА ВЕЛА К СПАСЕНИЮ

Жила в Беслане женщина, отличалась от соседок сноровкой, умением дружить и еще имела «жигуленок», как она его ласково называла.

- Посмотрите, опять наш Шумахер гарцует, - говорили соседи, глядя вслед отъезжающей машине.

Да, именно такой была Лиза – Елизавета Темболатовна Мисикова – сильной и отважной, как мужчина, и в то же время нежной, любящей и доброй.

Она рано осталась без мужа, он пропал без вести в 90-х годах. Но горе не сломило ее, и она одна воспитала сына и дочь: Нану и Андрея.

Несмотря на занятость (Лиза занималась предпринимательской деятельностью), она всегда была рядом с соседями – и в радости, и в горе оказывала посильную помощь нуждающимся. В роковые сентябрьские дни, едва выставили оцепление вокруг школы, Лиза загрузила в машину упаковки с минеральной водой, сигареты, хлеб, консервы и отвезла их военнослужащим. Продукты она развозила до третьего сентября, пока не прогремели взрывы. И в этот момент она не растерялась, хотела подъехать к школе, но ее не пустили соседи, опасаясь за ее жизнь.

Когда началась эвакуация раненых, многие водители выбрали самый короткий маршрут от школы до больницы – по улице Маркова, через переезд, который много лет закрыт для проезда автотранспорта. Во время проезда через полотно железной дороги машины подбрасывало, и раненые испытывали боль. Лиза – водитель со стажем – сразу оценила обстановку. Переезд находится в 50-ти метрах от ее дома. Она бросилась в гараж, взяла ведра, наполнила их щебнем и приступила к засыпке и трамбовке дороги для автомашин. От волнения сразу не могла найти лопату, и щебень сгребала руками. Вскоре на помощь к ней подоспели подростки и женщины из близлежащих домов. Подъехал архитектор района Владимир Дзуцев с экскаватором. В считанные минуты проезд был готов, и по нему на огромной скорости помчались машины с ранеными. Особенно запомнились джипы зеленого и красного цветов. Они возили раненых, не обращая внимания на дорожные неудобства. К сожалению, мы не запомнили номера машин.

Проезжая очередной раз мимо нас, водитель зеленого джипа притормозил, вышел из машины, крепко обнял Лизу и сказал ей: «Спасибо мать!». Кто-то из соседей обратил внимание на то, что водитель был в носках, без обуви. Парень, сидящий рядом с ним, объяснил: «Он свои туфли пацану- заложнику отдал, чтобы тот ноги не поранил».

... Жизнь Лизы трагически оборвалась через шесть месяцев после сентябрьской трагедии.

Фатимат САБАТКОЕВА

УЧИТЕЛЬ В ИСТОРИИ

Почему он не послушал свою соседку Таню, учительницу из первой школы? Она уже слышала выстрелы. А он ей сказал: «Что, там война?» — И пошел. У него, участника Сталинградской битвы, была и есть священная обязанность — воспитывать любовь к Родине. Я еще раз спрашиваю Заурбека Харитоновича Гутиева: зачем он пошел?

...Воспитывать любовь к Родине.

Ему восемьдесят шестой год. Следует сделать отступление: судьба фронтовиков в этих так называемых локальных войнах особенно трагична. Это явление я наблюдала в Грузии, Карабахе, Чечне. Они не в состоянии понять войну, которая ведется внутри государства. Если я ничего не совершил против соседа, почему он на меня пойдет войной? Они выходили из своих домов бесстрашно, надев ордена, и бывали подстрелены у собственного дома.

С годами опыт прошедшей воины становился психологически весомее, и признать в бандите достойного врага становилось невозможно. Ну, стреляют... мальчишки... Так он их остановит.

...Когда они развешивали бомбы, он отыскал главаря и решил прочитать лекцию об осетино-чеченских отношениях.

В тысяча семьсот семьдесят четвертом году, когда Осетия вошла в состав России...— Главарь швырнул фронтовика. Заурбек успел подсчитать, сколько метров летел. Три метра точно. Два ребра сломаны.

Но своей задачи — выяснить, почему молодые люди напали на детей,— он не оставил. Ведь он был учителем истории. Он вспомнил вторую половину лета 1956 года. Из ссылки возвращались ингуши и чеченцы. В их селах не было старших классов. Именно в Осетии, в селе Нарт, был организован интернат для старшеклассников. Директором стал Заурбек. Он знал, что у него была священная обязанность — смягчать детские сердца. Он помнил своих учеников поименно. Особенно ингуша Сергея Бекова, который впоследствии стал во главе правительства Чечено-Ингушской АССР. «Просвещение» неразумных продолжалось.

Я храню снимок, на котором — мой первый выпуск. Если бы я знал, что попаду к вам, захватил бы этот снимок. Там, знаете ли, Сережа...

Он не успел закончить. Его снова отбросили: «Мы не твои ученики». «Очень плохо»,— подумал про себя учитель.

На оставшиеся дни жизни в спортзале его спасителем стала учительница начальных классов Соскиева Ольга Николаевна. Заурбек пеняет мне:

Пришли бы вчера. Мы бы с вами вместе пошли на панихиду. За мной машину прислали. Я там речь держал.

Ольга Николаевна погибла. Из Ростова пришли останки.

У Заурбека простатит. Это значит — каждые сорок минут требуется туалет. Ольга Николаевна, как ученица, поднимает руку и просится в туалет со старым человеком. Настало время, когда в туалет не пускали. Ольга Николаевна сказала:

Не бойтесь. Я буду с вами. Нам ничего другого не остается — надо закрыть стыд.

Заурбек много чего запомнил. Пришло ясное осознание: Сталинград-

ская битва — это ничто по сравнению с этим адом. Там хоть снег можно было жевать, и рядом не погибали младенцы.

Когда это он понял?.. Кричал ребенок. К его несчастью, говорит Заурбек, у него был сильный голос. Боевики требовали тишины. Мать сняла косынку. Перевязала рот и прижала ребенка к груди. Крик не унимался. Боевик прекратил его выстрелом. То же самое он проделал с девочкой, дочерью той же самой женщины.

Вечером второго дня они вывели его в комнату, где стояли тренажеры. Он знал, что лишний вызов не в его пользу. Значит, расстреляют. Четыре боевика заряжают патронами магазин автомата, шушукаются. На стенах кровь — здесь расстрел. Ольга Николаевна рядом. Их не расстреляли. А еще ему запомнился приход Аушева. Он встал у входа в зал и схватил голову руками. Картина ему была ясна.

Утром третьего Заурбек начал терять сознание. Ольга Николаевна крикнула: «Дайте жидкость! Любую».

Он увидел перед собой красавицу. Должно быть, десятиклассница. Она склонилась над учителем. В руках у нее была мокрая тряпка. Несколько капель попали в рот. Он слышал, как, убегая, она крикнула:

Заурбек Харитонович! Не переживайте. Это моя моча. Я здоровая девочка.

Старый учитель не говорит о своем спасении. Его мучает одна мысль. Из-за нее он потерял покой. Как фронтовик он видел, как нервно суетились боевики в первые часы. По залу развешивали мины. Они были похожи на новорожденного поросенка. У торцевых стен были мины, как чемоданчики.

Так вот, учитель заметил: минимум полтора-два часа налаживали свое хозяйство боевики. У них не все получалось. Спешили. Боялись, что их возьмут врасплох. Как можно было упустить эти часы?

Он знает, почему мы победили в Отечественной войне. Если погибал командир, всегда находился лейтенант, который брал на себя ответственность: «Слушай мою команду!». Тем самым отвечал не только за исход боя, но и за жизнь солдат. Через шесть десятилетий в стране не нашлось лейтенанта, который бы сказал: «Слушай мою команду!». Заурбек знает: «В тот момент, когда погибали дети, чиновники думали только об одном: как бы не полететь со своих кресел».

Вот где горе и стыд учителя и фронтовика.

Не верит Заурбек в объективность расследования. Члены комиссии всегда спешат. Вот и его прервали на полуслове.

...Так почему не нашлось лейтенанта?

Эльвира ГОРЮХИНА, «Российская газета»

ДОБРОВОЛЬНО СТАЛИ ЗАЛОЖНИКАМИ

Какие бы перемены ни происходили в обществе, кто бы ни был у власти, бессмертными всегда остаются слова Алексея Максимовича Горького: «В жизни всегда есть место подвигу».

Я хочу рассказать о бывших заложниках: Алете Сабановой и Казбеке Дзарагасове.

1 сентября Таркан Габулиевич Сабанов вместе со своими внучками Санетой и Аминой с букетами цветов, отправились в свою любимую школу N1, которая находится в ста метрах от их дома. Алета — невестка Сабановых — пока оставалась дома, так как пойти в школу договорилась с соседкой. Едва она вышла за ворота дома, как услышала выстрелы, которые доносились со стороны школы. Ей показалось, что это праздничный салют. «Но ведь раньше этого не было», — подумала она.

Алета бегом побежала к школе. Первое, что ей бросилось в глаза, — это бегущие в панике люди. Помнит, как кто-то из соседей кричал вслед:

- Возвращайся! В школе произошла какая-то трагедия!

Но ни окрики соседей, ни треск автоматных очередей не смогли остановить Алету. Одна мысль была в голове: «Дедуля, дети!» Она увидела, как на углу улицы Сослана Батагова боевик с автоматом наперевес, грубо окликнул Ирину Пхалагову, которая, услышав шум, вышла из дома:

- И ты иди в школу!

Когда Алета поравнялась с ними, он повернулся к ней. И Ирина воспользовалась этим моментом, убежала в дом.

Алета шла, подняв руки.

- У меня там дети, — сказала она боевику.

Вслед за другими заложниками ее тоже загнали в спортзал, где она увидела Таркана Габулиевича, нашла младшую дочь, а потом и старшую.

Наверное, судьба помогла: Алете каким-то чудом удалось спасти своих дочерей Санету и Амину. Спаслась и сама, но погиб их любимый дедушка ― Таркан Габулиевич ― участник Отечественной войны, которого Алета любила, как родного отца.

...В семье Виктора и Индиры Дзарагасовых трое детей: Георгий, Казбек и любимица семьи и соседей Агунда. Георгий и Казбек, помогая матери, вынянчили младшую.

1 сентября Агунда пошла в школу с Казбеком. Он довел ее до школьного двора, а сам должен был идти в училище N8, на занятия.

―Как только Казик отошел, во дворе появились «эти» в масках с автоматами. Стали кричать, стрелять и загонять нас в спортзал, — говорит Агунда.

Увидев этот кошмар, Казбек побежал в сторону милиции, но вдруг его осенила мысль: «Куда я бегу?! В школе моя единственная сестра, соседи, бывшие учителя и знакомые!»

Казик вернулся в школу. Все три дня он опекал Агунду в спортивном зале, не разрешал ей плакать и капризничать, боясь вызвать гнев боевиков.

―А когда эти звери начинали обходить зал, Казик накрывал меня своим телом, — говорит Агунда.

Когда она рассказывает о том, что испытала за эти три дня, начинает стучать своими маленькими кулачками об стол, называя этих нелюдей своими нехорошими словами.

Семья Дзарагасовых ждет прибавления. И Индира мне сказала:

―Осетию и осетин ни на Севере, ни на Юге, никто не сломит!

Похвалы достойны совершившие благие поступки! Счастлив народ, у которого есть такие герои, как Алета и Казбек.

Фатимат САБАТКОЕВА

НЕЗРИМЫЙ ПОДВИГ СОВЕРШАЛИ В СПОРТЗАЛЕ, И ВНЕ НЕГО

1 сентября, новоиспеченная одиннадцатиклассница Надя Бадоева не хотела идти в школу. Рассказывает отец Нади Руслан Бадоев:

«Дочь заартачилась:

―Я просила купить мне голубую куртку и голубую сумку. Пока не купите, в школу не пойду!

Заходит мой брат Мурат. Уговаривает Надю:

―Пошли, я вас на видеокамеру сниму. Мадина, Залина и Алекс уже там. - Это жена Мурата, ее сестра и сын Мурата.

Дочка согласилась. Оделась и пошла в школу...

Я все три дня захвата со многими бесланцами и солдатами находился в огороде, рядом со школой. Терзал себя: если не дай Бог, с дочерью что-то случится, никогда себе не прощу, что не выполнил ее желание. За все это время не смыкал глаз: вдруг надо будет кого-то спасать. Но не скрою: больше думал о дочке. Когда третьего числа все началось, мы с омоновцами первыми прорвались к школе. У каждого из нас там были родные. Я уже знал, что Мурата убили в первый же день».

Строки из еженедельной газеты «Собеседник» N34 за 15—21 сентября 2004 года: «Маяковский из кабинета литературы ничуть не пострадал, следы пуль аккуратно под ним. Здесь, на втором этаже, расстреливали мужчин. Говорят, одного из расстрелянных звали Муратом. Когда боевики стали бить прикладом плачущих детей, Мурат схватил одного террориста за локоть. Тот только оглянулся, злобно что-то прошипел. А через минуту Мурата увели наверх. Больше его никто не видел...»

А вот что рассказывает Надя, с трудом поднявшаяся на костылях в мой кабинет на второй этаж с помощью отца и маленького племянника Измаила:

«Алекс стоял с плакатом: «Здравствуй, школа!» Вдруг подбегает Мурат, кричит:

― Быстро, убегайте!.. - Ничего не объяснил, завел нас на второй этаж в «организаторскую».

Закрылись изнутри швабрами за ручку двери, как будто эти швабры могли удержать террористов. Мурат объяснил нам ситуацию. Говорит:

― Выждем минут десять, немного стихнет, и вылезем через окно. - Ниже был выступ, через который мы могли бы спрыгнуть.

Но через несколько минут боевики взломали дверь:

― А вы что здесь делаете? Быстро, вниз!

Мурат заступился:

― Причем здесь дети? Отпустите их!..

Не послушали его, согнали всех в спортзал. Там Мурат еще с террористом Ходовым разговаривал, что-то ему доказывал... Тут же заставили мужчин таскать сейф, парты, столы — баррикадировали окна и двери спортзала, других помещений на первом этаже. Мурат еще что-то пытался втолковать им. Его увели, и больше он не вернулся. Так же, как и несколько молодых, здоровых мужчин, которых уводили, и они больше не приходили...»

Дальше продолжает Руслан Бадоев, отец Нади:

- Весь Беслан ринулся спасать детей, когда внезапно все началось. Никто не обращал внимания на свистящие кругом пули, которые косили людей. Я уверен, что тогда никто не думал о собственной жизни. Была одна, только одна мысль: спасти как можно больше детей. Хотя уже все знали, что убиты десятки, а может — сотни. У всех кинувшихся спасать, я по себе сужу, пропало чувство страха, что пули могут достать и их. Я выносил детей. Не считал, сколько. Не до того было. И когда говорят, что тот или иной вынес, мол, 15, 20, 30 детей, не верю этому. Кто их считал? Но помню, когда выносил со спецназовцем раненую женщину на носилках, он — сзади, я — спереди, а еще один спецназовец прикрывал нас огнем сбоку, какая-то горячая волна ударила сверху. Я упал, потерял сознание. Говорят, спецназовца, который был сзади, сразило намертво... Очнулся я только в райбольнице. Куда делся спецназовец, прикрывавший нас, не могу сказать. Потом уже я узнал, что мою дочку Надю, хоть раненную, но вынесли из этого ада живой...»

Надю Бадоеву полтора месяца лечил в республиканской больнице скорой помощи знаменитый в Осетии доктор Казбек Кудзаев, ассистировал ему Далер Султанбеков. Они смогли спасти ногу девушке.

Мурат КАБОЕВ

Я ПЛАЧУ ПО УБИТЫМ И ЗА ЖИВЫХ БОЮСЬ

Вопрос японского корреспондента в дни тягостного ожидания:

― У вас есть там родные?

Ответ:

―Не обижайте нас таким вопросом. В Осетии он не уместен и оскорбителен!

Я потеряла многих и много. В плену оказались мои родственники, соседи, коллеги, просто знакомые бесланцы, из которых, увы, многим не суждено было оттуда выйти. В плену оказалась родная школа, которая для меня много значила…

Именно поэтому хочется говорить. Говорить одновременно как свидетель, участник, жертва.

То, что собрано мной по крупинке, заносилось неустойчивым почерком в обыкновенную школьную тетрадку в первые бессонные ночи сентября 2004 года. Решила для себя: как бы ни было тяжело, буду записывать увиденное, анализировать услышанное. Трудно неимоверно…

Трудно видеть, как двоюродный брат ощупывает каждый куст в огородах домов вокруг школы в поисках единственной дочери Азау Кантемировой, надеясь на чудо, а оно не происходит… Трудно слушать Жанну Цирихову, которая, думая, что спасла свою крошечную голубоглазую девочку, обнаружила, что это не ее ребенок…

Как выдержать стенания Эммы Тагаевой – Бетрозовой, потерявшей мужа и двух сыновей, которая, стоя посреди бывшего спортзала, вопрошает: „ Как же теперь я буду жить?”

Впечатления — одно тяжелее другого изводят душу изо дня в день…

Ожидаешь, что мир вокруг станет лучше, чище. А часть людей, тем временем, в зависимости от совести и уровня развития, показывают истинное лицо хапуг, хамов, просителей, сплетников, жаждущих сенсаций. Как будто мало выпало на нашу долю. В основном это ― одни и те же лица.

Когда заезжие корреспонденты устроили чью-либо судьбу? Почему мы готовы выдать вся и всех, начиная от соседа и кончая правительством? Как расценивать ответы учащихся, которым делаешь замечание по поводу безобразного поведения: «А мы же из первой школы!»

Этот тон задан нами, взрослыми. И если мы не остановимся в своем стремлении лидерствовать, в своем стремлении к превосходству над другими, нас ждет участь нартов, посчитавших себя выше богов.

В повести Георгия Тедеева «Черная жемчужина» о событиях далекой истории наших предков читаем: «Нынче мы погибаем, но урок и на этот раз не пойдет вам на пользу. Вы будете винить друг друга, не помышляя исправить ваши недостатки, и среди них ― гибельное отсутствие общего устремления».

Можно винить в произошедшей трагедии кого угодно. Правительство, которое было обязано, но не приняло мер. Мать, рожденную в мусульманской семье. Черные силы, наславшие на нас эту беду…

Но ведь дело не в мусульманстве, христианстве, буддизме! Дело в безверии!..

Однако до тех пор, пока каждый из нас будет искать виновного на стороне, черные тучи будут сгущаться над нашими головами. Пока я не скажу, что детей в школе не доучила, что-то не додала им, хотя и могла. Пока процветающий водочник не признает, что стал эксплуататором соседа и родственника для того, чтобы его жена и дети спускали «заработанное» в канализацию Анталии. Пока таможенник ради строительства трехэтажного особняка будет продавать границу. Пока владелец ресторана будет брать тройную плату за отбивную. Пока продавщица в коммерческом ларьке будет скармливать детям просроченные «Сникерсы». Пока рабочий предприятия будет перекидывать через забор ворованную продукцию. Пока каждый из читающих эти строки не задумается о своем образе жизни, нас и наших детей легко будет убивать…

Таня Дулаева — учитель истории — живет рядом с первой школой, - рассказывает:

«Я опоздала на линейку, только вышла за ворота — начались выстрелы. Мимо меня быстрым шагом прошли боевики. Заурбек Харитонович Гутиев при всем параде, с орденами и медалями на груди, вышел из соседнего дома одновременно со мной. До сих пор не могу простить себе, почему я его не вернула... Тем временем старый воин возмущенно задавал вопросы боевикам:

―Что вы делаете? Новая война началась, что ли?

И человек, думающий о том, чтобы умереть в мире и покое, в более чем восьмидесятилетнем возрасте оказался в грязных руках этих... Они схватили его с двух сторон и потащили в школу. Не понимая еще сути происходящего, я забежала обратно в дом... А сейчас чувствую себя как предательница. Они все там, а я»...

В первое же утро после войны идем с Таней в школу спасать, все, что уцелело: личные дела учащихся и учителей, аттестаты, вещи учителей, фотографии, книги... И, как будто специально, больше всего в библиотеке оказалось экземпляров романа Ф.Достоевского «Униженные и оскорбленные». На пороге учительской — растерзанная книжка Международного Комитета Красного Креста «Вокруг тебя — мир» для 5-го класса. До этого момента была убеждена, что не смогу больше после пережитого переступить порог класса в качестве учителя. Но беру в руки книгу и читаю: «Общее счастье» (Осетинская народная сказка). А заканчивается она так: «Счастье навсегда поселилось в большой семье. И было то счастье для всех единым. Общим счастьем было оно».

На следующее утро отправляюсь в свою 6-ю школу. Вдруг придет хоть один ученик, и никто его не встретит. Не могу обмануть его маленьких надежд на Общее Счастье. Но вместо детей встречаю корреспондентов. Их волнуют вопросы: «Придут ли работать учителя?», Отпустят ли родители своих детей?», «Придут ли дети в школу?»

Над ответом не приходится думать: «И жить будем, и учиться будем, и любить будем». Именно поэтому до самой темноты, безо всякого страха, не чувствуя усталости, спасали все в 1-й школе, что еще пригодно для учительской работы.

В классе, где работала Галина Хаджиевна Ватаева, война оставила свой особо черный след. Разбиты и прострелены все поделки, сделанные ручонками малышей. Тетради, сохраненные учителем, вероятно, для того, чтобы вручить их вместе с аттестатом зрелости и другими нехитрыми школьными атрибутами после одиннадцатого класса, растоптаны врагом. Но вот плакат с изображением маленького домика остался висеть на стене. В самом центре — фотография улыбающейся учительницы. Вокруг — ее дети, выпускники 4-го класса. Рука тянется за плакатом, хочется унести его подальше, чтобы дети даже с фотографии не видели сотворенное человеческими руками варварство. И, о, ужас!.. Обнаруживаю: все детские фотографии на плакате прострелены…

В кабинете истории, у стола Надежды Ильиничны Цалоевой, находим новенькие белые туфельки. В них должна была кружить в вальсе ее дочь Верочка вместе с братиком Борей. На следующий день мы принесем туфли маме, сидящей между двух детских гробов...

Прошу прощения у Нади, за то, что вынуждаю пережить пережитое, но и не скрываю своего восхищения. Держаться после случившегося так, как держится эта мужественная женщина, не навязывать свое горе другим, более того, вселять оптимизм в окружающих, давать объективную оценку произошедшему событию, дано только сильным...

Дзера Дзиова любила вязать крючком. Вспоминаю, как неумело держала его в своих ручках в пятом классе. А недавно заметила, как она, сидя возле дома на стволе спиленного дерева (все дети нашей округи любили это место: тень от соседних деревьев — густая и все лето поспевают то тутовник, то слива, то алыча, то орех), с совсем уже взрослым выражением лица вязала что-то. Крючок мелькал в ее руках... А в музыкальной школе училась игре на осетинской гармонике. Мать купила этой тоненькой хрупкой девчушке настоящую гармонь, как для взрослой

девочки, из-за которой была видна только огненно-рыжая головка Дзеры. А звуки, которые гармонь издавала, поначалу лишь отдаленно напоминали мелодию. Уже восьмиклассница, Дзера играла, держа пальцы на клавиатуре, как профессионал, и уверенно растягивала инструмент. Плавная мелодия растекалась по округе...

После... И клубки кряжи со спицами и крючком, и гармоника вместе с остальными детскими вещичками 40 дней будут лежать на ее кроватке...

В массе людей, устремивших взгляды в сторону захваченной школы, глаза все время останавливаются на женщине в белом брючном костюме. В голове мелькает мысль: как же этот костюм неуместен здесь. Но поднимаю глаза. На лице молодой женщины — страдание и выражение тревоги: она примчалась с работы, в чем была. Три дня предлагала ей отдохнуть, что-нибудь поесть. Отказ категорический.

Но это было — до…

После — в первом же извещении по ТВ о погибших, я услышала об ее мальчике, единственном сыне: Хадиков Ислам Аланович.

Через несколько дней, выйдя на стук в дверь, увидела Фатиму во всем черном:

―Я была в школе и не смогла проехать мимо, не сказав, «спасибо» за все.

...Как же легко было находить слова успокоения до произошедшего, и как нет их после, нет сегодня ни одного человека, способного снять хотя бы грамм тяжести с ее хрупких плеч...

Ее нельзя было назвать Дзерассой Дзгоевой. Это слишком взросло. Ловлю себя на мысли: вероятно, не суждено было стать взрослой. Зато — Зека, Зеккынушка, Зекъо — ежеминутно можно было слышать от мамы с папой, дедушки с бабушкой, родственников, соседей, друзей-сверстников. Ежеминутно потому, что была всегда в центре внимания: юркая, бойкая, востроглазая. Нужно в магазин — «Я сбегаю!», передать что-то соседям — не успел произнести — она уже на полдороге. Скорость космическая: хотела больше пройти! Душа нараспашку и руки нараспашку — неслась всегда навстречу родным и знакомым. Про себя я отмечала: даже окажись она под камнями — за нее не страшно. И здесь, в спортзале, смогла себя уберечь от взрывов и огня. Представляю, как несли ее быстрые сильные ножки подальше от ада, все ближе к родному дому, до которого рукой подать. Но... все же девочка оказалась медлительнее пули. Ищу нужные слова... Убита... Сражена... Застрелена... Но ведь это взрослые слова, военные слова, а здесь... школа и ребенок. Тогда где оно, то самое совсем ненужное, но единственно уместное слово? Вся ее коротенькая жизнь и смерть связаны со школой...

Спортзал строился на наших глазах. Таркана Габулиевича Сабанова часто можно было видеть на стройке то тут, то — там.

Мой учитель, дорогой мой учитель и старший товарищ, он возводил это здание для того, чтобы жизнь в нем била ключом. И она била... Изо дня в день. Тренировки, конкурсы, соревнования сопровождались счастливым смехом и прекрасным настроением детворы школьного возраста. А вместе с нами и не меньше нас радовался он, Таркан Габулиевич,

уже тогда преклонных лет, каждому забитому мячу, каждой даже самой маленькой победе, радовался с юношеским задором. И в наших глазах победа вырастала до уровня мирового рекорда. Человек неуемной энергии, страстно влюбленный в свою профессию (со своим четвертьвековым опытом работы в школе я имею право так говорить), он и нас, своих учеников, заражал жизнелюбием и оптимизмом, учил любить жизнь, какою бы тяжелой она ни была. Живя рядом со школой, я знала очень хорошо: когда он закрывал школу, и когда открывал ее утром. Тогда я еще не до конца понимала, не до конца осмысливала то огромное дело, которое совершалось им в школе изо дня в день.

Но это было - до...

Тогда, созидая, возводя стены спортзала во имя жизни, добра и мира, он еще, к счастью для себя, не знал, что будет под ними похоронен.

Заур Теблоев в свои 11 лет уже твердо знал, что будет архитектором, как дядя Олег Дзебисов, в семье которого он жил уже 6 лет и которого боготворил. Проекты его отличались необычностью не только конструкций, дизайна, но и материалом. Наблюдая за тем, как он рисует, света — сестра матери — отмечала, что рука мальчика становится увереннее, и радовалась, что он растет умным, толковым, очень внимательным и мягким. Но сегодня, рассуждая вслух о произошедших событиях, Света не раз подчеркивает, что у Заура было все. Ее муж Олег предупреждал любое желание ребенка. Он был окружен вниманием, лаской... Но не было рядом мамы и папы.

―Я все отдавала, все делала для того, чтобы Заурик не чувствовал себя обделенным, но все равно он неустанно твердил, что мама лучше, мама красивее. Даже в последний день в спортзале он думал не о своей коротенькой и не очень счастливой жизни, а о маме. Смотрит мне в глаза и рассуждает, как маленький старичок: «Если будут стрелять, я никуда от тебя не уйду... Неужели убьют?.. Мама приедет, а ей скажут: твоего мальчика убили... Жалко ее»...

Еще на одного мужчину стал беднее Беслан... Еще одного архитектора, уже с детских лет мечтавшего созидать и делать мир вокруг лучше и красивее, не стало...

Но мама должна знать, что

«Надеялся мальчик и думал тревожно,

Что скоро в объятия кинется к ней,

Что мамины руки его приласкают,

Что мамино сердце согреет его»...

Беслан открыл миру не только примеры смертей, неслыханных страданий. Он дал примеры благородства, исполнения долга, желания способности достойно и мужественно встретить будущее.

Но самое трудное нам еще предстоит: искать пути нашего оздоровления, быть человечнее в дни массового озверения, заставить прозреть всех жаждущих войны, поставить их перед праведным судом.

Это трудно, но возможно!

Алла ХАБЛИЕВА

Я БУДУ ВАС ИСКАТЬ ГЛАЗАМИ В ТОЛПЕ ПРОХОЖИХ БЕСЛАНЧАН

Быстрым шагом я иду, боясь опоздать. Захожу в теплое, уютное, до боли родное помещение. Вокруг меня мои одноклассники. Такие красивые, повзрослевшие! Откуда-то доносится голос Заремы Гавриловны, нашего классного руководителя. Потом почему-то настойчивый голос мамы призывает меня открыть глаза. Я проснулась, вижу перед собой маму, стены больничной палаты... и больше ничего.

- Мама, зачем ты меня разбудила? Мне было так хорошо во сне, - проговорила я.

Как бы мне хотелось, чтобы этот сон никогда не заканчивался. Я не хочу верить в эту страшную реальность, где нет больше моих учителей: доброй и ласковой Ирины Захаровны Ханаевой, которая вложила в нас частичку своей души и погибла, спасая детей. Строгой, но любимой Заремы Гавриловны Бекмурзовой, умной и элегантной Даримы Батуевны Аликовой, мягкой Альбины Владимировны Аликовой, моих одноклассников: Оксаны Коковой, которая даже в эти страшные часы не теряла оптимизма, поддерживала нас, вселяя веру. Но сама не спаслась. Туаевой Инны, моей детсадовской, а потом и школьной подруги. Как, наверное, сейчас тяжело твоей второй половинке, близняшке Инге. Никогда бы не подумала, что наш умелый и ловкий Гайтов Алан не спасется.

Мне трудно представить, как я буду возвращаться на свою родную улицу, Первомайскую. Дойдя до Агаевых, я не увижу больше Жорика, шустрого и очень обаятельного мальчика. Проходя мимо них, не услышу голос доброго и веселого Заура, не пройдет мимо меня и Тамерис Цибирова, бойкая и красивая девчушка, которую мы ласково называли Тамкой. Не увижу я больше рядом с Борисом Козыревым его смелого и заботливого брата Ахсара, не выглянет из ворот Тигиевых спокойный и воспитанный Сосик.

Родные мои, любимые учителя, одноклассники, соседи, простите меня за то, что не смогла с вами проститься, не смогла проводить вас в последний путь. В моей памяти вы навсегда останетесь живыми.

Я не смирюсь с такой утратой,

Уж слишком велика она.

Они ушли из жизни рано,

Оставив всех без своего тепла.

Я буду вас искать глазами,

В толпе прохожих бесланчан.

Умоюсь, не найдя, слезами,

Уткнувшись в фото, замолчав.

Мадина ТОКАЕВА, ученица 10 «б» класса школы N1,

г. Ростов-на-Дону, больница

БЕЛЫЕ АНГЕЛЫ

- Белые ангелы, белые птицы,