2015-06-30
1797
"МОЦАРТ И САЛЬЕРИ"
Цикл небольших пьес А.С. у Пушкина, известный под названием "Маленькие трагедии", был написан поэтом в период наивысшего расцвета его творческого гения: с 1826 по 1835 гг. Этот период обычно считают третьим этапом развития драматургического творчества поэта: этап набросков и незаконченных романтических отрывков был уже позади; более того, был уже написан "Борис Годунов". В относящемся к этому времени творчестве Пушкина исследователи обычно отмечают, с одной стороны, интерес к истории русской государственности ("Полтава", "Арап Петра Великого"), с другой же стороны, - стремление к углублению психологических характеристик-героев.[5] Именно последняя тенденция в полной мере проявилась в "Маленьких трагедиях". В этих произведениях на высоком философском уровне исследуются конкретные свойственные человеку черты. В "Скупом рыцаре" - это скупость, а также конфликт поколений. В "Каменном госте" - страсть и гордость, В "Пире во время чумы" - отношение человека к бренности физической жизни, то есть то, что заставляет его в конечном счете заглянуть за пределы чисто физического и испытать состояние творческого экстаза. Вспомним:
"Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог".
Можно ли сказать, что "Маленькие трагедии" в какой-то степени посвящены исследованию отдельных стихий, не известных еще во времена Пушкина? Не будем торопиться с выводами: имеет смысл сначала подробно проанализировать драматические произведения Пушкина с этой точки зрения.
Рассмотрим трагедию "Моцарт и Сальери". Ее основная стихия - Зависть. Изначально эта пьеса так и называлась - "Зависть", однако впоследствии автор изменил заглавие. Пьеса была написана в 1830 году, се замысел относится к 1826 году, а напечатана она была впервые в 1831 году (как увидим, эти даты немаловажны).
Итак, Пушкин отказался от первоначального названия. Почему? Может быть, в данном случае для него была важна не стихия, а что-то другое? Что значит "Моцарт и Сальери"? Это ведь не просто имена, это - символы. Очевидно, в рамках представлений пушкинской эпохи, в массовом сознании того времени эти два имени (пусть, как мы увидим ниже, несправедливо) соотносились с двумя типами людей. С какими именно? Какие слова можно подставить вместо имен собственных? "Гений и злодей"? Вряд ли. Гений - бесспорно, но злодей - слишком однозначно, а потому бессмысленно. Сальери в интерпретации Пушкина не тривиальный злодей. Он философ, подводящий под свои действия вполне логичную идейную платформу.
Давайте проанализируем характер и мотивацию поступков этого пушкинского персонажа. Сальери завидует? Несомненно. Он сам в этом признается. Но он же подчеркивает, что завидует впервые в жизни и раньше никогда не испытывал этого чувства даже но отношению к удачливым и популярным музыкантам. Что же случилось? Почему пушкинский Сальери противопоставлен именно Моцарту?
Чтобы найти ответ на этот вопрос, следует в первую очередь проанализировать образ Сальери, его отношение к миру. Первое, что бросается в глаза, - это явная (пусть не формулируемая словесно) тенденция ставить цель, нацеливаться на определенное достижение, отметая прочь вес, что не относится к этому прямолинейному, целеустремленному движению.
"Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке".
Сальери не ограничивается тщательным изучением ремесла (наработкой профессионализма). Он способен к более высокому творчеству, он "дерзнул, в науке искушенный, предаться неге творческой мечты". Именно для этого ему нужен профессионализм, а, исходя из концепций йоги, мы можем сказать, что этот герой поднялся до уровня того мира, который, не ограничиваясь простым профессионализмом, оперирует образами и эмоциями. Однако что-то тормозит его в дальнейшем развитии. Что именно?
Пушкинский Сальери - серьезный человек. В нем нет легкости, нет спасительной иронии к себе, он "обиду чувствует глубоко". Именно таким тяжелым путем он достигал вершин в творчестве. Это Моцарт может посмеяться над старым нищим музыкантом, фальшиво исполняющим его мелодии. Сальери же это оскорбляет до глубины души: "И ты смеяться можешь?" Сальери делит людей на возвышенных и низменных, и, соответственно, на достойных уважения и не достойных его. В его речи все время сквозят противопоставления: "маляр негодный" и "Рафаэль" или "фигляр", который "бесчестит Алигьери". Следовательно, Сальери не столько принимает мир таким, какой он есть, сколько сравнивает себя со всеми и вся: кто "на уровне", а кто - нет, да и сам-то он "на уровне" ли. Эта чувствительность к тому, как он выглядит в чужом и своем мнении, стремление навешивать ярлыки и увертываться от нелестных ярлыков делает его зависимым человеком.
Зависимость пушкинского Сальери проявляется и в его творчестве. Да, у него хватало вдохновения сочинять, не стремясь к славе, но ему нужен был "лидер", тот, кто указал бы дорогу в творчестве. Он встретил Глюка и пошел за ним "безропотно", а после все ждал встречи с "новым Гайденом". Следовательно, Сальери - человек ведомый, ему нужны указания к действию, которые он будет, пусть творчески, но "безропотно" выполнять.
Зависимость пушкинского Сальери особенно ярко проявляется в том, что он не мыслит себя как свободный независимый художник. Он постоянно ощущает себя частью некоего сообщества, частью, как сейчас сказали бы, музыкальной тусовки. Он и Моцарта-то убивает не ради себя самого, а ради всех себе подобных, ради стаи, считает, что "избран, чтоб его остановить; Не то мы все погибли". "Погибли", потому что не может эта стая ни подражать свободному полету гения, ни отрешиться от него, дарующего идеи, ни примириться с его недосягаемостью, ни уважать ее без зависти.
А что Моцарт? Моцарт у Пушкина - практически противоположность Сальери. Ему не нужно с усердием, отказывая себе во всем, вгрызаться в основы ремесла. Он, судя по всему, уже родился с божественным даром, то есть, видимо, наработал нужные навыки и прошлых жизнях. Отсутствие необходимости в упорном проторивании дороги к высотам музыкального вдохновения избавило его от "утяжеленности" характера: он легко относится к жизни, все принимает, легко смеется над собой. Он равно уважителен и к слепому нищему, и к Бомарше, который, кажется, "кого-то отравил". Для Моцарта мир - нерасторжимое целое, в которое он явился как провозвестник новых идей, можно сказать, Учитель музыкантов, да и не их одних. Моцарт осознает свою исключительность:
"... нас мало избранных, счастливцев праздных,
пренебрегающих презренной пользой".
Однако это осознание не заставляет его возноситься над другими. Он живет ради своей миссии, ради музыки. Ему кажется легким и естественным жить именно так. А как еще мог бы жить брахман?
Но именно это и раздражает Сальери. Он считает недопустимым положение,
"когда бессмертный гений - не в награду
любви горящей, самоотверженья,
трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
гуляки праздного..."
Вот и получается, что если Моцарт, несущий людям идеи Космоса, - брахман, то зависимый от внешнего, привносимого каким-то мастером учения, заботящийся о своем профессиональном реноме Сальери - шудра. И беда в том, что эти двое оказались не в ситуации естественной иерархии, позволяющей одному направлять другого, а тому благоговейно учиться у первого, а в ситуации противоестественного равенства; основывающегося на вполне определенной социальной системе, допускающей и даже стимулирующей такого рода конкуренцию. В такой ситуации шудра не может не стараться избавить мир от брахмана: "не то мы все (читай: шудры) погибли!" Так что название пьесы стоит читать не как "Гений и злодей", а как "Брахман и шудра", - вот что, наверное, имел в виду Пушкин, называя свое произведение "Моцарт и Сальери".
Однако тут-то, наверное, и самого Пушкина подвела его легкость, его способность брахмана нести идеи людям, облекая их в любую доступную форму. Форма пьесы вполне подходила замыслу, а вот название... Нет, не первое, "Зависть", а то, которое мы знаем - «Моцарт и Сальери"... Сделав реальных исторических лиц героями этой в высшей степени поучительной драмы, Пушкин, можно сказать, навечно приклеил к этим историческим личностям соответствующие ярлыки, пойдя на поводу непроверенных и неподтвержденных сплетен,
Что мы знаем о реальном Сальери? Был ли он похож на символического пушкинского героя? Согласно сохранившимся документам эпохи,[6] мы можем представить себе Антонио Сальери совершенно другим. Да, он действительно был учеником Глюка, но во многом работал самостоятельно и развивал идею "оперы-драмы", противопоставляя ее опере как бездумному зрелищу, где музыка по сути не отражает действия, а лишь позволяет певцам показать свои вокальные возможности. В этом смысле можно сказать, что Глюк и Сальери были предшественниками Вагнера.
У Сальери было много учеников. Среди них - Бетховен, Шуберт, Лист, один из сыновей Моцарта (!). Сальери основал в Вене консерваторию и создал специальный учебник для вокалистов. Несмотря на не очень ровный характер, он был известен как человек, способный на забавные шутки и розыгрыши, многие из которых оказывались поучительны для окружающих, оставаясь при этом шуткой, а не тяжеловесной моральной проповедью. Сальери писал стихи, например:
Стихотворение, написанное при слушании
пения птиц в прекрасной местности
Звуков дивное согласье
Сердце счастьем опьянило.
Это дар извечной силы,
Мир создавшей в одночасье.
Так возлюбим во Всевышнем
Все, что нам дарует Он,
И в самих себе найдем
Свет, который всюду ищем.
Как-то все это не вяжется с тяжеловесным и мрачным шудрой из пушкинской пьесы...
Не будем подробно останавливаться на портрете реального Моцарта, но заметим, что и он не совсем идентичен пушкинскому. Впрочем, Моцарт в любом случае предстает великим гением, а вот Сальери... Мало того, что он оказался записан в шудры, так еще и был представлен убийцей! Сальери умер в 1825 году в возрасте 75 лет. Последние годы своей жизни он провел в психиатрической лечебнице: духовный недуг поразил его, видимо, после трагической гибели сына. У бывшего придворного капельмейстера было немало врагов и завистников (опять Зависть!). То ли они, то ли некто, действительно имевший отношение к смерти Моцарта (кто знает!), пустили слух об отравлении великого композитора его собратом по профессии - Сальери. Вопреки широко распространенному мнению, исторические документы свидетельствуют о том, что Сальери не только никогда, даже в бреду, не признавался в предполагаемом убийстве, но, напротив, всегда восставал против этого тяжкого обвинения, поражаясь тому, что подобное вообще могло прийти кому-то в голову.
Слух об отравлении гения ремесленником (ибо именно так подавалась эта история) поразил Пушкина, и он задумал свою пьесу, можно сказать, по горячим следам. Напомним, что замысел относится к 1826 году, то есть к следующему году после смерти Сальери. В результате получилась философская драма-притча о брахмане и шудре. Жаль только, что эта притча отныне прочно связалась с конкретными именами.
Некоторые современники Пушкина упрекали поэта за столь вольное обращение с чужой судьбой. Гениальное произведение может ведь не только дать урок, но и замарать грязью невиновного, и чем гениальнее пьеса, тем сильнее действует клевета, даже если она придумана не автором. Против такого подхода к реально жившим на Земле людям выступал, в частности, известный своей аристократической щепетильностью П.А.Катенин. В своих воспоминаниях о Пушкине, упоминая о "Моцарте и Сальери", он пишет: "...оставя сухость действия, я еще недоволен важнейшим пороком: есть ли верное доказательство, что Сальери из зависти отравил Моцарта? Коли есть, следовало выставить его напоказ в коротком предисловии или примечании уголовною прозою; если же нет, позволительно ли так чернить перед потомством память художника, даже посредственного?"[7]
Впрочем, не все придерживались такого мнения. Обаяние гения Пушкина отодвинуло для многих вопрос о достоверности сообщаемой им информации и этичности очернения исторического лица на второй план. И приходится признать, что если философская информация, заключенная в данной пьесе, действительно безупречна, то об информации исторической этого сказать нельзя.
Судя по всему, это несоответствие тревожило и самого Пушкина. Уже опубликовав трагедию в 1830 году, он, видимо, продолжал задавать себе вопрос о допустимости изображения Сальери убийцей. В рукописях 1833 года мы находим следующий отрывок: "В первое представление "Дон-Жуана", в то время когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта, раздался свист - все обратились с негодованием, и знаменитый Сальери вышел из залы, в бешенстве, снедаемый завистию. Сальери умер лет восемь тому назад. Некоторые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении - в отравлении великого Моцарта. Завистник, который мог освистать "Дон-Жуана", мог отравить и его творца". Итак, Пушкин пересказывает анекдот о Сальери, один из тех, которые во множестве перепечатывались в то время в журналах как завлекательная сенсация. В оригинале пушкинской рукописи слово "мог" подчеркнуто. Весь этот анекдот был нужен поэту для подтверждения своей правоты. Но как было проверить достоверность самого анекдота, упорно распространявшегося теми, кому данная версия была почему-то выгодна?
Что поделаешь! Несмотря на фактическую поддержку клеветы и все ее энергетические последствия для автора и для описанных им персонажей, пьеса Пушкина "Моцарт и Сальери" остается шедевром. Важно только различать в ней философскую подоплеку и конкретные исторические факты. Современный мир уже научился это делать:
композитор Сальери реабилитирован, а пьеса Пушкина по-прежнему близка всем читателям и зрителям.
