Бремя былой славы

В 1360 г. умер манса Сулейман. И снова вопрос о том, кому стать мансой — сыну прежнего правителя или его двоюродному брату, — решала гвардия, «начальники рабов». Это уже превращалось тоже в своего рода традицию. На сей раз гвардейские командиры высказались в конечном счете в пользу старинного мандингского принципа наследо­вания; Камба, сын мансы Сулеймана, их почему-то не устраи­вал. И Дьята, претендент на мансайя — верховную власть (вспомните, он был «сын дяди государя по отцу»), о заго­воре в пользу которого рассказывает Ибн Баттута, — получив поддержку рабской аристократии, выступил против мансы. Камба погиб в бою, и Дьята стал верховным правителем под именем Мари Дьяты II. В литературе его обычно на­зывают «вторым», потому что в некоторых вариантах предания и у части арабоязычных историков именем Мари Дьята обозначается основатель Малийской державы — Сундьята Кейта.

Мари Дьята пробыл на престоле четырнадцать лет, с 1361 по 1375 г. За эти годы упадок Мали сделался уже совер­шенно очевиден. Конечно, отблески прежней славы еще пада­ли время от времени на царствование Мари Дьяты II. Например, в 1366 г. мансу посетил претендент на мароккан­ский престол Абд ал-Халим, потерпевший неудачу в борьбе с соперниками. Он, вероятно, надеялся получить от мансы по­мощь для дальнейшей борьбы. Но тот уже не располагал для этого никакими возможностями.

Историк Ибн Халдун очень резко отзывается о правлении Мари Дьяты II: он-де был извергом и тираном, он промотал сокровища, накопленные предшественниками. Вполне воз­можно, что манса этот действительно был личностью ма­лосимпатичной. Но дело, конечно, было не в этом. Просто ко времени его правления многие внутренние пороки поли­тической и общественной организации Мали, не выступав­шие прежде на поверхность, проявились с полной силой. И было это вполне закономерно. А залезать в казну ман­се приходилось потому, что доходы резко уменьшились: от Мали начинали отпадать данники.

Главной причиной все ускорявшегося упадка державы было то, что крупные сановники и отдельные зависимые правители упорно старались освободиться от зависимости, стремились превратиться в самостоятельных государей. Основы этого за­ложил еще Сундьята, хотя, конечно, он не мог предвидеть такого развития событий. Предание рассказывает, что после победы над Сумаоро Сундьята на общем сборе войска роз­дал целые области своим ближайшим сподвижникам, обязав их только выплачивать дань и выставлять по требованию мансы вспомогательные военные отряды. К чему это при­вело, мы видели на примере Факоли Курумы, которого пришлось лишить пожалованных ему владений всего через год после их пожалования.

Но пока продолжался территориальный рост мандингского государства, у высшей малийской знати (да и у военных чинами поменьше) не было особых причин выступать против центральной власти. Ведь сильная центральная власть была необходима для успешного осуществления широкой завоева­тельной программы. Завоевания же увеличивали фонд сво­бодных земель, и за счет этого фонда мансы жаловали своим воинам земельные участки, население которых обязывали платить дань уже не царской казне, а новому владельцу. Здесь, в Западной Африке, на краю тогдашнего цивили­зованного мира, историческое развитие в принципе должно было идти тем же путем, каким оно шло в других частях света. Конечно, темп такого развития был несравненно бо­лее медленным; конечно, оставались многочисленные мест­ные особенности — это были прежде всего устойчиво сохра­нявшиеся следы родового, доклассового общества, которых давно уже не оставалось ни на большей части Европы, ни у большинства народов Ближнего Востока. Особенности эти замедляли развитие, часто они маскировали совершенно но­вые явления, прикрывали их древними формами хозяйст­венной и общественной организации. Но смысл развития оста­вался тот же: возникало и укреплялось эксплуататорское, раннеклассовое общество. Ведущую тенденцию в его разви­тии можно, видимо, достаточно уверенно определить как феодальную, хотя были предложения ввести в обиход, даже понятие «африканского способа производства», построенного на монополии верховной власти на внешнюю торговлю в со­четании со слабым развитием эксплуататорских отношений внутри общества. Да, действительно, такие отношения рож­дались в среде самих мандингов очень замедленно; но ведь уже обнаружились и зачатки эксплуатации сажаемого на землю полоняника. И эта оказывалось в конечном счете ближе к использованию труда зависимого крестьянина, чем раба в привычном нам смысле, — об этом уже была речь. А в то же время и феодальный строй неправомерно вос­принимать по одним только «классическим» его образцам, таким, как северофранцузский или японский. Феодализм мог быть и был очень разноликим — как говорил В.И. Ле­нин, от крепостной зависимости до просто сословной нерав­ноправности крестьянина. Так что, говоря о феодальной тен­денции в развитии мандингского общества, мы не грешим против истины (хотя полностью эта тенденция едва ли реали­зовалась повсеместно в Западном Судане даже ко времени ко­лониального его завоевания).

Но раз мандингское общество превращалось в раннефеодальное, то и внутри него действовали те же главные, принципиальные закономерности, что и в любом другом феодализирующемся общественном организме. Одной из таких закономерностей и было стремление отдельных мест­ных владетелей обособиться, раздробить единое политиче­ское целое на множество мелких княжеств. И как только прекратились завоевания, отпала необходимость в существо­вании единой политической структуры, и центробежные уст­ремления аристократии немедленно проявились во всей их полноте. А завоевывать было больше нечего: на юге захват золотоносных областей сулил прямые невыгоды из-за сокра­щения добычи металла, а кроме того, и в лучшие-то свои времена Мали бессильно было справиться с моси; на севере и на востоке соседей надежно прикрывала от малийских войск пустыня. Да к тому же как раз в конце XIII и в XIV в. очень усилился восточный сосед — государство Канем-Борну, центр которого располагался юго-западнее озера Чад.

Раздача земель военачальникам еще больше увеличивала влияние верхушки клановых рабов: они превращались в на­стоящих удельных правителей. А сделавшись ими, «начальни­ки рабов» старались стать самостоятельными ничуть не мень­ше, чем родня самого мансы. В итоге власть верховного правителя делалась все более и более призрачной, а сам он понемногу превращался в марионетку соперничавших груп­пировок знати.

И когда умер Мари Дьята II, его сын и преемник Му­са II оказался фактически пленником одного из своих военачальников, которого звали тоже Мари Дьята. Манса пребывал под стражей и ни к какому участию в делах царства не привлекался.

Вероятно, его вдохновлял при этом пример почти столет­ней давности — Сакура. Так, следуя примеру своего знаме­нитого предшественника, он попытался вновь подчинить малийской власти отпавшие было владения на востоке. Увы! Времена были уже не те: Мали очень ослабло, войска было недостаточно, да и боевые его качества резко упа­ли — не было больше побед, вселяющих в воинов уве­ренность и отвагу. И попытка возвратить под власть но­минального мансы медные рудники в Такедде к северо-востоку от Гао, на плато Аир, закончилась постыдным провалом. А ведь еще при Ибн Баттуте вывоз меди состав­лял важную статью доходов малийской казны!

Но Муса II хотя бы по видимости оставался мансой. А вот его преемнику Магану II повезло гораздо меньше: на престол он вступил в 1387 г., а всего через год некий Сандиги, которого Ибн Халдун называл арабским словом везир, т.е. «помощник; министр», сверг мансу с престола и сам занял его место. Здесь интересно вот что: Сандиги — не собственное имя, как полагал Ибн Халдун, а название долж­ности. Мандингское слово сантиго означает «начальник», а в данном случае — «начальник рабов».

Как видите, пример узурпатора Сакуры продолжал вдох­новлять честолюбцев из числа командиров рабской гвар­дии — они по-прежнему рвались к царскому сану. Но у но­вых узурпаторов оказывалось много соперников: продер­жаться у власти Сандиги смог всего несколько месяцев. Потом его убили — сделал это какой-то «человек из числа родных Мари Дьяты», сообщает Ибн Халдун. Причем так и остается неясным: то ли речь идет о «законном» мансе Мари Дьяте II, то ли о временщике при Мусе II. Однако после этого убийства прошло не менее года, прежде чем на престоле Мали оказался манса Маган III — династия Кейта была восстановлена на престоле (Ибн Халдун считал Магана потомком Сундьяты). Но для достижения столь благого результата понадобился год или даже полтора. И в течение всего этого времени «начальники рабов» клана Кейта дрались между собой: каждый надеялся захватить верховную власть. Несмотря на упадок авторитета и военно-политического могущества Мали, к началу XV в. в составе державы еще сохранялись почти все важнейшие ее области. Даже беспокой­ные сонгайские правители в Гао — и те еще признавали свою номинальную зависимость от Ниани, хотя на самом-то деле давно уже были вполне самостоятельными. Но мандингское государство уже не в состоянии было удержать все эти земли

под своей эффективной властью. И с началом XV в. Мали стало терять контроль над одной областью за другой.

Вновь оживились моси: в 1400 г. их опустошительному набегу подвергся район озера Дебо во внутренней дельте. В наступление перешли и правители Гао. И с этого времени Мали в источниках — и местных и написанных иноземцами — упоминается чаще всего как цель и объект сонгайских воен­ных экспедиций.

Почти одновременно с моси предводитель сонгаев Му­хаммед Дао совершил набег на малийские земли. Несколько лет спустя другой сонгайский государь, Сулейман Дама разо­ряет область Мема. Наконец, в 1433 г. туареги, которых больше уже не сдерживал страх перед малийскими кара­тельными экспедициями, захватывают Валату, Араван иТом-букту — это означало, что активному участию мандингов в транссахарской торговле приходит конец. А окончательно вытеснил Мали из этой торговли сонгайский царь — сонни Али Бер, с которым мы не раз еще встретимся в дальней­шем. Через 35 лет после успеха туарегов его отряды овла­дели Дженне и Томбукту. В руках сонгаев оказался весь торговый центр Западного Судана: ведь Ниани имел торговое значение, лишь пока был столицей великой державы, гегемо­нию которой безоговорочно признавали во всем Судане.

Теперь уже мало кому из местных правителей, независи­мо от размеров их владений, могло прийти в голову соблю­дать верность ослабевшим манден-мансам, неспособным ни защитить от опасных соседей, ни покарать за попытку проя­вить самостоятельность. Один из позднейших западносудан-ских историков рассказывает о довольно любопытной фигу­ре: некоем Мухаммеде Надди. Он управлял важнейшим эко­номическим и культурным центром — городом Томбукту. Сначала он делал это от имени малийских государей. Потом, когда туарегский вождь — аменокал — Акил аг-Малвал выгнал из города мандингский гарнизон, Мухаммед Надди остался править городом, но уже от имени Акиля. Это не помешало ему впоследствии обратиться к сонгайскому сонни Али с предложением передать последнему город при условии, что он, Мухаммед Надди, останется его на­местником, теперь уже — сот айским. И, рассказав об этом, хронист совершенно спокойно, как будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся, поясняет: «А при перемене держа­вы менялся только его титул».

Тем не менее все, как известно, познается в сравнении. Конечно, Мали XV, тем более XVI в. окончательно пере- стало быть великой державой Западного Судана. Но до пол­ного распада было еще далеко. Утратив политическую ге­гемонию и контроль над торговлей через Сахару, Мали ос­тавалось еще достаточно сильным и обширным политиче­ским образованием. И происходило это потому, что в его составе сохранялись не только коренные мандингские облас­ти, но, по существу, и вся западная часть региона до самого побережья Атлантики. Ранние европейские мореплаватели получали от жителей побережья такие сведения, как те, кото­рые передает в своей записке уже знакомый читателю да Мосто. О жителях местностей, прилегающих к реке Гамбия, ве­нецианец пишет: «Их главный синьор — форофанголь. Этот форофанголь подчинен императору Мелли, который и есть ве­ликий император черных...».

Больше того, Мали избежало и экономического краха, хотя практически и потеряло доступ к торговле с Север­ной Африкой. Сложившуюся ситуацию можно было бы опре­делить нашим присловьем «не бывать бы счастью, да несчастье помогло». Появление с 30-х годов XV в. у западно­африканского побережья португальцев быстро привело к час­тичной (но, видимо, достаточно ощутимой) переориентации торговли с транссахарских путей на берега океана. И это спасло Мали от угрозы «экономического удушения», по выражению одной современной исследовательницы.

Что это значило для мандингов, можно себе предста­вить хотя бы по тому, что португалец Андре Алвариш д'Алмада еще в 1594 г. описывал низовья Гамбии как район с самым большим объемом торговли на всем Гвинейском побережье.

Западные владения сохранялись за ослабленным Мали довольно долго. В начале XVI в., в 1507—1509 гг., пра­витель великой Сонгайской державы аския ал-Хадж Мухам­мед I совершил поход на запад и завоевал область Галамбут, или Галам, — современная традиция сонинке именует ее Гадьяга, — лежавшую на среднем течении Сенегала в районе современного города Бакель. И автор «Истории Судана» сообщает об этом так: аския-де «ходил в поход на Галамбут, а это — Малли». Иными словами, авторитет манден-мансы в это время в той или иной степени призна­вали на среднем течении Сенегала. И даже более того. В одном из исторических сочинений, написанном в XVIII в. в княжестве Гонджа (на севере современной Республики Гана) и носящем название «Деяния предков наших», содержат­ся какие-то неясные намеки на попытки малийских государей XVI в. наступать на юг, в сторону золотоносного района Биту, или Биту, располагавшегося в северных областях Ганы, между реками Черная и Белая Вольта.

Оговорка насчет «той или иной степени» признания в дан­ном случае касается не только Галама-Гадьяги, но и всех за­падных окраин земель, населенных мандингами. Дело в том, что окраины эти, пребывая до поры до времени в стороне от воздействия караванной торговли с Северной Африкой, не слишком часто имели дело с главными распространи­телями ислама — купцами-вангара. Да и дьяханке в этих местах появились сравнительно поздно. И у мандингов за­падных устойчиво держались в общественной жизни и в рели­гиозных верованиях многие черты, никакого отношения не имевшие к исламу. Религия пророка не получила здесь в XV—XVI вв. и даже позже такого распространения, как в долине Нигера. Скажем, власть всегда наследовалась по ма­теринской линии, а у подавляющего большинства населения религиозные представления оставались традиционными, до­исламскими.

То же самое можно, видимо, сказать и о характере суверенитета Мали над западными владениями: дело, скорее всего, ограничивалось признанием некоего морального авто­ритета и даннической зависимостью. Но ведь так обстояло дело во всех крупных политических образованиях Судана, и Западного и Центрального, в средние века.

Но каким бы огромным подспорьем для дряхлеющего Ма­ли ни служили западные земли, остановить начавшуюся агонию некогда великой державы Кейта они уже не могли, хоть и замедляли ее. Уж слишком изменилось соотношение сил в Западном Судане, особенно со второй половины XV в. Набеги моси и сонгаев учащались. Оказывать им сопротив­ление не было сил. И в 1493 г. Мали, по сути дела, спас от набега моси другой враг — все тот же сонгайский сонни Али. Столкнувшись во время похода с сонгаями, моси потерпели жестокое поражение и были обращены в пани­ческое бегство.

Мандингам приходилось искать союзников. В Западной Африке это было бесполезно: здесь в тот момент не было силы, которая посмела бы противостоять победоносным ар­миям сонни Али и его соратников. Сонгайская держава уверенно шла к зениту могущества. И в Ниани, видимо, не без интереса присматривались к тому, как внедрялись на побережье Гвинейского залива португальцы. Со своей стороны и португальцы не прочь были завязать непосредственные сношения с таким могущественным государем, каким представлялся им по рассказам прибрежных жителей манден-манса.

И вот в 1481 г. португальский король Жуан II отправляет посольство к «королю Мандиманса» (к этому времени наз­вание «Мали» все чаще вытесняется старинным «Мандинг», или «Мандинга»), Об этом посольстве мы знаем по рассказу португальского чиновника Жуана де Барруша, который в 30-х годах XVI в. был королевским уполномоченным в глав­ной португальской фактории на берегу Гвинейского залива — Сан-Жоржи-да-Мина. Эта фактория, которую чаще называли просто Эльминой, находилась в районе современного горо­да Аккра — столицы Республики Гана.

Послы благополучно прибыли к «королю» по имени «Ма-хамед бен Манзугул» (т.е. Мухаммед, сын мансы Уле). Этот государь выразил послам свое удивление по поводу такой неслыханной вещи, как посольство христианского короля. Держался манса весьма независимо и всячески старался пока­зать и древность своей династии, и ее могущество: по его словам, до него царствовали 4404 государя из этой династии! Помощи у португальцев он не просил: по-видимому, к этому времени уже становилось ясно, что столкновение между моси и сонгаями неизбежно, а для Мали это на какое-то время означало передышку.

Но зато, когда в 30-е годы XVI в. скотоводы-фульбе и родственные им земледельцы-тукулеры двинулись вверх по Сенегалу в Бамбук и при этом вытеснили, а частично и истребили мандингское население, жившее вдоль реки Фале-ме, манса Мамаду (Мухаммед), внук того мансы Мухаммеда, который впервые принял в своей столице португальское посольство, сам отрядил к Баррушу в Эльмину своих послан­цев за помощью.

С ответной миссией Барруш отправил одного из своих под­чиненных — некоего Перу Фернандиша. Тот прибыл к ма-лийскому двору; во время переговоров выяснилось, что в Ниани помнят о предыдущем посольстве. Мандинги даже выразили удовлетворение по случаю возобновления наме­тившихся когда-то связей. Конечно же, реальную военную помощь против фульбе португальцы были не в состоянии оказать, но к этому времени, как и в прошлый раз, об­становка на западных окраинах Мали немного разрядилась сама собой. В 1535 г. тукулеры и фульбе ушли за Фале-ме, и нашествие прекратилось.

Но весь XVI в. продолжались опустошительные походы на Мали сонгайских царей. Эти походы сопровождались жестоким разорением страны (вспомните рассказ Льва Афри­канского!) и угоном в рабство многочисленного полона. Единственной передышкой было время между 1509 и 1545 гг. Обстановка в этот период была настолько спокойной, что мандинги даже могли себе позволить предоставлять убежище свергнутым сонгайским правителям и претендентам на пре­стол. Но зато с 1545 г. страна подверглась нескольким на­шествиям подряд. Не раз сонгаи брали столицу и разо­ряли ее. А в 1558 г. победитель, аския Дауд, даже женился на дочери царя Мали и тем закрепил свои права на мандинг-ский престол. Ведь хотя власть в Мали и передавалась от брата к брату или от отца к сыну, но родство по матери и здесь сохраняло важное значение. И даже такого благо­честивого мусульманина, как Муса I, именовали «Канку Муса», по имени его матери — старинный обычай оказался сильнее норм мусульманского права, для которого счет родст­ва по материнской линии просто немыслим.

К концу XVI в. некогда грозное Мали уже окончатель­но превратилось в третьестепенное княжество. Не могло ему принести пользы и нашествие марокканцев, разгромивших Сонгайскую державу: не было сил для того, чтобы восполь­зоваться благоприятной обстановкой. Правда, манса Мама­ду III попытался было завладеть частью «сонгайского на­следства» и даже на очень краткое время занял Дженне. Но возвратились ушедшие было на восток марокканские вой­ска, и мансе пришлось со всею возможной поспешностью удалиться восвояси. В 1598 г. тот же Мамаду попробовал, на сей раз в союзе с фульбским правителем Масины, овладеть районом Томбукту — и снова неудачно. И, наконец, год спустя, в 1599 г. марокканский гарнизон Дженне, подкреп­ленный стрелками из Томбукту, нанес мандингскому войску жесточайшее поражение в окрестностях Дженне.

Так плачевно завершались последние попытки возродить великодержавную политику династии Кейта. Причиной не­удачи, не говоря уже о неблагоприятной общей обстановке в Западном Судане, было в немалой степени то же самое обстоятельство, которое в предшествовавшие столетия выз­вало фактический распад Мали на множество мелких незави­симых владений. Из трех наместников главных областей только один откликнулся на требование мансы явиться к нему с войсками. Двое остальных даже не сочли нужным вообще ответить на это обращение правителя. Раздробление бывшей великой западносуданской державы завершилось Когда в 1644 г. автор «Истории Судана» совершал поезд­ку по области Кала в междуречье Нигера и Бани ниже об­ласти Масина, малийское владычество в этом районе, вплот­ную примыкающем к Дженне, было уже не более чем воспо­минанием. В Масине вовсю хозяйничали фульбе, а бывшие мандингские владения к западу и югу от Дженне «зато­пила» волна анимистов — народ бамана. Вообще же быстрый рост могущества этого народа — ему предстояло к концу XVII в. создать сильные политические образования вокруг города Сегу на Нигере и в области Каарта дальше к западу — был как бы косвенным результатом разгрома мандингов сна­чала фульбе, а потом марокканцами в 1599 г. Собствен­но, эти княжества бамана продолжили традиции политиче­ской организации, некогда заложенные мандингами в XIII— XIV вв., пусть и на иной этнической основе, и в иной обще­исторической обстановке.

Само же Мали оказалось сведено к древнему Мандингу, откуда оно в свое время начиналось, и нескольким неболь­шим владениям к западу и юго-западу от него: Габу, Кита, Диома, Кьюмаванья. Но непосредственно в руках правителей клана Кейта от некогда огромной державы остался только район селения Кангаба, или Каба, на левом берегу Нигера, близ нынешней малийско-гвинейской границы. И здесь их крохотное княжество просуществовало до начала нашего сто­летия.