Мемориальная доска на месте казни декабристов. Памятник на месте казни декабристов

Начальник кронверка позднее рассказывал: «Когда были отняты скамьи из-под ног, верёвки оборва­лись, и трое преступников... рухнули в яму, прошибив тяжестью своих тел и оков настланные над ней доски. Запасных верёвок не было, их спе­шили достать в ближайших лавках, но было раннее утро, всё было за­перто, почему исполнение казни промедлилось. Однако операция была повторена и на этот раз со­вершилась удачно». Санкт-петер­бургский же генерал-губернатор П. В. Голенищев-Кутузов во «всепод­даннейшем донесении» Николаю I лаконично сообщал: «Экзекуция кон­чилась с должной тишиной и поряд­ком как со стороны бывших в строю войск так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопыт­ности наших палачей и неумению устраивать виселицы при первом разе трое, а именно Рылеев, Каховский и Муравьёв — сорвались, но вскоре были опять повешены и по­лучили заслуженную смерть».

Осуждённые по первому разря­ду (Никита Муравьёв, Сергей Трубец­кой, Иван Пущин, Евгений Оболен­ский, Вильгельм Кюхельбекер и др.) были приговорены к каторжным ра­ботам. На разные сроки каторги осу­дили около 100 обвиняемых; 9 офи­церов были разжалованы в рядовые. Будущих каторжан выстроили во дворе крепости, лишили дворянства и чинов, сожгли в кострах сорван­ные с них мундиры, сломали над их головами шпаги. Такой же унизи­тельной процедуре подвергли мо­ряков на флагманском корабле в Кронштадте, их эполеты и мундиры бросили за борт.

Тяжёлая участь ждала и других осуждённых, но на самое бесчело­вечное наказание обрекли солдат: 178 человек прогнали через тысяч­ный строй со шпицрутенами от 1 до 12 раз (что по сути дела равнялось смертной казни), многих избили палками и розгами. Немалое число солдат попали в действующую ар­мию на Кавказ.

В июле 1826 г. осуждённых на­чали отправлять на каторгу в Си­бирь. Один день надежды был опла­чен десятилетиями страданий...

КАНДАЛЬНЫЙ ТРАКТ

17 июля 1826 г. начальник Главно­го штаба И. И. Дибич разработал секретную директиву, в которой по повелению государя подробно оп­ределил порядок «рассылки по на­значению» осуждённых декабри­стов. Особо опасных для трона преступников предполагалось везти по «кандальному тракту» от Петер­бурга до Иркутска через Ярославль, Вятку, Пермь, Екатеринбург, Томск, Красноярск. Следующие с ними жандармы и фельдъегери должны были соблюдать всевозможные пре­досторожности. Арестантов закова­ли в «железа», переодели в серые куртки и штаны грубого солдат­ского сукна.

21 июля 1826 г. на четырёх те­легах в сопровождении фельдъеге­ря и четырёх жандармов в Сибирь отправилась первая партия ссыль­ных: В. Л. Давыдов, А. 3. Муравьёв, Е. П. Оболенский, А. И. Якубович. 23 июля со второй партией по этапу уехали С. Г. Волконский, С. П. Трубец­кой, братья Борисовы. До 4 августа увезли ещё 19 декабристов, затем высылка временно прекратилась — не хватало сопровождающих, а гнать декабристов с колоннами других ка­торжников правительство боялось. Три месяца добирались до своих «ка­торжных нор» первые сосланные де­кабристы. В конце октября 1826 г. они были доставлены на Благодатский рудник.

Декабрист М. А. Бестужев вспо­минал, в каких тяжёлых условиях вез­ли в Читинский острог его брата Н. А. Бестужева, И. И. Горбачевского, А. П. Барятинского и его самого: «Фельдъегерь, вёзший нас (Чернов), был существо гнусное, который из ко­рыстолюбия, чтоб не отдавать прого­нов (дорожных денег. — Прим. ред.), где их у него требовали или где он по­дозревал, что их потребуют, загонял лошадей, а... загнать курьерских лоша­дей нелегко, и для этого он гнал и в хвост, и в голову, и часто наша жизнь висела на волоске... Кормил он нас одним молоком и простоквашей, ни­где не останавливался для отдыха, так что мы, наконец, потребовали от него, чтобы он нам показал инструкцию, и ежели в ней нет ему положительного приказания убить нас, то мы будем на него жаловаться в первом городе. Он присмирел, дал нам временный от­дых, тем более что у некоторых из нас, особенно у меня, не имеющего и доселе способности спать дорогой, начали показываться признаки белой горячки. Но его кротость продолжа­лась недолго: снова он начал неистов­ствовать и трижды чуть не раздробил нас вдребезги.

Не доезжая до Тобольска, не помню в каком городе, нас ожидал сенатор Куракин, имевший, по его словам, приятное поручение узнать о наших нуждах, не имеем ли жа­лоб... Когда мы объявили, что ни в чём не нуждаемся, ни на кого не жа­луемся, ничего не хотим просить у него, я объявил просто, без жалобы, что кузнец в Шлиссельбурге второ­пях заковал мои ноги вперевёрт, что железа растёрли мне ноги и я не могу ходить.

— Чего же вы хотите? — спро­сил он с удивлением.

— Как чего, ваше сиятельство? Чтобы вы приказали меня заковать как следует: это должен бы сделать наш фельдъегерь, но он не хотел.

— Извините, я этого сделать не могу, — ответил он, вежливо кла­няясь».

Большая часть ссыльнокаторж­ных (около 70 человек) были собра­ны в Читинском остроге. Другие де­кабристы оказались на Зерентуйском руднике. Условия работы на всех руд­никах были тяжёлыми, особенно до­саждали оковы (их сняли только в 1829 г.). Кормили каторжников сквер­но, в каземате приходилось спать «в три этажа», донимали насекомые. Но сильнее всего страдали бывшие заго­ворщики — офицеры, дворяне, обра­зованные люди — от оскорблений и унижений, чинимых комендантом и охраной.

ЖЁНЫ ДЕКАБРИСТОВ

За осуждёнными декабристами по­следовали в Сибирь их отважные жёны, невесты, матери, сестры. Они шли на добровольное изгнание, не­смотря на слёзы родственников, многочисленные препятствия, про­тиводействие властей.

Дамы, принадлежавшие к бла­городному сословию, получившие нередко аристократическое воспи­тание, вечно окружённые много­численной прислугой, бросили уют­ные усадьбы ради того, чтобы жить рядом с близкими им людьми, не­взирая на любые лишения, как про­столюдинки. На протяжении полуто­ра столетий Россия хранит светлую память о них.

Женщинами-декабристками дви­гала не только любовь к мужьям, братьям, сыновьям, но и высокое сознание общественного долга, представление о чести. Выдающий­ся врач-терапевт Н. А. Белоголовый, воспитанник декабристов, говорил о них как о «высоких и цельных по своей нравственной силе типах русских женщин». Он видел в них «классические образцы самоотвер­женной любви, самопожертвования и необычайной энергии, образцы, какими вправе гордиться страна, вырастившая их».

Однако мало было решиться навсегда уехать за близкими в Сибирь — женщинам приходилось долго и упорно добиваться у царя разрешения на отъезд. Николай I опасался общественного резонанса, вызванного героизмом родовитых дворянок. Царь полагал, что это возбудит «слишком много участия» к сосланным. Выезжающие в Си­бирь супруги декабристов были обязаны подписать документ, в ко­тором говорилось, что они превра­щаются в жён ссыльнокаторжных с потерей всех дворянских прав и привилегий. «Дети, которые при­живутся (родятся. — Прим. ред.) в Сибири, поступят в казённые завод­ские крестьяне», — гласила подпис­ка. Детей, родившихся до восстания, брать с собой не разрешалось. Но и эти зловещие предостережения не остановили женщин. Доброжела­телям, изумлённым стремлением М. Н. Волконской последовать за му­жем в каторжные места, она отвечала: «Что же тут удивительного? Пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое». Она име­ла в виду жён крестьян и рабочих, сосланных в Сибирь.

Е. И. Трубецкой первой из 19 героических женщин-декабристок удалось получить разрешение вы­ехать в Сибирь. Она добралась до Иркутска в начале сентября 1826 г. и пробыла там почти пять месяцев.

Гражданский губернатор Цейдлер в соответствии с инструкцией из сто­лицы изъял у неё все деньги и дра­гоценности, а за дорогу до Благодатского рудника, где находился Сергей Трубецкой, нужно было пла­тить из собственных средств. Екате­рина Ивановна выехала из Иркутска 20 января 1827 г., а в ночь на 21 ян­варя на той же квартире остано­вилась княгиня Волконская (ей уда­лось в затейливой причёске спрятать 700 рублей ассигнациями). 28 янва­ря в Иркутск прибыла жена «неисто­вого Никиты» — Александра Григорьевна Муравьёва. Женщины встретились. Муравьёва везла всем каторжным декабристам пушкинское стихотворение «Во глу­бине Сибирских руд...», а лицейскому другу поэта И.И. Пущину — стихи «Мой первый друг, мой друг бесцен­ный!..». Муравьёва переписала посла­ния А. С. Пушкина на носовой пла­ток, выучила их наизусть. Она же рассказала, что поэт с грустью гово­рил ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в своё общество: я не стоил этой чес­ти». Спустя несколько дней верные жёны встретились с мужьями.

За ними прибыли на каторгу А. И. Давыдова, Н. Д. Фонвизина, Е. П. Нарышкина, А. В. Ентальцева (Чи­тинский острог), М. К. Юшневская, А. В. Розен (Петровский Завод). Кроме жён декабристов пожелали стать изгнанницами и другие женщи­ны: в 1838 г. в Селенгинске обосновались мать и сестра декабриста К. П. Торсона; в 1847 г. — немолодые уже сёстры ссыльных Бесту­жевых Елена, Ольга, Ма­рия. Их мать, не получив царского дозволения на переезд с дочерьми, от горя скончалась. П. М. Му­равьёва приехала к мужу в Верхнеудинск со своими сёстрами — княжнами Ша­ховскими (Варвара была не­вестой декабриста П. А. Муханова, а Марфа стала второй женой А. Н. Муравьёва после смерти старшей сестры). Огромные сложности на пути к своим женихам преодолели француженки П. Гебль (в замужестве П.Е. Анненкова) и К. Ле-Дантю (после венчания К.П. Ивашёва).

Декабристки старались скрасить тяжкую жизнь всем обитателям ост­рогов, были им утешением, брали на себя труд писать сотни писем от имени лишённых права переписки арестантов, через родных выписыва­ли в столицах необходимую литера­туру, врачевали раны от кандалов. Женщины образовали небольшую колонию. «Всё было общее — печали и радости, всё разделялось, во всём друг другу сочувствовали. Всех свя­зывала тесная дружба, а дружба по­могала переносить неприятности и заставляла забывать многое», — писала впоследствии Анненкова. Особенно много внимания уделяли они тем, чьи жёны так и не смогли добиться разрешения на переезд в Сибирь или отреклись от ссыльных.

К Артамону Муравьёву рвалась его супруга, но из-за болезни не была отпущена. Она тосковала, все стены её комнаты были увешаны картинами с изображениями тем­ниц, узников, истязаний.

Ссыльные, поддерживаемые «секретными барынями» (так звали декабристок в народе), испытывали чувство внутренней свободы. И это несмотря на каторжные работы и нищенский быт. Они жили созна­нием величия дела, за которое по­шли на жертвы, стремились к но­вым знаниям. В Читинском остроге декабристы устроили «каторжную академию», в которой учились друг у друга: лекции по военной истории и стратегии читал Н. М. Муравьёв; математике обучали И. И. Горбачев­ский, Н. В. Басаргин, П. С. Бобрищев-Пушкин; физике, химии и анатомии — доктор Ф. Б. Вольф; ас­трономии — Ф. Ф. Вадковский; заня­тия по истории русской литературы проводил поэт А. И. Одоевский; по философии — Е. П. Оболенский; по русской истории — А. О. Корнилович и П. А. Муханов. В казематах была коллективная библиотека. Же­лающие изучали иностранные язы­ки. Уже тогда умственная работа стала законом жизни ссыльных, они пытались продолжать научные изыскания.

Постепенно декабристы нала­живали свой быт: для неимущих вы­делялись средства из общей казны, распределялись обязанности по об­служиванию общих нужд. Наивыс­шего расцвета эти начинания до­стигли в Петровском Заводе, куда в 1830 г. перевели большую часть ссыльных. Им несколько улучшили условия жизни: сняли оковы, разрешили жёнам (бездетным) жить в каземате, позволили отдыхать от работы на руднике. Но и здесь приходилось терпеть лишения, бороть­ся за улучшение положения. Му­равьёва так писала отцу о каземате для 100 заключённых в Петровском Заводе: «Во-первых, тюрьма вы­строена на болоте, во-вторых, зда­ние не успело просохнуть, в-треть­их, хотя печь и топят два раза в день, но она не даёт тепла; и это в сентябре. В-четвёртых, здесь темно: искусственный свет необходим днём и ночью; за отсутствием окон нель­зя проветривать комнаты». Это и другие сообщения декабристских жён, хотя и задерживались властя­ми, но всё-таки попадали в столицу и вызывали возмущение. Император велел исправить тюремное строе­ние — в нём прорубили небольшие окна под потолком. Узники сколо­тили подставки под ними и могли читать при дневном свете.

ПУТЬ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Декабристы не замыкались в своём кругу, тесно общались с местным населением. Они открывали школы для детей, куда стремились и взрос­лые (даже женатые). В их домах вос­питывались сироты и дети из совсем бедных семей. Декабрист В. Ф. Ра­евский в одном из писем заметил: «Чтобы исправить, спасти народ, не­обходима повсеместная обязатель­ная грамотность». Так думали все де­кабристы в Сибири. Многие из них, создавая библиотеки и музеи, гото­вили своих школьных учеников к поступлению в высшие учебные за­ведения, к государственной службе. Декабристки на поселении открыва­ли даже музыкальные школы. Пре­восходным врачом был Вольф, ему помогал Артамон Муравьёв, немного знавший тибетскую медицину. О больных заботились также жёны и сёстры декабристов: приносили им лекарства и продукты.

С. Г. Волконский в 1861 г.