Наследники Мали

К середине XV в. в Западном Судане существовало несколь­ко более или менее независимых княжеств. Пришло в упадок могущество Мали, территория его сократилась. В северо-за­падной части бывших мандингских владений сложилось до­вольно сильное и воинственное княжество сонинкского клана Дьявара. В прибрежных областях на западе множество мел­ких мандингских правителей признавали, правда номиналь­ное, верховенство манден-мансы, сидевшего в Ниани, но это были уже именно остатки былого величия. Тем более что туареги подчинили себе важнейшие узловые пункты на запад­ном транссахарском пути — Валату и Томбукту, а Дженне, огражденный от любого противника бесчисленными протока­ми внутренней дельты Нигера, давно уже существовал вполне независимо. Об этом времени автор «Истории Судана» так писал 200 лет спустя: «Каждый на своем клочке земли со своим отрядом считал себя государем...». Но уже выявился и новый претендент на гегемонию в Судане, на то, чтобы вновь объединить под единой властью его центральные районы, — будущая великая Сонгайская держава со столицей в Гао.

С названиями всех только что упомянутых городов мы неоднократно уже сталкивались на страницах этой книги. На протяжении веков оставались они важнейшими пунктами обмена между Западной и Северной Африкой и все время служили как бы опорными точками целой сети торговых маршрутов. В средние века, так же, впрочем, как и много позднее, по всему пространству Западного Судана существо­вало множество местных рынков. Каждый из них обслуживал селения в радиусе примерно 20 км от него — так, чтобы можно было за один день добраться до рынка и вернуться домой. Между такими локальными рынками почти не существовало связи, потому что натуральное хозяйство тысяч замкнутых общин не испытывало надобности в широком об­мене продуктами (тем более что продукты-то эти были одни и те же в подавляющем большинстве таких мелких коллек­тивов), а ремесленники, входившие в состав общин, могли их обеспечить всеми необходимыми в повседневной жизни изде­лиями. Региональные же рынки — такие, как древний Джен-не, — были скорее исключением, и ориентированы они были на обмен между земледельцами и скотоводами, т.е. разными типами хозяйства, в первую очередь.

Единственным исключением из общего правила были, как мы видели, соль сахарских копей 'и медь Аира, но главным образом, конечно, соль. В ней нуждались все без исключения, и именно соль сделала все эти локальные рынки «исход­ной точкой целой цепи обменов», по выражению современ­ного исследователя. Большие же торговые города как раз и были главными узлами этой цепи.

При взгляде на карту становится ясно, почему именно в них сосредоточивалась вся внешняя торговля средневекового За­падного Судана. Мы уже говорили об этом, и сейчас я хочу только напомнить, что, скажем, Дженне — речь идет уже о Дженне мусульманском, основанном в XIII в. и послужившем главной причиной запустения Дженне-джено, старого горо­да, — так вот, Дженне этот служил тем центром, в кото­рый стекались отдельные ручейки золота — того золота, что добывали в глубинных районах в обмен на соль купцы-вангара. Притом ко времени упадка малийского могущест­ва возросло число золотоносных районов — доступны сдела­лись россыпи в бассейне Черной и Белой Вольты — Бито и Лоби, не говоря уже о давно известной области Буре. Пока Ниани был столицей, он в силу своего географиче­ского положения мог соперничать с Дженне в этом отноше­нии. Но он утратил свое торговое значение, пожалуй, еще быстрее, чем отошла в прошлое военно-политическая мощь Мали. Так что Дженне остался вне конкуренции, тем более что географически он все-таки был расположен гораздо удобнее: ближе к северным «гаваням» — Томбукту и Гао.

А эти города были главными соляными рынками Запад­ной Африки, и через них проходила, за немногими исклю­чениями, вся торговля Судана со Средиземноморьем в XIII—XIV вв. Из Томбукту караваны шли через Валату или Араван в Марокко, из Гао, через Такедду или Тадмекку, в Триполитанию и Египет.

Таким образом, перед нашим взором предстает тот самый «треугольник» нигерских городов, о котором мы с вами уже столько говорили: Дженне — Томбукту — Гао. И все ранние европейские источники, с которыми приходится иметь дело исследователю этой эпохи, в один голос твердят об огром­ном значении торговых городов Западного Судана. Наш ста­рый знакомец, венецианец на португальской службе Альвизе да Мосто, едва ли не лучше всего оценил масштабы и значение торговли солью. Подробно описав способы ее доставки от Тегаззы — сначала верблюжьими караванами, а затем кара­ванами носильщиков, он восклицает: «Так подумайте же, сколько требуется людей — тех, что переносят соль пешком, и какое множество тех, кто ее потребляет ежегодно!».

Другой наш знакомый, Жуан де Барруш, рассказывает, что торговая активность португальских факторий на Гвинейском побережье во многом зависела от положения дел на рынках Дженне и Томбукту. Точно так же португальский офицер Диогу Гомиш, плававший к берегам Западной Африки в нача­ле 60-х годов XV в., чех (или немец из Моравии) Валентин Фердинанд, известный больше под именем Валентим Фернандиш, — один из интереснейших людей португальского Воз­рождения, собравший в начале XVI в. в одной рукописи рассказы португальских моряков об их плаваниях к побе­режью Гвинейского залива, — все они наперебой восхваляли богатства Дженне, Томбукту и Гао, их роль в экспортной торговле.

Сами жители Западного Судана того времени рассматрива­ли эти города прежде всего как торговые центры. Именно во всемерном развитии торговли видели они основу их процвета­ния и единственно верную политику для их правителей. Хро­ника «История Судана» передает нам рассказ о том, как после принятия ислама султан Конборо, правитель Дженне (под­черкну еще раз: речь — о новом Дженне, городе XIII в.), собрал у себя всех мусульманских законоведов города и предложил им молить Аллаха о даровании Дженне благо­денствия. И просьбы, с которыми они обратились к Аллаху, настолько любопытны, что их стоит привести целиком.

Вот они: «Чтобы каждому, кто бежит со своей родины в Дженне из-за бедности и нищеты, Аллах заменил их достат­ком и богатством, так, чтобы тот человек забыл свою родину. Чтобы кроме коренных жителей города в нем жило бы приезжих больше, чем этих коренных горожан. И чтобы Аллах лишил терпения приезжающих в Дженне ради торговли тем, что они имеют, дабы люди эти быстро уезжали из

города и продавали бы свои товары его жителям по низкой цене, а жители получали бы от того прибыль!» Яснее, кажет­ся, сказать трудно...

Все рассказы португальских моряков и купцов основыва­лись на сведениях, относящихся к самой середине XV в. К это­му времени малийская гегемония была уже давно в прошлом, а Сонгайская держава еще не достигла полного расцвета. Торговые города как будто не пострадали от распада «им­перии» Кейта: традиционные хозяйственные связи сохрани­лись, торговля продолжалась. И все же у купеческой вер­хушки этих городов было достаточно оснований для недо­вольства политической обстановкой, для того, чтобы желать решительного ее изменения.

Да, конечно, торговля продолжалась; ведь она была жиз­ненной необходимостью для всех ее участников. Но после того как исчезла устрашающая мощь мандингского войска, трудности и риск в торговле намного увеличились, а при­были крупного купечества заметно упали. Ведь когда Ибн Баттута восхищался безопасностью дорог в Мали, он отлично понимал: такое возможно только потому, что манса Сулей-ман, так же как и его предшественники из династии Кейта, считает важнейшей задачей царской власти поддержание и охрану интересов торговли. А о какой безопасности можно было говорить столетие спустя, в обстановке непрерывных столкновений между десятками мелких вождей? И к тому же каждый из них требовал свою долю за «обеспечение» этой самой безопасности...

Действительно, первое время города на первый взгляд не пострадали; как и в былые времена, они принимали и от­правляли десятки караванов в обоих направлениях — на юг и на север. Но когда из городов ушли мандингские гарнизоны, сразу же оживились воинственные и алчные соседи-кочевники. Они совсем не прочь были подчинить себе богатые торговые города, так же как подчинили земледельческие оазисы в пу­стыне. И после признания верховной власти над Томбукту туарегского вождя Акиля аг-Малвала городской верхушке довольно скоро пришлось убедиться, что аппетиты новых хозяев непрерывно растут и что туареги проявляют все мень­ше и меньше желания делиться доходами с кем бы то ни было.

Многовековой опыт научил купцов непреложной истине: торговля требует для своего процветания сильной и более или менее централизованной политической власти. Так было везде: и в Африке, и в Азии, и в Европе. В хаосе великого множества враждовавших между собой мелких владений только сильная царская или королевская власть могла обес­печить купцам спокойную торговлю и высокие прибыли. И поэтому, когда в Гао пришел к власти сонни Али Бер и начал одно за другим подчинять себе мелкие княжества вдоль среднего течения Нигера, он определенно мог рассчитывать на поддержку крупного купечества: новое политическое объеди­нение делалось экономической необходимостью. А обстанов­ка в Западном Судане к этому моменту тоже благоприятство­вала сонгайским завоеваниям. Разрозненные противники, неспособные-объединиться против общего врага, не представ­ляли серьезной угрозы широким завоевательным планам но­вого сонгайского правителя. Так с 1465 г. началась новая страница истории областей, лежащих по среднему и верхне­му течению Нигера, — их объединение в составе Сонгай-ской державы, которая со второй половины XV в. и до последнего десятилетия XVI в. стала господствующей поли­тической силой в Западном Судане.

Предки народа, ныне носящего название сонгаев, жили по берегам среднего течения Нигера с очень давних времен. Сейчас сонгайские селения можно встретить к западу от Томбукту, в районе озер Дебо и Фагибин во внутренней дельте, и уже после поворота реки на юго-восток, почти до совре­менного нигерийского городка Буса, где Нигер перегоражи­вают труднопроходимые пороги (в начале XIX в. именно здесь погиб знаменитый шотландский путешественник Мунго Парк). Но первоначально предки сонгаев населяли область Денди, лежащую ниже современного города Ниамей. Денди навсегда осталось в памяти народа и в его историческом предании как «исконное», как «истинная колыбель» народа. Но уже очень рано люди начали продвигаться вверх по тече­нию реки. У нас нет точных дат, отмечающих разные этапы этой миграции. Не вызывает, однако, сомнения, что к сере­дине I тысячелетия н.э., может быть, немного позже, уже существовало поселение Кукийя, располагавшееся на острове примерно в 150 км ниже города Гао, напротив современного селения Бентия. Кукийя и была центром первого сонгай­ского княжества, которое устная историческая традиция име­нует Вейза-Гунгу и которое видный нигерский ученый, один из крупнейших знатоков предания, Бубу Хама считал современ­ником первых веков Древней Ганы. К концу IX в. центр вла­дений сонгаев переместился выше по реке, в Гао. Но Кукийя навсегда осталась как бы ритуальной столицей традицион­ного Сонгай, даже когда на смену небольшому княжеству пришла в XV в. великая Сонгайская держава.

Миграции вверх по течению Нигера не прекратились и после передвижения центра в Гао. Но в XIV в. сонгаям пришлось столкнуться с мандингами, «осваивавшими» доли­ну реки, двигаясь в противоположном направлении — вниз по течению. Предание гласит, что в результате этого столкно­вения многочисленная группа зарма, или джерма, — одна из частей сонгайского этноса — в конечном счете отступила в юго-восточном направлении и к рубежу XVI и XVII вв. оказалась расселена южнее и юго-восточнее Денди.

Возникновение же сонгайских поселений во внутренней дельте — это явление более позднее, по существу — прямой результат победоносной экспансии сонгаев начиная со второй половины XV в.

Здесь стоит, наверно, сделать не которое пояснение. И в дан­ном случае, и дальше говорится о народе сонгай, о сонгаях и т.п. — слово используется как этноним, как название наро­да. Для нашего времени дело именно так и обстоит; но раньше — в частности, в пору расцвета великой державы — оно выглядело по-иному. Судите сами: устная историческая традиция такого этнонима вообще не упоминает, а хроники, написанные в XVII—XVIII вв., говорят в подавляющем большинстве случаев буквально о «людях Сонгай», т.е. имеют в виду не принадлежность к народу, а подданство государст­ва. Традиция же предпочитает говорить о разных группах, вошедших позднее в состав складывавшегося этноса: рыбаках-сорко, охотниках-гоу, коренном земледельческом насе­лении, говорившем на языках вольтийской группы, — габи-би арби («черных габиби»). Из многовекового взаимодействия и сотрудничества всех этих и многих других людей и сло­жился в конечном счете народ, получивший название по свое­му государству: слово «сонгай» получило значение этнонима. Впрочем, мы ведь уже встречались с подобным явлением: ведь современный этноним «малинке» тоже означает «люди Мали».

Откуда же возникло само слово «сонгай»? Дать на это определенный, тем более однозначный, ответ очень непросто. Одна из хроник упоминает категорию лиц, обозначавшихся термином сан и явно входивших в состав социальной вер­хушки. Тот же Бубу Хама да и современные словари, под­черкивают, что сан (и множественное число саней) равно­значно слову сонгай. Древнее городище Гао-Саней, располо­женное в полутора-двух километрах выше современного города Гао, — это остатки древнейшей столицы X—XII вв. И не исключено, что саней-сонгай были первопоселенцами в этой местности, дав в конце концов свое имя политическому образованию, от которого оно много столетий спустя снова перешло на целый народ, сложившийся в рамках этого по­литического образования.

Как бы то ни было, группы земледельцев, рыбаков и охот­ников с незапамятных времен продвигались вверх по тече­нию Нигера. Вдоль обоих берегов реки лежат заливные луга, покрытые водяной травой «боргу» — прекрасным кормом для скота. На землях, которые река заливает в половодье, прекрасно растет рис; он занимал видное место в сонгайском земледелии, хотя все же главной культурой всегда оста­валось просо, которое сеяли и на неполивных землях. Земле­делие и рыбная ловля и служили основой хозяйства сонгаев. Скотоводство имело гораздо меньшее значение: ведь за пре­делами заливных земель по обеим сторонам реки простирает­ся сухая степь, где кочуют туареги со своими стадами (правда, нынешнее расселение туарегов — во многом результат более поздних миграций, пришедшихся на время, когда уже исчезла великая Сонгайская держава).

Обычное разделение труда между скотоводами и земле­дельцами действовало и здесь: кочевники, берберы и арабы, пригоняли в прибрежные районы скот и получали за него зерно и рыбу. Конечно, не всегда отношения между ними были столь мирно идиллическими. Случалось кочевникам и нападать на беззащитные земледельческие поселения, и уго­нять в рабство их обитателей. Но кочевники не в состоя­нии были утвердить свое прочное господство на берегах Нигера: здесь много было проток, травяных зарослей и остро­вов, а к передвижению в таких условиях кочевники совершен­но не были приспособлены. Впрочем, конфликты бывали и у земледельцев с рыбаками — историческоелредание сонгаев и сорко содержит немало рассказов о таких столкновениях. Собственно, весь цикл эпических сказаний о легендарном герое сорко Фаран-Бере может интерпретироваться как отра­жение борьбы за гегемонию в долине Нигера между людьми, представлявшими здесь эти разные типы хозяйства. Но все же столкновения чаще всего оставались именно неприятными эпизодами, а господствовавшей формой отношений был взаимополезный обмен продуктами земледелия, скотовод­ства и рыболовства.

Условия, в которых жила основная часть будущего сонгай­ского этноса, сильно отличались от тех, что определяли формы общественной организации у мандингов и родствен­ных им народов. Все хозяйство сонгаев было «привязано» к реке, от нее одинаково зависели и земледельцы и рыбаки. В местностях, населенных ими, подсечно-огневая система переложного земледелия почти не применялась. Поэтому не было нужды в существовании более крупных социальных единиц, чем большая патриархальная семья, похожая на ту, с которой мы встречались у мандингов. Впрочем, даже этот общественный институт имел у сонгаев меньшее распространение, во всяком случае, ко времени, когда начиналось серьезное этнографическое изучение этого народа: преобладающей формой хозяйственной организации была уже малая семья.

В самом центре нынешней области расселения сонгаев (теперь, после необходимых пояснений, мы будем свободно пользоваться этим этнонимом), чуть ниже восточной излучины Нигера, к реке выходит уэд (сухая долина) Тилемси. По ней проходила главная караванная дорога в Северную Африку — восточный путь через Гадамес на Триполи. Вполне естественно, что у выхода этого пути к Нигеру довольно рано должен был возникнуть крупный рынок — так родился здесь уже не раз нам встречавшийся город Гао. И, как мы видели, уже в 70-х годах IX в. ал-Якуби называл этот город столицей большого и могущественного царства.

Но дело не ограничивалось одной только торговлей. Тот же ал-Якуби сообщает нам о подчинявшихся правителям Гаогао, т.е. сонгаям, оазисах на пути в Аир. Археологические исследования последних десятилетий в сочетании с историческим преданием позволяют говорить о своего рода земледельческой колонизации и этих оазисов, и некоторых местностей в самом Аире из долины Нигера предками сонгаев. То, что сонгаи хорошо знали дорогу в Аир, видно хотя бы из того, что «История искателя» сообщает: в 1500—1501 гг. сонгайский аския ал-Хадж Мухаммед I успешно «совершил поход... на Тилдзу в Аире» (речь идет о несуществующем в наше время селении к северу от Агадеса); а второй, не менее успешный, поход на эту область состоялся полтора десятка лет спустя. Не случайно свидетельство очевидца, гласящее, что правитель Агадеса во втором десятилетии XVI в. платил изрядную дань «королю Томбутто», т.е. сон-гайскому государю.