Ремарк Эрих Мария. На западном фронте без перемен 6 страница

XII

Осень. Нас, старичков, осталось уже немного. Из моих одноклассников, -а их было семеро, - я здесь последний. Все говорят о мире и о перемирии. Все ждут. Если это снова кончитсяразочарованием, они будут сломлены, - слишком уж ярко разгорелись надежды,их теперь нельзя притушить, не вызвав взрыва. Если не будет мира, будетреволюция. Две недели я отдыхаю, - я хлебнул немного газу. Целый день я сижу насолнышке в небольшом садике. Перемирие скоро будет заключено, теперь я тожеверю в это. И тогда мы поедем домой. На этом моя мысль приостанавливается, и я никак не могу сдвинуть ее сместа. Что влечет меня туда с такой неотразимой силой, что меня там ожидает?Жажда жизни, тоска по дому, голос крови, пьянящее ощущение свободы ибезопасности. Но все это только чувства. Это не цели. Если бы мы вернулись домой в 1916 году, неутихшая боль пережитого инеостывший накал наших впечатлений вызвали бы в мире бурю. Теперь мывернемся усталыми, в разладе с собой, опустошенными, вырванными из почвы ирастерявшими надежды. Мы уже не сможем прижиться. Да нас и не поймут, - ведь перед нами есть старшее поколение, которое,хотя оно провело вместе с нами все эти годы на фронте, уже имело свойсемейный очаг и профессию и теперь снова займет свое место в обществе изабудет о войне, а за ними подрастает поколение, напоминающее нас, какими мыбыли раньше; и для него мы будем чужими, оно столкнет нас с пути. Мы ненужны самим себе, мы будем жить и стариться, - одни приспособятся, другиепокорятся судьбе, а многие не найдут себе места. Протекут годы, и мы сойдемсо сцены. А может, все, о чем я сейчас думаю, просто навеяно тоской и смятением,которые разлетятся во прах, лишь только я вновь приду под тополи, чтобыпослушать шелест их листвы. Не может быть, чтобы все это ушло навсегда, -теплое, нежное дыхание жизни, волновавшее нам кровь, неведомое, томящее,надвигающееся, тысячи новых лиц в будущем, мелодии снов и книг, упоительноепредчувствие сближения с женщиной. Не может быть, чтобы все это сгинуло подураганным огнем, в муках отчаяния и в солдатских борделях. Деревья здесь сверкают всеми красками и отливают золотом, в листвердеют алые кисти рябины, белые проселки бегут к горизонту, а в солдатскихстоловых шумно, как в улье, от разговоров о мире. Я встаю. Я очень спокоен. Пусть приходят месяцы и годы, - они уженичего у меня не отнимут, они уже ничего не смогут у меня отнять. Я такодинок и так разучился ожидать чего-либо от жизни, что могу без боязнисмотреть им навстречу. Жизнь, пронесшая меня сквозь эти годы, еще живет вмоих руках и глазах. Я не знаю, преодолел ли я то, что мне довелосьпережить. Но пока я жив, жизнь проложит себе путь, хочет того или не хочетэто нечто, живущее во мне и называемое "я". Он был убит в октябре 1918 года, в один из тех дней, когда на всемфронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной толькофразы: "На Западном фронте без перемен". Он упал лицом вперед и лежал в позе спящего. Когда его перевернули,стало видно, что он, должно быть, недолго мучился, - на лице у него былотакое спокойное выражение, словно он был даже доволен тем, что все кончилосьименно так.