Глава 25. По пути я заворачиваю в аптеку

По пути я заворачиваю в аптеку. На витрине - три манекена. Не совсем те, что вы могли видеть в Сакс или Бергдорфс, там манекены, сделанные под настоящую женщину, но тут жутко дешёвые, которые выглядят как огромные куклы 50-х годов. Одеты они в медицинскую униформу. И тут меня осеняет - вот она, идеальная униформа для Нью-Йорка. Дешевая, хорошо отстирывается, а выглядит просто отпад!

И она приходит, аккуратно упакованная в целлофан. Я беру три комплекта в разной гамме, и вспоминаю слова Бернарда о чемодане.

Единственное, что я выгадала от поездки к отцу на выходные, так это старый чехол от бинокля, принадлежавший маме. Теперь буду носить его как сумочку. Думаю, другие вещи тоже смело можно переквалифицировать. Проходя мимо модного магазина бытовой техники, я замечаю отличную вместительную сумку.

Вообще-то она для инструментов плотника, парусиновая, с днищем из натуральной кожи. В такую поместятся и туфли, и рукопись, и униформа. И стоит всего шесть долларов. Халява!

Я покупаю торбу, сую в неё сумочку, униформу в ассортименте, хватаю портфель и иду на платформу.

Последние несколько дней были влажными, и когда я захожу в квартиру Саманты, здесь запах заблокирован, как будто каждый аромат был в ловушке. Я глубоко вздохнула, отчасти из-за облегчения, что я вернусь, и отчасти из-за этого особого запаха, который будет всегда напоминать мне о Нью-Йорке и Саманте. Это смесь старых духов и ароматических свечей, сигаретного дыма и еще чего-то, что я не могу до конца определить: своего рода утешительный запах мускуса.

Я надела голубой халат, сделала чашечку чая и села за печатную машинку. Все лето я была напугана встречей с пустой страницей. Но, может быть, потому что съездила домой и осознала, что у меня есть у похуже причины для беспокойства - например, что я не справлюсь с этим и закончу, как Венди - это меня действительно волновало. У меня впереди многие часы, которые уйдут на написание. Надо быть настойчивее, напомнила я себе. Буду работать, пока не допишу до конца. И на звонки отвечать не буду. И скрепляя свой обет, я даже отключила телефон.

Я писала четыре часа не отрываясь, пока голод не заставил меня начать поиски чего-нибудь съестного. Как будто в трансе, я забрела в ближайший магазинчик, напечатанные слова все еще плыли перед моим внутренним взором, безостановочно и нудно крутились в голове, пока я покупала и разогревала банку с супом, которую поставила рядом с машинкой, чтобы можно было есть, не отрываясь от дела. Потом я еще немного постучала по клавишам, пока не поняла, что на сегодня хватит, и решила пройтись по любимой улочке.

Узенькая, мощеная улочка носящая имя Коммерс Стрит, одно из тех редких мест в Вест Виллидж, которое сразу и не отыщещь. Только по заранее известным ориентирам можно выйти на неё: барахолка на Хадсон Стрит. Секс-шоп на Барроу. Где-то рядом с зоомагазином с маленькой входной дверью. А вот и она, прямо через дорогу.

Я медленно прогуливаюсь по тротуару, хочу зафиксировать в памяти каждую мелкую деталь. Небольшие и очаровательные городские дома, вишни, маленький уютный бар для своих, где, как я уже представляю себе, все завсегдатаи друг друга знают. Я еще немного немного прошлась туда и обратно по улочке, останавливаясь перед каждым домом и представляя себе, как это - жить здесь. Разглядывая маленькие окошки на верхнем этаже гаража-пристройки из красного кирпича, я понимаю, что изменилась сама. Раньше я боясь, что моя мечта стать писателем так и останется мечтой. Я совсем не знала, как это нужно сделать, с чего начинать и как двигаться дальше. Но с недавних пор у меня есть ощущение, что я - писатель. Я - писатель. Пишущая и бродящая по закоулкам Виллиджа.

И завтра, если я пропущу уроки, у меня будет такой же день как сегодня, который я смогу посвятить самой себе. И я внезапно переполнилась радостью. Я бегом возвращаюсь до самой квартиры и, когда раскладываю на столе кипу пьес, поверить не могу собственному счастью.

Располагаюсь почитать, делаю карандашом пометки, подчёркивая особо пикантные фрагменты диалогов. Теперь и я так умею. Кому какое дело, что думает мой отец?

Как, впрочем, кого это волнует, кто что думает? Все, что мне нужно, находится в моей голове, и никто не может его отнять.

В восемь часов погружаюсь в редкую разновидность сна, при которой тело в таком изнеможении, что вообще нет уверенности в пробуждении. Когда я, наконец, заставила себя встать с постели, уже десять утра.

Я посчитала, сколько я проспала - 14 часов. Должно быть, я действительно очень устала. Так устала, что даже не понимала, насколько у меня расшатаны нервы. Поначалу у меня слабость после сна, но когда она проходит, чувствую себя потрясающе. Облачаюсь в свои вчерашние брюки и, не удосужившись почистить зубы, иду прямо к пишущей машинке.

Мои силы концентрации превосходны. Я пишу без остановки, не замечая времени, пока я не печатаю слово: "КОНЕЦ". В приподнятом настроении и немного ослабевшая, я проверяю время. Чуть больше четырех. Если я поспешу, то могу отдать фотокопию пьесы в офис Виктора Грина к пяти часам.

Бросаюсь в душ, моё сердце триумфально колотится. Влезаю в чистую пару брюк, хватаю свою рукопись и бегу к двери.

Копировальня на Шестой авеню, сразу за углом школы. Ну, хоть сегодня мне повезло - нет очереди. В моей пьесе сорок страниц, и копировать дорого, но я не могу рисковать её потерей. Через пятнадцать минут я с аккуратно уложенной в плотный конверт копией своей пьесы вприпрыжку бегу к Новой школе.

Виктор у себя в кабинете, неуклюже склонившись над своим столом. Сначала мне показалось, что он спит, и когда он не пошевелился, я подумала, не умер ли он. Стучу в дверь. Ответа нет.

— Виктор? ― спрашиваю я, встревожившись.

Медленно, он поднимает голову, как будто у него цементный блок на его затылке. Глаза у него опухшие, нижние веки вывернуты, демонстративно обнажая окантаванное красным нутро. Усы у него неровные, будто их в отчаянии теребили пальцами. Щеки он подпирает ладонями. Его рот раскрывается.

— Да?

Обычно я спрашиваю, не случилось ли чего. Но я не настолько хорошо знаю Виктора, да и вряд ли мне это нужно знать.

Делаю шаг к нему, держа на виду конверт.

— Я закончила свою пьесу.

— Ты была сегодня на уроке? ― спрашивает он уныло.

― Нет. Я писала. Я хотела закончить пьесу, — я протягиваю конверт ему через стол. ― Я думала, может вы ее прочтете сегодня.

― Конечно, — он смотрит на меня так, как будто едва помнит кто я.

― Ну, спасибо, мистер Грин. — Я поворачиваюсь, чтобы уйти, окидывая его заинтересованным взглядом. ―Значит, завтра я зайду к вам?

—Ммм, ― он отвечает.

Что, черт возьми, с ним случилось? Интересуюсь я, спрыгивая вниз по лестнице.

Я бодро прохожу несколько кварталов, покупаю фирменный хот-дог и прикидываю, что делать дальше. Лил. Я давно её не видела. Разве что мельком. Она такой человек, что с ней я могу поговорить о своей пьесе. Она такая, что точно всё поймёт. И если там Пегги - ну и что? Один раз она меня выставила. Что теперь-то она мне сделает?

Я шагаю по Второй авеню, получая удовольствие от шума, от видов, от людей, суетливо разбегающихся по домам, подобно тараканам. Так и жила бы здесь. Даже стала бы когда-нибудь жительницей Нью-Йорка.

Увидев здание на Сорок седьмой улице, в котором жила раньше, предаюсь всевозможным воспоминаниям - фотографии голой Пегги, её коллекция мишек и те ужасные комнатушки с казёнными кроватями - и удивляюсь, как я умудрилась протянуть там больше трёх дней.

Но тогда я ещё не была научена. Не знала, чего можно ждать и была готова на всё. Я прошла долгий путь. Нагло нажимаю кнопку звонка, мол, я не шучу.

Наконец, отвечают тонким голосом.

― Да? — Это не Лил и не Пегги, и я полагаю, это та, что сменила меня.

― Лил дома? - спрашиваю я.

— А что?

― Я Керри Бродшоу - громко отвечаю я.

Лил наверняка дома, ибо звонок отключается и слышится щёлкание замка.

Чуть выше, дверь в квартиру Пегги раскрывается на ширину, едва достаточную, чтобы оттуда выглянуть, не снимая цепочки. - Лил дома? - спрашиваю я через эту щель.

— А что? - снова спрашивает голос. Будто она кроме "а что" других слов не знает.

― Я ее друг.

―Ох.

―Я могу войти?

―Я думаю да, ― говорит голос нервно.

Дверь со скрипом раскрывается ровно настолько, чтобы мне протиснуться.

По другую сторону стоит простоватая женщина с неухоженными волосами и следами подростковых угрей.

― Нам нельзя принимать посетителей, ― испуганно шепчет она.

― Знаю, ― ободряюще говорю я. ―Я раньше жила здесь.

― Правда? ― Глаза девушки стали размером с яйцо.

Я прохожу мимо неё.

― Нельзя давать Пегги решать, как вам жить. ― Я рывком распахиваю дверь к крохотным спальням. ― Лил?

―Что вы делаете? - засуетилась девушка, преследуя меня по пятам. ― Лил здесь нет.

― Ну так я оставлю ей записку. ― Распахиваю дверь в спальню Лил и в смятении останавливаюсь.

Комната пуста. Казённая кровать разобрана - без белья. Нет и фотографии Сильвии Плат, которую держала Лил на столе вместе с пишущей машинкой, пачкой бумаги и другими принадлежностями.

― Она переехала? ― спрашиваю я, недоумевая. Почему она мне не сказала?

Девушка пятится из комнаты и садится на свою постель, сжав губы.

― Она уехала домой.

―Что? ―Этого не может быть.

Девушка кивает.
― В Субботу. Ее отец приехал и забрал ее.

―Почему?

―Откуда мне знать, ― говорит девушка. ― Пегги была реально взбешена. Лил сказала ей это только сегодня утром.

Мой голос поднимается в тревоге.
―Она вернется?

Девушка пожимает плечами.

― Она оставила адрес или хоть что-то?

― Нет, только сказала, что ей придётся уехать домой, и всё.

― Ну ладно, спасибо, ― говорю я, сознавая, что из неё мне больше не вытянуть.

Покидаю квартиру и и слепо бреду к центру, пытаясь осмыслить отъезд Лил. Мучительно пытаюсь вспомнить всё, что она рассказывала мне о себе и откуда она родом. Её настоящее имя Элизабет Рейнольдс Уотерс - это для начала.

Но из какого конкретно она города? Знаю только, что она из Северной Каролины. И они с Капоте были до этого уже знакомы, ведь Лил однажды сказала, - южане все друг друга знают. Если Лил уехала в воскресенье, то уже наверняка добралась до дому, даже если поехала на машине.

Сощуриваю глаза в решимости её найти.