Дерьмооборот Михалыча в природе

Шли мы однажды походом по Север-ному Уралу. Дождь моросил каждый

день, хмарь надушу навевал. Ржавые моховые болота лежали на пути, по которым мы шли как по перине, высоко задирая ноги. Тяжелые рюкзаки мотались на спине, вдавливая нас в болото.

— У-ух! - вырывалось иногда из груди кого-нибудь.

Чаще всего слово «У-ух!» произносил некий Михалыч, который и во время похода старался сохранять (с дурости!) свой вегетарианский образ питания.

Как-то мы скинули рюкзаки посреди мохового болота в том месте, где в диком изобилии росла голубика. Мы легли на рыжий мох и, не желая даже двигать руками, стали лежа ртом есть

Iголубику. А ее, голубики, было так много... так много...Особенно жадно ел голубику Михалыч. Он просто поглощал ее, порой, по-моему, даже пережевывая стебли.

— Э-эх! - промычал он однажды, ощущая радость вегетарианца, - пожить бы на этом ягодном болоте месяц или два, и есть и есть голубику, чистую голубику, в которой нет всяких там животных жиров или белков. Вот здоровье накопить можно было бы, а!

— Но ты, Михалыч, был бы здесь не один, - Венер Гафаров показал на огромную кучу медвежьего помета.

Михалыч как-то вдруг всполошился и глуповато-радостно сказал:

— А я бы с ним подружился, с медведем-то, и мы бы с ним, медведем, паслись на этой голубичной поляне, кидая друг на друга ласковые взгляды и кушая голубику.

— Паслись бы, значит? - переспросил Венер Гафаров.

— Паслись бы, а чо? - проглотив очередную горсть голубики, сказал Михалыч.

— Паслись бы, значит, - зловеще повторил Венер Гафаров.

— Паслись бы, - гордо кивнул Михалыч, чувствуя, что Венер замышляет что-то каверзное.

— Скажи, Михалыч, а ведь рано или поздно наступит осень, начнет падать снежок и... придет время медведю ложиться в берлогу?

— Ну... придет такое время, - выдавил из себя Михалыч.

— А как только придет это время, медведь скажет тебе, Михалыч, мирно доедающему остатки пожухшей голубики на моховом болоте, следующее: «Я съем тебя, Михалыч! Наступило время ложиться в берлогу и сосать лапу!».

— Медведь такого никогда не скажет!!! Он будет моим другом! - негодующе воскликнул Михалыч.

— Будет именно так, - насупился Венер Гафаров, - ему, медведю-то, запас мяса на зиму нужен... а тут ты... «друг»... пасешься на голубичной полянке. Чо не съесть-то тебя, Михалыч?!

— Дружба превыше всего! - нелепо проговорил Михалыч.

— Дружба дружбой, а мясо мясом! - расставил точки над «i» Венер Гафаров.

— М... м... - Михалыч насупился.

— Но медведь успокоит тебя, Михалыч!

— Он скажет тебе: «Не расстраивайся Михалыч! Я тебя весной... выкакаю... на прекрасной брусничной полянке и ты опять будешь лежать под прекрасным весенним солнцем».

— Да-а-а, - выдавил из себя Михалыч.

И тут Венер Гафа-ров произнес странный монолог:

— Михалыч почувствовал, что мощные челюсти медведя стали перемалывать его шейные позвонки, а вслед за ними и другие части его тела. Ощущение хруста прошло в желудке, где на Михалыча полились струи соляной кислоты, которая стала размягчать раздробленное зубами и проглоченное тело Михалыча. Противно было ощущать размягчение своего тела, пусть не цельного, но тела... в желудке этого... предателя-медведя. Дальше размягченные куски тела Михалыча перекочевали в тонкий кишечник медведя, где Михалыч вдруг почувствовал, что и без того мягкие куски его тела начали распадаться на молекулы и уходить в кровь... этого предателя, который уже, наверное, сосал лапу. Но усилием воли Михалыч собрал себя в комок и остатками своего тела перекочевал в толстый кишечник. В толстом кишечнике было скучно, вокруг лежали кучи дерьма, но... шаг за шагом, миллиметр за миллиметром Михалыч продвигался к заветной цели - заднепроходному отверстию.

— Хватит, может, а?! - перебил Венера Михалыч, лежа на моховом болоте среди голубики.

Дослушай! - невозмутимо сказал Венер. - Итак, весной медведь выполнил свое обещание, - он вскакал тебя, Михалыч, на прекрасной брусничной полянке в виде довольно большой ку°кк дерьма. Светило солнце. И вдруг Михалыч почувствовал сшг^'толчки. Толчки все усиливались и усиливались. И тут Михалыч понял, что через его... уже дерьмовое тело... пробивается росток бруснички. Брусничка росла, росла, стала превращаться в брусничный кустик, а... дерьмовое тело Михалыча уменьшалось и уменьшалось, переходя своими дерьмово-телесными субстанциями в кустик бруснички. Вскоре наступило время, когда в Михалыче совсем не осталось дерьма, - оно все переработалось и превратилось в прекрасный кустик бруснички. Михалычу было очень хорошо, когда он, освободившись от своего «дерьмового» тела, рос под лучами холодного северного солнца. А через некоторое время Михалыч почувствовал, что на его... уже брусничном теле... появились выпуклости, - это росли ягоды брусники, прекрасной и вкусной брусники. Ягоды росли, росли и вскоре созрели. Более вкусных и аппетитных ягод никогда не вырастало на свете!

— Спасибо, что хоть что-то хорошее сказал, - выдавил из себя Михалыч, совсем погрузившись одним локтем в моховое болото, а другой рукой отгоняя комаров.

— Но тут пришел олень, - продолжал философствовать Венер Гафаров, - и съел брусничный кустик вместе с корнем.

— Меня что ли? - спросил Михалыч.

— И опять, - продолжал говорить Венер Гафаров, - Михалыч вошел в ротовую полость животного, на этот раз оленя, опять подвергся процессу пережевывания, опять перекочевал в тонкий кишечник, где его тело начало распадаться на молекулы и атомы и... опять добрался до толстого кишечника, откуда было уже недалеко до заветной жизненной цели - заднепроходного отверстия, чтобы почувствовать белый свет и понять, что ты не всегда бываешь... дерьмом.

— Да уж, - прокряхтел Михалыч.

— Так начался... м... м... оборот Михалыча в природе.

— Какой такой оборот? Говнооборот меня в природе что ли? - переспросил Михалыч.

— Ну, зачем так грубо?! - заметил Венер Гафаров. - Можно сказать мягче - дерьмооборот Михалыча в природе. Ведь мораль всей басни такова...

Какова?— Один раз превратишься в дерьмо, большечеловеком не станешь.

— Ты что, Венер, считаешь меня?..

— Ты извини, Михалыч, не о тебе напрямую шла речь, просто к слову пришлось, -проговорил Венер Гафаров.

Вспомнив эту историю, я снова взялся за свою желтую авторучку и подумал о том, что человек порой и не замечает, как он легко превращается в дерьмо, и всю череду его будущих жизней тогда можно назвать... дерьмообо-ротом (кого-либо) в Природе... только оттого, что всего лишь один раз он позволил себе превратиться в дерьмо... всего лишь один раз...

Стержень авторучки

Я внимательно-вни-мательно посмотрел на свою желтую авторучку... и понял, что главным средством против превращения тебя в дерьмо является все же... любовь, та самая любовь, о которой судачат на каждом углу.

Я стал делать беглые записи о любви, сумбурные какие-то записи, нелепые... как моя желтая авторучка; и вдруг... стержень моей желтой авторучки кончился. А мне показалось, что кончилась любовь.

—

Я позвонил дежурному водителю и позвал его к себе.

Черт побери! - вздохнул я..— Фарит! Тап эле минэ сары авторучка-ны! (Фарит! Разыщи мне желтую авторучку!) - сказал я ему по-татарски.

Шел двенадцатый час ночи.

— Кайдан табай-ым, сон, бит?! (Откуда найду! Поздно, ведь!), - удивился Фарит.

— Кайдан булса да, тап! (Где угодно, найди!) - проговорил я тоном, не терпящим возражений.

Фарит уехал искать желтую авторучку по ночным киоскам города. А я сидел, как последняя сволочь и... ждал, когда водитель Фарит привезет мне желтую авторучку... ночную желтую авторучку. Мне почему-то хотелось держать ее в руке.

Минут через сорок открылась дверь и послышался голос Фа-рита:

— Эрнст Рифгатович! Сары авторучкалар юк! Мин стержен-ны сатып алдым. Аны бит сары авторучкада алыштырып була! (Эрнст Рифгатович! Желтых авторучек нет! Я стержень купил. Поменять его можно в желтой авторучке!), - доложил сообразительный Фарит.

— Ярар (ладно)! - сказал я и взял у Фарита стержень.

Стержень... без желтой авторучки Я вынул старый стержень из желтой авторучки и вставил туда новый стержень. Он, этот новый стержень, быстро расписался и стал писать прямо-таки как старый стержень.

— Не всегда в жизни надо обновлять все! Можно обновить только стержень, а оболочку оставить старой! - подумал я.

А потом, с удовольствием почиркивая новым стержнем в старой желтой авторучке по огрызку бумаги, я стал думать о том, что, наверное, не так уж и важно иметь старую или новую любовь, но важно иметь ее в душе всегда.

— Надо всегда в душе иметь любовь! - шепотом проговориля. - Это так важно! Так важно!

Я откинулся на стуле и тут осознал, что дело не в оболочке, а в стержне. Оболочка может быть и дерьмовой, но вот, если стержень будет дерьмовым, то... писать будет невозможно. И как не везет тем людям, когда новый стержень оказывается дерьмовым! Ну, а если устроить самый натуральный «стержнеоборот в природе», то поиски идеального стержня вряд ли приведут к успеху, потому что все стержни пишут примерно одинаково, а законы «оборотов» в Природе чаще всего сводятся к «дерьмообороту», поскольку в Природу, Великую Природу, заложен принцип не оборотов, а принцип восходящей спирали... когда ты, обычный земной человек, взяв, например, в руки... желтую авторучку с новым стержнем, начнешь записывать для людей такие стержневые мысли, прочитав которые люди... пусть в мыслях... пусть в мечте... поднялись бы на новый уровень развития по спирали, через какое-то время поняв, что все начинается с мысли. А мысль, извините, материальна.Я почесал свой почти лысый затылок, ощутил его противную гладкость и, слегка комплексуя от не очень красивой части моей «оболочки», понял, что «дерьмообороты» имеют, наверное, обратную спираль, то есть спираль, спускающуюся вниз. Я вспомнил шуточный разговор Венера Гафарова с Михалычем и, похлопав веками, осознал, что и в самом деле, ведь, Михалыч, один раз превратившись в дерьмо в утробе медведя и... будучи выложенным в виде куска дерьма на лоно Природы, в последующем «дерьмообо-роте» через утробу оленя, съевшего брусничку (выросшую на дерьме медведя), имеет в себе уже значительно меньше дерьма, а... в последующем «дерьмообороте» (например, через утробу мыши) будет иметь в себе совсем мало дерьма и, в конце концов, «дерьмо-оборот» за «дерьмооборотом», превратится в чистейшее духовное существо, которое поймет, что в будущем никогда нельзя допускать того, чтобы твой стержень стал дерьмовым (независимо от состояния оболочки!), поскольку, если твой стержень стал дерьмовым, рано или поздно начнется фатальный дерьмооборот тебя в Природе, очищающий, кстати, тебя (дурака!) путем сведения тебя в нуль, чтобы опять тебе (дураку!) стартовать с нуля... из-за твоей дурости.

Поэтому, мне кажется, так важно ощутить свой стержень в себе самом и использовать «чернила» этого стержня во имя своего собственного духовного прогресса, чтобы прогрессировать и прогрессировать (духовно!) до той стадии, когда твой стержень исчерпает свои «чернила» и наступит время менять старый стержень на новый в виде... новой жизни, в которую так важно вступать на более высоком обороте спирали, при вхождении в которую Вы увидите, что стержень Ваш стал толще и... «чернил» в нем стало больше.

Ну, а если Вы так и прочиркали по огрызкам бумаг всю свою жизнь и израсходовали на это весь свой стержень, то... наверное, все так и останется по-прежнему в будущей жизни. А если Вы водили кончиком стержня по дерьму, рисуя на нем узоры, то, поверьте, что в следующей жизни Ваш стержень станет тоненьким-тоненьким и будет гнуться (когда Вы будете писать), в какую бы толстую «оболочку» Вы не вставили этот тонюсенький «стержень».

Я потрогал свое левое ухо. Оно было большим и, как локатор, повернутым кпереди. Я потрогал свое правое ухо - оно тоже было

«локатороподобным». В общем, лопоухим я был... и есть.

— Может быть уши, направленные вперед, есть признак прогрессивного человека, стремящегося вперед? - подумал я.

Я отогнул левое ухо назад и отпустил его. «Шлеп!» - раздалось около уха и оно, ухо, встало на свое лопоухое место. Я отогнул правое ухо, и оно тоже со звуком «Шлеп!» встало на свое привычное... лопоухое... место.

Я, как врач, понимал, что лопо-ухость не является признаком красоты и, тем более, ума. Мне даже обидно стало за то, что моя душа не хотела осознать значимость ушей, направленных вперед... как у меня. Я вспомнил, что в ходе своей хирургической жизни, я исправлял лопоухо сть у многих людей, то есть возвращал уши в «культурное» состояние. Но я также припомнил, что от этого люди с «уже культурными ушами» умнее не становились. Я бы даже сказал, что шарм у них (лопоухий!) пропадал и... стремления вперед (к вершинам...) убавлялось. Да и «локаторы» свои они стали к говорящему (шепотом, например) человеку поворачивать... вместес головой, принимая позу слушающего одним ухом человека, когда он на тебя косит глазами и подставляет под звуки (издаваемые тобой!) одно из «культурных» ух, то есть ушей. Лопоухому-то (типа меня!) лучше, - он сразу два уха подставляет и прямо в глаза смотрит, а не косит. Удивительно, вообще-то, почему же не все люди лопоухие?

Видимо, все-таки, потому, что Бог, создавая человека, сделал акцент на том, что главными органами чувств человека являются не уши (даже лопоухие!), а... глаза. Ведь именно через глаза человека видна любовь, без наличия которой в «стержне» никакие «чернила» писать не будут, да и уши будут слышать не то, что надо... даже лопоухие.