Февраль 5 страница

Существуют две причины, по которым эта абсурдная цена продолжает год от года расти: первая заключается в том, что вкус и запах свежих трюфелей не может сравниться ни с чем, кроме вкуса и запаха свежих трюфелей. Вторая — это то, что все многочисленные и хитроумные попытки французов вырастить эти грибы искусственно до сих пор заканчивались неудачей. Правда, они не оставляют стараний, и в Воклюзе нередко можно натолкнуться на огороженное поле, засаженное особым видом дубов. Но, похоже, разведение трюфелей — это искусство, подвластное лишь Природе, что, несомненно, способствует повышению их цены. Существует лишь один способ наслаждаться уникальным вкусом и не платить за это целое состояние — добывать трюфели самостоятельно.

Нам повезло: наш штукатур Рамон почти профессионально и совершенно бесплатно прочел нам целый курс по технике сбора трюфелей. Он уверял, что испробовал все способы и даже добился некоторых успехов. Рамон не делал секрета из своих знаний и в обмен на пиво очень точно рассказал нам, как надо действовать (правда, он не рассказал, куда надо идти, но этого не сделает ни один сборщик трюфелей).

Все зависит, говорил он, от точного расчета времени, знаний, опыта, а также от наличия у вас свиньи, хорошо обученной собаки или палки. Трюфели растут в нескольких сантиметрах под землей на корнях особого вида дуба или лесного ореха. В сезон сбора, продолжающийся с ноября по март, их можно находить с помощью носа при условии, что этот нос достаточно чуткий. Лучшие ищейки — это свиньи, питающие к трюфелям врожденную страсть. Нюх у них даже лучше, чем у собак, но у этого способа имеется и существенный недостаток, и заключается он в том, что хрюшка непременно хочет съесть найденный гриб. Не просто хочет, а ужасно хочет. Пытаться договориться со свиньей, находящейся на грани гастрономического экстаза, по словам Рамона, бесполезно. Ее невозможно ни отвлечь, ни придержать одной рукой, пока другой вы спасаете драгоценный гриб. Представьте себе небольшой трактор, твердо решивший добраться до трюфеля раньше, чем вы. Поэтому, объяснил Рамон, в наши дни сборщики все чаше привлекают к поискам трюфелей менее крупных и более сговорчивых собак.

В отличие от свиней, собаки по своей природе совершенно равнодушны к грибам, поэтому их надо специально натаскивать. Сам Рамон отдавал предпочтение методу saucisson: вы берете ломтик колбасы, натираете его кусочком трюфеля или окунаете в грибной бульон, и скоро собака начинает связывать запах трюфелей с божественным колбасным вкусом. Постепенно или довольно скоро, если собака умна и прожорлива, она начинает испытывать к трюфелям не меньший интерес, чем вы. Тогда наступает время для испытания в полевых условиях. Если вы хорошо ее обучили, если темперамент вашего пса соответствует поставленной задаче и если вы знаете, куда идти, он скоро приведет вас к спрятанному под землей сокровищу. В этом случае, как только собака постарается откопать гриб, надо отвлечь ее при помощи пахнущей трюфелем колбасы и самостоятельно вырыть драгоценный кусочек черного золота.

Сам же Рамон в конце концов выбрал третий способ: сбор трюфелей при помощи палки. Он даже наглядно продемонстрировал его нам: на цыпочках походил по кухне, махая перед собой воображаемым прутиком. Как и в первых двух случаях, самое главное, разумеется, это знать, где искать. Кроме того, для третьего способа необходимо дождаться правильных погодных условий. Когда солнечные лучи падают прямо на корни намеченного вами дуба, потихоньку подойдите к нему и палкой осторожно пошевелите траву, растущую вокруг дерева. Если из нее вертикально вылетит испуганная мошка, заметьте это место и копайте там. Вполне вероятно, это насекомое принадлежит к особому семейству мошек, соглашающихся откладывать яйца только в этот изысканный деликатес (что, несомненно, прибавляет к его аромату дополнительное je ne sais quoi [67]). В Воклюзе многие сборщики применяют именно этот способ, потому что человек, бродящий по лесу с палочкой, выглядит гораздо менее подозрительно, чем тот, кто водит на поводке свинью, и таким образом удается соблюдать конспирацию. Охотники за трюфелями не любят раскрывать свои грибные места.

Как ни сложен и непредсказуем процесс сбора трюфелей, он все-таки кажется детской игрой по сравнению с трюками и махинациями, начинающимися в тот момент, когда грибы превращаются в товар. С азартом журналиста криминальной хроники Рамон рассказал нам о самых распространенных способах обмана доверчивых покупателей.

Во Франции в производстве любого съедобного продукта обязательно лидирует какая-нибудь область или город: лучшие оливки выращивают в Ньоне, лучшая горчица производится в Дижоне, лучшие дыни доставляют из Кавайона, а лучшие сливки — из Нормандии. Лучшие трюфели, как всем известно, растут в Перигоре, и, естественно, они стоят дороже остальных. Но откуда вы можете знать, что грибы, купленные в Перигоре, выросли именно там, а не в сотне километров оттуда, в Воклюзе? Если вы не доверяете своему поставщику на сто процентов, то не можете быть в этом уверены. По утверждению Рамона, половина трюфелей, продаваемых в Перигоре, выросла совсем в другом месте и была потом «натурализована».

Кроме того, трюфели таинственным образом прибавляют в весе, после того как их вырывают из земли и перед тем как кладут на весы. Иногда это случается благодаря налипшему на них лишнему слою земли, а иногда — благодаря постороннему металлическому предмету, обнаружить который можно, только разрезав гриб пополам. Ils sont vilains, ces types! [68]Если вы полагаете, что, отказавшись от свежих трюфелей и покупая консервированные, получаете какие-то гарантии их происхождения, то сильно заблуждаетесь. Людям ведь не заткнешь рот. Ходят слухи, что во французских жестяных банках с французскими этикетками скрываются трюфели из Италии и Испании (если так и есть, то это можно считать одним из самых выгодных и наименее освещенных прессой примеров кооперации стран-участниц Общего рынка).

И все-таки, несмотря на частые случаи мошенничества и цены, становящиеся с каждым годом все абсурднее, французы продолжают подчиняться зову своих носов и лезут в кубышку. Именно это сделали и мы с женой, когда узнали, что в одном из наших любимых местных ресторанчиков сегодня подаются последние трюфели сезона.

«Ше Мишель», в сущности, обыкновенный деревенский бар и штаб-квартира местных любителей boules, [69]был слишком скромным и невзрачным, чтобы привлечь внимание экспертов из Мишлена. На передних столиках старики обычно играли в карты, а клиенты обедали в глубине небольшого зала. Сам хозяин управлялся на кухне, мадам принимала заказы, а остальные члены семьи помогали им. Сюда любили заглядывать, чтобы перекусить, люди, живущие по соседству, а хозяин был явно лишен честолюбивых устремлений и не собирался включаться в гастрономическую гонку, победители которой превращают свои имена в бренды, а свои рестораны — в храмы тщеславия и непомерных цен.

Мадам усадила нас за столик и принесла выпить, а мы спросили у нее про трюфели. В ответ она горестно подняла глаза к небу, и мы на минуту испугались, что грибы уже кончились. К счастью, оказалось, что таким образом мадам просто выражала свою скорбь, навеянную неправильным устройством мира. Она охотно поделилась ей с нами.

Мишель, ее муж, очень любит готовить свежие трюфели. У него есть свои поставщики, и он, как и все, платит им наличными и, разумеется, не получает никаких квитанций. Следовательно, при составлении налогового отчета он не может записать эти весьма солидные суммы в раздел расходов на производство. А кроме того, он категорически отказывается поднимать цены на блюда, содержащие трюфели, до такого уровня, который может отпугнуть его постоянных клиентов (зимой в ресторанчик заглядывают только прижимистые местные жители, а богатая публика появляется здесь не раньше Пасхи).

Вот почему мадам грустила, хоть и старалась это скрыть, когда демонстрировала нам медную сковородку с трюфелями на тысячу неподлежащих вычету из доходов франков. Мы спросили у нее, почему Мишель это делает, и мадам с горечью ответила: «Pourfaire plaisir», [70]сопроводив свои слова классическим жестом: плечи и брови поднимаются к небу, а уголки губ опускаются к земле.

Мы заказали два омлета. Они оказались влажными, толстыми, пышными и ароматными, и в каждом подцепленном на вилку кусочке имелся маленький черный самородок. Мы дочиста вытерли тарелки ломтиками хлеба, попытались прикинуть, сколько такое блюдо может стоить в Лондоне, и пришли к заключению, что очень экономно перекусили. Сравнением с Лондоном можно было оправдать любую роскошь, которую мы позволяли себе в Провансе.

Мишель на минутку показался из кухни и заметил наши сверкающие тарелки. «Понравились трюфели?» — спросил он. Мы заверили его, что очень понравились. Мишель рассказал нам, что посредника, у которого он их купил — одного из самых прожженных в этих местах, — недавно ограбили. Преступник забрал у него коробку, набитую наличными — больше ста тысяч франков, — а пострадавший даже не смог сообщить об этом в полицию, потому что там его непременно спросили бы, откуда взялась такая сумма. Теперь он жалуется, что совершенно разорен. Значит, в будущем году цены еще вырастут. C'est la vie.

Мы вошли в дом и услышали, как звонит телефон. Мы оба очень не любим этот звук и путем хитрых маневров обычно пытаемся переложить друг на друга обязанность снимать трубку. Мы не ждем ничего хорошего от телефонных звонков: они имеют обыкновение раздаваться в самый неподходящий момент, заставать врасплох и втягивать в совершенно ненужный нам диалог. Другое дело письма — их приятно получать хотя бы потому, что вам предоставляется возможность обдумать ответ. Но люди больше не пишут писем. Они слишком заняты и вечно спешат, а кроме того, почему-то не доверяют почте, которая доставляет счета с завидной аккуратностью. А мы, в свою очередь, не доверяем телефону, и я взялся за трубку так, словно это была дохлая рыба.

— Как погода? — спросил незнакомый голос.

Я сообщил, что погода отличная. Вероятно, это обстоятельство имело решающее значение, потому что, услышав мой ответ, звонящий представился: он назвал себя Тони. Это не был наш друг или даже друг наших друзей, а всего лишь знакомый наших знакомых.

— Хочу прикупить там у вас домик, — сообщил он тем отрывистым, деловым тоном, каким средние бизнесмены разговаривают со своими женами по телефону из машины. — Надеюсь, вы мне поможете. Хочу успеть до Пасхи и до того, как лягушатники вздуют цены.

Я предложил ему телефоны нескольких местных агентов по недвижимости.

— У меня тут проблема, — признался он. — Не говорю по-французски. Обед заказать, конечно, смогу, но и только.

Я предложил ему телефон агента, говорящего на двух языках, но его это опять не устроило.

— Не хочу зацикливаться на одной фирме. Это глупо. Нужна свобода маневра.

Наша беседа достигла той стадии, когда я должен был либо предложить ему свои услуги, либо в зародыше задушить нашу едва возникшую дружбу. Тони не дал мне возможности сделать ни того, ни другого.

— Должен идти. Нет времени болтать. Успеем наговориться, когда приеду. — И добавил страшную фразу, перечеркнувшую все наши надежды на спасение: — Не беспокойтесь, ваш адрес у меня есть. Я вас найду.

Телефон замолчал.

АПРЕЛЬ

Тем утром небо было удивительно синим, а над самой землей еще висел туман, похожий на мокрые простыни. Собаки возвращались с прогулки совершенно промокшие, и на их усах сверкали капельки влаги. Они первыми обнаружили незнакомца и запрыгали вокруг него, притворяясь, что хотят разорвать.

Он стоял у бассейна, отмахиваясь от них элегантной мужской сумочкой, и, кажется, очень обрадовался, увидев нас.

— С ними все в порядке? Они не бешеные?

По голосу я узнал Тони и, не видя другого выхода, пригласил его позавтракать с нами. Он оказался крупным, приятно закругленным в районе талии и тщательно причесанным. На нем были очки с затемненными стеклами и светлый полуспортивный костюм, какие приезжающие в Прованс англичане носят все время, независимо от погоды. Он уселся за стол, достал из своей сумочки дорогой и толстый ежедневник, ручку с золотым пером, пачку сигарет «Картье» из дьюти-фри и позолоченную зажигалку. Часы тоже были золотыми. Я не сомневался, что в волосах на его груди прячется золотой медальон. Он сообщил, что занимается рекламой.

Вкратце и с явным удовольствием Тони поведал нам историю своего бизнеса. Он основал собственное рекламное агентство, выстроил его с нуля — «каторжная работа, кровавая конкуренция» — и только что продал контрольный пакет, получив за него «хорошие бабки» и контракт на пять лет. Теперь, заявил он, можно и расслабиться, хотя по его поведению вы никогда бы не подумали, что этот человек находится на отдыхе. Он непрерывно ерзал, часто поглядывал на часы, перекладывал на столе свои игрушки, поправлял очки и много курил, жадно затягиваясь. Вдруг Тони вскочил со стула:

— Не возражаете, если я позвоню? Как набирать Лондон?

Мы с женой уже знали, что это неизбежно. Любой англичанин, приезжающий к нам в гости, сначала входил в дом, потом выпивал чашку кофе или чего-нибудь покрепче, а потом обязательно просил разрешения позвонить домой, чтобы убедиться, что его бизнес не развалился в первые несколько часов его отсутствия. Этот порядок никогда не менялся, и содержание разговора было столь же предсказуемо.

«Привет, это я. Да, из Прованса. Как дела? Кто-нибудь звонил? Никто? А Дэвид не перезванивал? Черт. Послушай, сегодня я не буду сидеть на месте, но меня можно найти по… (Какой у вас тут номер?) Записал? Что? Да, погода хорошая. Позвоню позже».

Тони положил трубку и успокоил нас, сообщив, что с его компанией все в порядке и она хоть и с трудом, но справляется без него. Теперь он готов посвятить всю свою энергию, а заодно и нашу покупке недвижимости.

Покупка недвижимости в Провансе — дело многосложное, и неудивительно, что многие городские бизнесмены, привыкшие быстро принимать решения и быстро претворять их в жизнь, сдаются после нескольких месяцев нескончаемых переговоров, не приведших ни к каким результатам. Первый неприятный сюрприз, ожидающий их, — это то, что за дом приходится платить несколько больше, чем указано в объявлении. В основном это происходит потому, что французское правительство забирает себе восемь процентов с каждой сделки. Кроме того, имеются и юридические расходы, довольно высокие. А иногда в договор купли-продажи включается пункт о том, что покупатель выплачивает комиссионные агенту — от трех до пяти процентов от общей суммы. Таким образом, первоначальная цена вырастает в среднем процентов на пятнадцать.

Однако имеется освященный временем и вполне респектабельный способ избежать лишних трат, особенно любезный французскому сердцу потому, что с его помощью можно достичь сразу двух целей: сэкономить деньги и надуть государство. Суть этого способа в том, что за дом назначаются две цены — официальная и реальная. Дело происходит примерно так: месье Риварель, бизнесмен из провинции, хочет продать полученный по наследству дом в деревне. Он просит за него миллион франков. Поскольку этот дом не является его основным местожительством, ему придется платить налог с суммы продажи, и мысль об этом причиняет месье Риварелю невыносимые страдания. Поэтому он решает, что в документах будет указана другая цена, prix déclare, [71]— а именно, шестьсот тысяч франков, и с этой суммы он, стиснув зубы, заплатит налог. Утешением ему будет служить то, что под столом он получит наличными четыреста тысяч, налогом необлагаемых. И это, как он обязательно укажет, будет affaire intéressante [72]не только для него, но и для покупателя, потому что все причитающиеся с него проценты будут высчитываться с гораздо меньшей, официальной суммы. Voilà! Все довольны.

Совершение этой сделки требует особого такта и деликатности со стороны нотариуса. Все заинтересованные стороны — покупатель, продавец и агент по недвижимости — собираются у него в кабинете, и нотариус вслух зачитывает договор о купле-продаже. Указанная в договоре цена — шестьсот тысяч. Остальные четыреста тысяч покупатель принес с собой наличными и должен передать продавцу, но делать это в присутствии нотариуса крайне неприлично. К счастью, нотариус вдруг ощущает острую потребность посетить туалет, где и остается некоторое время, за которое покупатель успевает отдать продавцу деньги, а тот пересчитать их. Потом нотариус возвращается, принимает чек на заявленную в договоре сумму и наблюдает за подписанием акта. Его профессиональная совесть таким образом остается незапятнанной. В Провансе довольно зло шутят, что два главных качества, необходимых сельскому нотариусу, — это плохое зрение и слабый мочевой пузырь.

При покупке дома может возникнуть и множество других препятствий, и главное из них — это проблема коллективной собственности. По французскому законодательству собственность наследуется всеми детьми, причем каждый из них получает равную долю. Следовательно, чтобы продать дом, все они должны прийти к согласию, и чем больше в семье детей, тем труднее этого добиться. Характерная история приключилась со старой фермой, расположенной неподалеку от нас. Она передавалась из поколения в поколение и в конце концов оказалась разделенной между четырнадцатью двоюродными братьями и сестрами, трое из которых родились и жили на Корсике, а значит, по утверждению наших французских друзей, с ними невозможно было договориться. Ферму неоднократно пытались купить, и каждый раз девять из четырнадцати родственников были согласны, двое колебались, а трое корсиканцев решительно говорили «нет». Ферма до сих пор остается непроданной и в свое время неизбежно достанется тридцати восьми детям этих четырнадцати. В итоге у нее окажется сто семьдесят пять владельцев, почти незнакомых и не доверяющих друг другу.

Но даже если дом принадлежит единственному владельцу, такому, например, как Массо, — это еще не гарантия того, что сделка состоится быстро и без осложнений. Крестьянин подсчитает, сколько денег ему надо, для того чтобы до конца жизни не отказывать себе в выпивке и лотерейных билетах, и назначит за дом цену, которая покажется несусветной даже ему самому. Но если найдется покупатель, готовый заплатить эту несусветную цену, крестьянин тут же заподозрит подвох. Что-то слишком уж легко все получается. Возможно, он продешевил. Он на полгода снимет дом с продажи, а потом выставит его снова, но уже по более высокой цене.

Имеются еще и всякие мелкие сюрпризы, вскользь упоминаемые продавцом в самый последний момент: сарай, когда-то проигранный в карты соседу; старинный закон, согласно которому стадо коз формально имеет право два раза в год проходить через вашу кухню; тяжба с соседями насчет колодца — ожесточенная и тянущаяся с пятьдесят восьмого года; престарелый арендатор, обещавший непременно помереть к весне, — что-нибудь обязательно выясняется, и покупателю требуется немало терпения и чувства юмора, чтобы довести сделку до конца.

По дороге к знакомому агенту я пытался подготовить Тони ко всем этим местным особенностям, но, кажется, зря старался. Он без ложной скромности признался, что имеет огромный опыт и умеет торговаться как никто другой. Он играл в серьезные игры с большими мальчиками с Медисон-авеню, и какому-нибудь французскому бюрократу или крестьянину нечего и надеяться переиграть его. Я начинал сожалеть о том, что согласился представить Тони человеку, не имеющему ни личного бизнес-менеджера, ни телефона в машине.

Агент встретила нас у дверей своего офиса, усадила за стол и вручила два толстых альбома с фотографиями и описаниями домов. Она совершенно не говорила по-английски, а Тони — по-французски, и поэтому он решил, что может вести себя так, словно ее вообще нет в комнате. Его поведение выглядело еще более неприличным оттого, что он считал возможным беззастенчиво материться. Мне пришлось пережить мучительные полчаса, пока Тони перелистывал страницы альбомов, непрерывно приговаривая: «Твою мать!» или «Они просто сдурели», а я пытался переводить его комментарии и лепетал какую-то чушь о том, что мой друг немного удивлен ценам.

Он явился в офис агента с твердым намерением купить только дом, без земли. У него нет времени, чтобы возиться с садом. Но я видел, как, переворачивая страницу за страницей, Тони уже начинал воображать себя провансальским сквайром, владельцем обширных виноградников и собственной оливковой рощи. К последней странице он был больше всего озабочен вопросом, где разбить теннисный корт. К моему большому огорчению, Тони счел три дома достойными своего внимания.

— Мы сегодня посмотрим их все, — объявил он, записывая что-то в своем ежедневнике, и посмотрел на часы. Я было решил, что сейчас Тони захочет позвонить в Лондон с телефона агента, но оказалось, он просто услышал зов желудка. — Сейчас идем в ресторан, — распорядился он, — и вернемся сюда к двум.

Тони помахал в воздухе двумя пальцами, агент улыбнулась и покивала в ответ, и мы ушли, дав бедной женщине возможность прийти в себя.

За ланчем я сообщил Тони, что не поеду с ним и агентом осматривать дома. Он очень удивился тому, что у меня нашлись другие дела, но заказал вторую бутылку вина и поведал мне, что деньги — это международный язык и он не предвидит никаких сложностей. К сожалению, когда принесли счет, выяснилось, что ни его золотая карточка «Америкэн экспресс», ни дорожные чеки, которые он не успел разменять, не представляют никакого интереса для владельца ресторана. Я заплатил за ланч и отпустил какое-то замечание насчет международного языка. Тони даже не улыбнулся.

Я расстался с ним со смешанным чувством облегчения и вины. Самоуверенные хамы всегда неприятны, но все-таки, если вы за границей и он ваш соотечественник, вы чувствуете за него некоторую ответственность. На следующий день я позвонил агенту, чтобы извиниться. «Ничего, — сказала она. — Парижане бывают и похуже. А тут я хотя бы не понимала, что он говорит».

Свидетельством того, что весна наступила окончательно, стали изменения в гардеробе месье Меникуччи. Он пришел к нам для проведения études [73]перед началом грандиозного летнего проекта — установки в нашем доме центрального отопления. На этот раз вместо шерстяной шапочки на нем была легкая хлопковая модель со слоганом, рекламирующим сантехническое оборудование, а вместо меховых снегоходов — коричневые брезентовые боты. Его помощник jeune нарядился в камуфляжную форму и стал похож на спецназовца. Вдвоем они маршировали по дому и делали замеры, а месье Меникуччи при этом еще и баловал меня своими избранными pensées.

Для начала разговор зашел о музыке. Они с женой на днях посетили торжественный ланч и танцы, устроенные ассоциацией водопроводчиков и сантехников. Оказалось, помимо всех своих прочих талантов Меникуччи еще и отличный танцор. «Да, месье Питер, — подтвердил он, — мы протанцевали до шести часов. У меня ноги как у двадцатилетнего». Я вообразил, как он проворно кружит мадам в туре вальса. Интересно, у него имеется и специальная бальная шапочка? Представить месье Меникуччи с голой головой было невозможно. Я улыбнулся. «Знаю, знаю: вы подумали, что вальс — это не очень серьезная музыка, — по-своему истолковал он мою улыбку. — Если хотите серьезной музыки, слушайте великих композиторов».

И месье Меникуччи поделился со мной замечательной теорией, пришедшей ему в голову, когда он играл на кларнете во время одного из регулярных отключений электричества, столь любимых французскими энергетиками. Электричество, сказал он, это суть наука и логика. Классическая музыка — это суть искусство и логика. Vous voyez? [74]У них имеется один общий фактор. И когда вы слушаете стройную и безупречно логичную симфонию Моцарта, вывод напрашивается сам собой: из Моцарта получился бы отличный электрик.

Научную беседу прервал вернувшийся jeune: он подсчитывал, сколько радиаторов нам потребуется. Выходило, что двадцать. Меникуччи, услышав эту цифру, поморгал и потряс пальцами, будто обжегся:

— Oh làlà. Это влетит вам в копеечку. — Он назвал цену в несколько миллионов франков и, увидев мое ошеломленное лицо, сразу же разделил ее на сто: оказывается, он считал в старых деньгах. Но и в новых сумма производила впечатление. Особенно высока была стоимость чугунных батарей, к которой прибавлялся еще налог с продаж — или TVA — восемнадцать с половиной процентов. Эти последние проценты и дали месье Меникуччи повод произнести обличительный монолог о безобразиях, которые вытворяют правительство вообще и налоговые органы в частности.

— Вы покупаете биде, — начал он, норовя проткнуть меня пальцем, — и целиком платите весь TVA. То же самое с болтами, гайками и прочим. Но я открою вам один совершенно scandaleux [75]факт. Вы покупаете банку икры — и платите всего шесть процентов TVA, потому что это, видите ли, nourriture. [76]А теперь ответьте мне — кто питается икрой? — Я поспешил заверить его, что не я. — А я вам скажу кто — политики, миллионеры и всякие grosses légumes [77]из Парижа. Только они и питаются икрой. И это ужасное безобразие. — Бормоча себе под нос что-то об икорных оргиях в Елисейском дворце, он удалился, чтобы проверить, правильно ли jeune посчитал батареи.

Конечно же, перспектива на пять или шесть недель отдать свой дом в распоряжение месье Меникуччи, который станет дырявить столетние стены дрелью размером почти с него, пылить и непрерывно разговаривать, не особенно нас вдохновляла. Это будет грязная и тяжелая работа, и ни одна комната не останется целой. Но в том-то и преимущество жизни в Провансе, говорили мы себе, что, пока весь этот кошмар будет происходить у нас в доме, мы вполне сможем жить снаружи. Даже в начале апреля дни стояли почти жаркие, и одним воскресным утром, когда в семь часов нас разбудило солнце, заглянувшее в окно спальни, мы решили, что сегодня же начнем привыкать к жизни на свежем воздухе.

В Провансе программа воскресного дня непременно включает в себя поход на рынок, и к восьми часам мы уже приехали в еще не изведанное нами местечко. Площадь за заброшенным вокзалом была забита грузовиками и фургонами, и перед каждым стоял раскладной столик с товаром. На треноге красовалась большая черная доска с написанными мелом сегодняшними ценами на овощи. Продавцы, успевшие загореть на своих огородах, ели еще теплые круассаны и бриоши, которые покупали в булочной на другой стороне улицы. Мы постояли немного, любуясь одним стариком: перочинным ножиком с деревянной ручкой он разрезал вдоль целый багет, щедро намазал его свежим козьим сыром, мягким, как сливки, и налил себе стакан красного вина из литровой бутылки, которая поможет ему переждать время до ланча.

Рынок здесь маленький по сравнению с воскресными рынками в Апте или Кавайоне, еще не успел войти в моду. Покупатели ходят по нему с корзинами, а не с фотоаппаратами, и только в июле или августе здесь можно встретить надменную парижанку в спортивном костюме от Диора с маленькой нервной собачкой на руках. В остальное время сюда приходят только местные жители и крестьяне, привозящие на продажу то, что всего несколько часов назад они вырыли из земли или сорвали у себя на огороде.

Мы неторопливо прошлись вдоль столиков с товарами и полюбовались на французских домохозяек в действии. В отличие от нас они не удовлетворялись тем, что просто смотрели на товар, перед тем как купить его, они вступали с продуктами в физический контакт: щипали баклажаны, подозрительно нюхали помидоры, терли между ладонями тонкие как спички стручки haricots verts, [78]недоверчиво тыкали пальцами в тугую влажную сердцевину латука-салата, пробовали на зуб сыры и оливки и, если что-нибудь их не устраивало, отходили от прилавка с видом оскорбленной добродетели.

У самого входа на рынок стоял грузовичок винодельческого кооператива, и столпившиеся вокруг него мужчины с вдумчивым видом дегустировали молодое rosé. [79]Рядом крестьянка торговала домашними яйцами и живыми кроликами, а за ее спиной начинались ряды прилавков, заваленных горами овощей, ароматными пучками базилика, баночками с лавандовым медом, зелеными бутылями с оливковым маслом первого отжима, подносами с тепличными персиками, горшочками черного tapenade, [80]цветами, травами, вареньями и сырами. В лучах утреннего солнца все это выглядело очень соблазнительно.

Мы купили красные перцы, для того чтобы зажарить их на гриле, и большие коричневые яйца, и козий сыр, и салат, и блестящие розовые луковицы. А когда корзина заполнилась доверху, мы перешли дорогу и купили полуметровый багет — gros pain, которым так вкусно собирать со дна тарелки остатки заправки из оливкового масла и виноградного уксуса. В булочной было многолюдно и шумно, пахло теплым тестом и жареным миндалем, добавленным в утренние пирожные. Дожидаясь своей очереди, мы вспомнили, как слышали где-то, что французы тратят на свой желудок столько же, сколько англичане на автомобили и стереосистемы. Находясь здесь, в это было нетрудно поверить.

Каждый покупатель брал провизии словно на целую роту. Одна круглобокая жизнерадостная женщина купила шесть больших буханок — три метра хлеба, — шоколадную бриошь размером с хорошую шляпу и целый яблочный торт: ломтики яблок, уложенные концентрическими кругами и залитые абрикосовым желе. Мы вспомнили, что сегодня не завтракали.

Зато мы отыгрались за ланчем, в меню которого входили холодные жареные перцы, блестящие от оливкового масла; мидии, обернутые в бекон и запеченные на гриле; салат и сыры. Мы выпили вина, солнце грело вовсю, и нас потянуло в сон. В это время зазвонил телефон.