Глава 34. — Кто это чудик вообще? ― Саманта спрашивает, разрывая вверх розового пакетика Sweet'n Low[8] и добавляя порошкообразное химическое вещество в свой

— Кто это чудик вообще? ― Саманта спрашивает, разрывая вверх розового пакетика Sweet'n Low[8] и добавляя порошкообразное химическое вещество в свой кофе.

— Он некий вид арт-дилера. Он парень с местом. Я ходила туда на показ мод? — Я собрала крошечные полоски розовой бумаги с середины стола, сложила их аккуратно, и завернула их в салфетку. Ничего не могу с собой поделать. Эти проклятые остатки от пакетов с поддельным сахаром сводят меня с ума. В основном потому, что вы не можете пройти и двух шагов, не найдя один.

— Парень с местом. — Саманта говорит задумчиво.

— Бобби. Ты знаешь его? — спрашиваю я, думая, что она должна. Она знает всех.

Мы в Розовой Чайной Кружке, это очень известный ресторан в Вэст Вилледж. Этот розовый нормальный, с элегантными стульями из кованого железа и древними скатертями с напечатанными махровыми розами. Они открыты двадцать четыре часа, но они подают только завтрак, так что если со временем все отлично, вы можете увидеть Джоуи Рамона кушающего блины в пять часов вечера.

Саманта ушла с работы раньше, думаю, она все еще больна после операции. Но ей не должно быть слишком плохо, ведь она смогла выйти из квартиры.

— Он низкий?— Спрашивает она.

— Он должен был стоять носочках, когда попытался поцеловать меня.— Память о покушении Бобби вызывает у меня новый приступ раздражения, и я наливаю слишком много сахара в свою чашку.

— Бобби Невил.— Она кивает. — Каждый знает его. Он пользуется дурной славой.

— Из-за того, что прыгает на молодых девушек?

Саманта скривилась.

— Из-за этого у него не было бы никакой славы вообще. — Она поднимает чашку и пробует свой кофе. — Он попытался напасть на Давида Микеланджело.

— На скульптуру? — О, Боже. Просто моя удача. — Он преступник?

— Скорее арт-революционер. Он пытался сделать заявление об искусстве.

— Что это значит? Искусство отстой?

— Кто отстой? — спросила Миранда, прибыв за стол со своим рюкзаком и черной сумкой торгового Saks через плечо. Она хватает горсть салфеток из дозатора и вытирает лоб. — На улице около девяносто градусов. ― Она машет официантке и просит бокал льда.

— Мы говорим о сексе снова?— Она смотрит на Саманту осуждающе. — Я надеюсь, что я не прошла весь путь сюда для другого разговора об упражнениях Кегеля. Я пробовала, кстати. Они заставили меня чувствовать себя, как обезьяна.

— Обезьяны делают упражнения Кегеля? — Я спросила, удивившись.

Саманта качает головой.

— Вы двое безнадежные.

Я вздыхаю. Я бы отошла от мышления о Бобби, полагая, что могу справиться с его закулисным поведением, но чем больше я думаю об этом, тем в большую ярость прихожу. Неужели неясно, что когда я надеялась на чтение пьесы, я думала, что это базируется на моих собственных заслугах, а не на случайном возбуждении какого-то лысого старика?

— Бобби пытался запрыгнуть на меня, — информирую я Миранду.

— Это мелочь? — Она не впечатлена. — Я думала, что он гей.

— Он один из тех парней, которых никто не хочет видеть в своей команде. Гей он, или же гетеросексуал, — говорит Саманта.

— Что, правда так? — спрашивает Миранда.

— Это называется - человек запутался в собственной ориентации.

— Ладно, девочки, — говорю я, — Это серьезно.

— Был профессор в моей школе, — говорит Миранда. — Все знали, что если вы переспите с ним, он поставит вам 5.

Я уставилась на нее.
— Не помогает.

— Ну, хватит, Кэрри. В этом нет ничего нового. Каждый бар, в котором я работала, имел негласное правило, что если вы занимаетесь сексом с менеджером, вы получите лучшие смены, — говорит Саманта. — И в каждом офисе, в котором я работала, было то же самое. Всегда найдется какой-то парень, который к тебе клеиться. И большинство из них состоят в браке.

Я стону.

— А ты?

— Спала с ними? А как ты думаешь, Воробушек? — спрашивает она резко. — Мне не нужно заниматься сексом с каким-то парнем, чтобы вырваться вперед. С другой стороны, мне не стыдно за свои поступки. Стыд — это бессмысленная эмоция.

Лицо Миранды искривляется в выражение, которое означает, что она собирается сказать что— то неуместное.

— Если это правда, почему ты не рассказала Чарли о эндометриозе? Если тебе не стыдно, почему ты не можешь быть честной?

Губы Саманты свернулись в покровительственную улыбку.

— Мои отношения с Чарли не твое дело.

— Тогда почему ты говоришь об этом все время?— Миранда спрашивает, отказываясь пойти на попятную.

Я положила голову на руки, удивляясь, почему мы все такие взвинченные. У меня должно быть жар. Мой мозг свертывается.

— Таким образом, должна моя пьеса читаться у Бобби или нет?— Я спрашиваю.

— Конечно, — говорит Саманта. — Ты не можешь позволить усомниться в своем таланте из-за глупого поведения Бобби. Тогда он выиграл.

У Миранды не было другого выхода, кроме как согласиться.

— Почему ты должна позволить этой приземистой жабе определять, кто ты и что ты можешь делать?

Я знаю, что они правы, но на мгновение, я чувствую себя побежденной. По жизни это нескончаемая борьба, чтобы что-то сделать. Почему не может все просто быть легко?

— Ты прочитала мою пьесу?— спрашиваю Миранду. Она краснеет. И голосом, который слишком высок, говорит.

— Я хотела. Но я была так занята. Я обещаю, что буду читать ее сегодня вечером, хорошо?

— Не будешь, — говорю я жестко. — Мне нужна она обратно. Первым делом завтра я должна ее отдать Бобби.

— Не будь такой вспыльчивой.

— Я не вспыльчива.

— Она прямо здесь, — говорит она, открывает свой рюкзак и роется в нем.

Она смотрит внутрь в замешательстве, потом поднимает сумку и выгружает содержимое на стол. — Она, должно быть, перемешалась с моими листовками.

— Ты взяла мою пьесу в Сакс? — Я спрашиваю, не веря, пока Миранда судорожно перебирает свои бумаги.

— Я собиралась прочитать ее, когда выпадет время. Вот она, — говорит она с облегчением, держа в руках несколько страниц.

Я быстро перелистываю их.

— А где остальные? Это только первая треть.

— Должна быть здесь,— она бормочет, пока я присоединилась к ней в просматривании каждой бумажки. — О, мой Бог.— Она откинулась на спинку стула. — Кэрри, мне очень жаль. Этот парень кинул их мне в лицо вчера. Схватил кучу листовок и побежал. Остальная часть твоей пьесы, должно быть, перепутались с ними.

Я остановила дыхание. У меня возникло одно из тех страшных предчувствий, что моя жизнь вот-вот развалится.

— У тебя должна быть еще одна копия, — говорит Саманта успокаивающе.

— У моего профессора есть одна.

— Ну, тогда,— Миранда щебечет, как будто все в порядке.

Я хватаю мою сумку.

— Я должна идти,— я пищу, перед тем, как мой рот абсолютно пересохнет.

Черт. Дерьмо! Я могу думать только через ругательство.

Если у меня нет пьесы, у меня нет чтения, у меня ничего нет. Нет чтения, нет жизни.

Но, конечно, у Виктора есть копия. Я специально вспоминаю тот день, когда я дала ее ему. Да и что это за учитель, который выбрасывает работы своих учеников?

Я бегу через деревню, маневрирую сквозь движение и чуть не сбиваю несколько прохожих на моем пути к Новой школе. Я прибегаю взмыленная, мчусь по лестнице через ступеньку, и бросаюсь в дверь Виктора.

Она закрыта.

Я кручусь в исступлении, бегу вниз по лестнице, и запускаю весь путь обратно к дому Саманты. Она лежит на кровати с кучей журналов.

— Кэрри? Ты можешь поверить в то, что сказала мне Миранда? Про Чарли? Я думаю, что это было очень неуместно.

— Да, — я говорю, в то время исследуя кухню на предмет белых страниц.

— Ты нашла свою пьесу?

— Нет!— Я кричу, листая телефонную книгу.

Я погладить мое сердце, пытаясь его успокоить. Есть: Виктор Грин. С адресом в конюшнях.

— Кэрри?— Саманта спрашивает, когда я возвращаюсь с кухни. — Не могла бы ты принести мне что-нибудь поесть? Может быть, китайскую еду? Или пиццу. С пепперони. И не слишком много сыра. Убедись, что скажешь им без экстра порции сыра.

Ох!!!

Я тащу себя обратно в Мьюз, каждый мускул в моем теле, кричит с болью от напряжения. Я иду вверх и вниз по мощеной улочке дважды, прежде чем нахожу квартиру Виктора, скрываются за решеткой и плющом. Я барабаню в дверь несколько раз, и когда я не могу разбудить его, хлопаюсь вниз на крыльцо.

Где он, черт возьми? Виктор всегда где-то рядом. У него нет жизни, кроме школы и его случайного романа с одним из учеников. Ублюдок. Я встаю и ударяю в дверь, а когда до сих пор нет ответа, заглядываю в окно.

В крошечном трейлере темно. Я нюхаю воздух, уверенная, что смогу поймать слабый запах распада.

Я не удивлена. Виктор свинья.

Тогда я замечаю что газетам, разбросанных рядом с дверью, три дня. Что, если он уехал?

Но куда бы он мог поехать? Я соплю вокруг окна снова, интересно, а вдруг запах является признаком того, что он мертв. Может быть, у него случился сердечный приступ, и, так как он не имеет друзей, никто не думал поискать его.

Я барабаню в окна, что совершенно бесполезно. Я смотрю вокруг, ища, чем бы его сломать, вытащив кирпич от края мостовой. Я поднимаю его над головой, готова к атаке.

— Ищете Виктора?— спрашивает меня голос за спиной.

Я опускаю кирпич и разворачиваюсь.

Говорящий это пожилая дама с кошкой на поводке.

Она идет осторожно вперед и наклоняется, кропотливо забирая газеты.

— Виктор ушел,— она сообщает мне.

— Я сказала ему, что я позабочусь о газетах. Много жуликов тут ходит—.

Я тайком кидаю кирпич. — Когда он вернется?—

Она прищуривается. — В пятницу? Его мать умерла, бедняжка. Он поехал на Средний Запад, чтобы похоронить ее —.

— В пятницу?— Я делаю шаг и почти спотыкаюсь о кирпич. Я хватаю лозу плюща, ища опоры.

— Это то, что он сказал. В пятницу. — Старуха качает головой.

Реальность ситуации поражает меня как грузовик цемента. — Это слишком поздно!— Я плачу, отпуская лозы и садясь на землю в отчаянии.

— Воробушек?— Саманта спрашивает, входя в гостиную.

— Что ты делаешь?

— А?

— Ты сидишь там больше часа с открытым ртом. Это не очень привлекательно, — ругает она.

Когда я не отвечаю, она становиться надо мной и стучит по голове.

— Алло? Есть кто дома?

Я отвожу взгляд от пустого места на стене и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее.

Она качает связкой газетных страниц возле моего лица.

— Я думала, мы могли бы повеселиться. Работа над моим обручальным объявлением для Нью-Йорк Тайм с. Ты писатель. Это должно быть несложно для тебя.

— Я не писатель. Больше не писатель, — тупо отвечаю я.

— Не смеши. У тебя было одно маленькое поражение.

Она садиться рядом со мной с кучей бумаг на коленях.

— Я собирала эти с мая. Объявления о свадьбах и помолвках в Нью-Йорк Таймс. Также известны как спортивные женские страницы.

— Кому это важно?— Я поднимаю голову.

— Каждому, кто что-то значит в Нью-Йорке, Воробушек, — она объясняет, как будто ребенку — И это особенно важно, потому что Таймс не возьмет просто какое-то старое объявление. Муж должен быть из Лиги Плюща. И обе стороны должны быть детьми правильного рода семей. Старые деньги хорошо, но новые деньги будут работать. Или знаменитость. Если, например, у невесты знаменитый отец, например, актер, скульптор или композитор, она обязательно попадет в газету.

— Почему ты не можешь просто выйти замуж? — Я тру свои щеки. Моя кожа холодная, как будто кровь прекратила циркулировать.

— Ну и в чем же тогда забава? — Спрашивает Саманта. — Зачем женятся в Нью-Йорке, если вы собираетесь быть никем? Тогда лучше остаться дома. Свадьба в Нью-Йорке — это принятие вас на достойное место в обществе. Вот почему мы женимся в Century Club. Если вы делаете свадьбу там, это заявление.

— Которое значит?

Она гладит мою ногу.

— Что вы приняты, Воробушек.

— Но что если нет? Не приняты.

— Ради Бога, Воробушек. Ты так себя ведешь, как будто ты принята. Что с тобой не так? Ты что забыла все, чему я тебя учила?— И прежде, чем я могу возразить, она идет к пишущей машинке, вставляет в нее бумажку, и указывает на стул. — Ты пишешь. Я диктую.

Мои плечи опускаются, но я следую ее приказу и размещаю свои руки на клавиши, больше по привычке, чем из сознательного действия.

Саманта перебирает страницы из ее кучи и сканирует объявления.

— Вот хорошая. «Мисс Барбара Халперс из Ньюпорта, Род-Айленд, известна своим друзьям как Лошадка».

Если она шутит, она полностью меня сбила с толку.

— Я думала, что ты с Вихокена (штат Нью-Джерси).

— Кто хочет быть оттуда? Напиши «Шорт-Хиллс» Шорт-Хиллс является приемлемым местом.

— А что если кто-то проверит.

— Они не будут этим заниматься. Мы можем продолжать? Мисс Саманта Джонс.

— Как на счет миссис?

— Ладно. Миссис Саманта Джонс из Шорт-Хиллс, Нью-Джерси, которая посещала... — Она делает паузу. — Какой колледж находится рядом с Шорт-Хиллс?

— Я не знаю.

— Тогда напиши Принстон. Это достаточно близко, Принстон.— она продолжает, довольная своим выбором

— И я окончила со степенью в области... Английская литература.

— Никто не поверит в это. — Я протестую, начиная оживать. — Я никогда не видела тебя читающую что-то, кроме книг — помоги себе сам.

— Ладно. Пропустим часть о моей степени. Это все равно не имеет значения, — она говорит взмахивая волосами. — Хитрость в том, кто мои родители. Мы скажем, что моя мать была домохозяйкой— это нейтральный вариант, а мой отец был международный бизнесмен. Таким образом, я могу объяснить, почему его некогда не было рядом.

Я убираю свои руки с клавиатуры и ложу их на колени.

— Я не могу написать это.

— Почему нет?

— Я не могу врать Нью-Йорк Таймс.

— Ты не та, которая врешь. Я вру.

— Зачем тебе врать?

— Кэрри, — говорит она разочаровано. — Все врут.

— Они нет.

— Ты лжешь. Разве ты не лжешь Бернарду о своем возрасте?

— Это другое. Я не собираюсь замуж за Бернарда.

Она дает мне холодную улыбку, как будто она не может поверить, что я дала ей вызов.

— Прекрасно. Я напишу это сама.

— Будь моим гостем.

Я встаю, а она садится перед пишущей машинкой. Она печатает в течение нескольких минут, пока я смотрю. Наконец, я не могу больше.

— Почему ты не можешь сказать правду?

— Потому что, правда, в том, что я не достаточно хороша.

— Это все равно, что сказать, что ты не достаточно хороша.

Она прекращает печатать. Она садиться, сложа руки.

— Я достаточно хороша. У меня никогда не возникало сомнений в моей голове.

— Почему бы тогда тебе не быть самой собой, а?

— Почему бы тебе?— Она вскакивает. — Ты беспокоишься обо мне? Посмотри на себя. Хныкать в квартире, потому что ты потеряла половину своей пьесы. Если ты такой великий писатель, почему бы не написать еще одну?

— Это не работает таким образом, — Я кричу, мое горло першит. — Мне потребовался целый месяц, чтобы написать эту пьесу. Ты не просто сидишь и пишешь целую пьесу в течение трех дней. Ты должна думать об этом. Ты должна…

— Прекрасно. Если хочешь сдаться, это твоя проблема.

Она начинает идти к себе в комнату, делает паузу, разворачивается ко мне.

— Но если ты хочешь действовать как неудачник, не смей критиковать меня, — кричит она, с грохотом закрывая за собой дверь.

Я ложу свою голову на руки. Она права. Я устала от себя и своей неудачи. Я могла бы также упаковать свои чемоданы и ехать домой.

Как Лил. И миллионы других молодых людей, которые приехали в Нью-Йорк, чтобы сделать что-то и у проиграли.

И вдруг, я в ярости. Я бегу в комнату Саманты и стучу в дверь.

— Что?— Она кричит, как только я ее открываю.

— Почему бы тебе не начать все сначала? — Я кричу, без всякой разумной причины.

— А почему бы тебе не сделать тоже самое?

— Я сделаю.

— Отлично.

Я хлопаю дверью.

Как будто в трансе, я иду к своей машинке и сажусь. Я высовываю фальшивое заявление Саманты, мну его в шар и бросаю через всю комнату. Я вставляю новый лист бумаги. Смотрю на свои часы. У меня есть семьдесят четыре часа и двадцать три минуты до моего чтения в четверг. И я собираюсь это сделать. Я собираюсь написать еще одну пьесу, даже если это убьет меня.

Лента моей пишущей машинки ломается в четверг утром. Я смотрю вокруг на пустые фантики от конфет, высушенные чайные пакетики и жирные корки пиццы.

Это мой день рождения. Мне, наконец, восемнадцать.