Начальник кронверка позднее рассказывал: «Когда были отняты скамьи из-под ног, верёвки оборвались, и трое преступников... рухнули в яму, прошибив тяжестью своих тел и оков настланные над ней доски. Запасных верёвок не было, их спешили достать в ближайших лавках, но было раннее утро, всё было заперто, почему исполнение казни промедлилось. Однако операция была повторена и на этот раз совершилась удачно». Санкт-петербургский же генерал-губернатор П. В. Голенищев-Кутузов во «всеподданнейшем донесении» Николаю I лаконично сообщал: «Экзекуция кончилась с должной тишиной и порядком как со стороны бывших в строю войск так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопытности наших палачей и неумению устраивать виселицы при первом разе трое, а именно Рылеев, Каховский и Муравьёв — сорвались, но вскоре были опять повешены и получили заслуженную смерть».
Осуждённые по первому разряду (Никита Муравьёв, Сергей Трубецкой, Иван Пущин, Евгений Оболенский, Вильгельм Кюхельбекер и др.) были приговорены к каторжным работам. На разные сроки каторги осудили около 100 обвиняемых; 9 офицеров были разжалованы в рядовые. Будущих каторжан выстроили во дворе крепости, лишили дворянства и чинов, сожгли в кострах сорванные с них мундиры, сломали над их головами шпаги. Такой же унизительной процедуре подвергли моряков на флагманском корабле в Кронштадте, их эполеты и мундиры бросили за борт.
Тяжёлая участь ждала и других осуждённых, но на самое бесчеловечное наказание обрекли солдат: 178 человек прогнали через тысячный строй со шпицрутенами от 1 до 12 раз (что по сути дела равнялось смертной казни), многих избили палками и розгами. Немалое число солдат попали в действующую армию на Кавказ.
В июле 1826 г. осуждённых начали отправлять на каторгу в Сибирь. Один день надежды был оплачен десятилетиями страданий...
КАНДАЛЬНЫЙ ТРАКТ
17 июля 1826 г. начальник Главного штаба И. И. Дибич разработал секретную директиву, в которой по повелению государя подробно определил порядок «рассылки по назначению» осуждённых декабристов. Особо опасных для трона преступников предполагалось везти по «кандальному тракту» от Петербурга до Иркутска через Ярославль, Вятку, Пермь, Екатеринбург, Томск, Красноярск. Следующие с ними жандармы и фельдъегери должны были соблюдать всевозможные предосторожности. Арестантов заковали в «железа», переодели в серые куртки и штаны грубого солдатского сукна.
21 июля 1826 г. на четырёх телегах в сопровождении фельдъегеря и четырёх жандармов в Сибирь отправилась первая партия ссыльных: В. Л. Давыдов, А. 3. Муравьёв, Е. П. Оболенский, А. И. Якубович. 23 июля со второй партией по этапу уехали С. Г. Волконский, С. П. Трубецкой, братья Борисовы. До 4 августа увезли ещё 19 декабристов, затем высылка временно прекратилась — не хватало сопровождающих, а гнать декабристов с колоннами других каторжников правительство боялось. Три месяца добирались до своих «каторжных нор» первые сосланные декабристы. В конце октября 1826 г. они были доставлены на Благодатский рудник.
Декабрист М. А. Бестужев вспоминал, в каких тяжёлых условиях везли в Читинский острог его брата Н. А. Бестужева, И. И. Горбачевского, А. П. Барятинского и его самого: «Фельдъегерь, вёзший нас (Чернов), был существо гнусное, который из корыстолюбия, чтоб не отдавать прогонов (дорожных денег. — Прим. ред.), где их у него требовали или где он подозревал, что их потребуют, загонял лошадей, а... загнать курьерских лошадей нелегко, и для этого он гнал и в хвост, и в голову, и часто наша жизнь висела на волоске... Кормил он нас одним молоком и простоквашей, нигде не останавливался для отдыха, так что мы, наконец, потребовали от него, чтобы он нам показал инструкцию, и ежели в ней нет ему положительного приказания убить нас, то мы будем на него жаловаться в первом городе. Он присмирел, дал нам временный отдых, тем более что у некоторых из нас, особенно у меня, не имеющего и доселе способности спать дорогой, начали показываться признаки белой горячки. Но его кротость продолжалась недолго: снова он начал неистовствовать и трижды чуть не раздробил нас вдребезги.
Не доезжая до Тобольска, не помню в каком городе, нас ожидал сенатор Куракин, имевший, по его словам, приятное поручение узнать о наших нуждах, не имеем ли жалоб... Когда мы объявили, что ни в чём не нуждаемся, ни на кого не жалуемся, ничего не хотим просить у него, я объявил просто, без жалобы, что кузнец в Шлиссельбурге второпях заковал мои ноги вперевёрт, что железа растёрли мне ноги и я не могу ходить.
— Чего же вы хотите? — спросил он с удивлением.
— Как чего, ваше сиятельство? Чтобы вы приказали меня заковать как следует: это должен бы сделать наш фельдъегерь, но он не хотел.
— Извините, я этого сделать не могу, — ответил он, вежливо кланяясь».
Большая часть ссыльнокаторжных (около 70 человек) были собраны в Читинском остроге. Другие декабристы оказались на Зерентуйском руднике. Условия работы на всех рудниках были тяжёлыми, особенно досаждали оковы (их сняли только в 1829 г.). Кормили каторжников скверно, в каземате приходилось спать «в три этажа», донимали насекомые. Но сильнее всего страдали бывшие заговорщики — офицеры, дворяне, образованные люди — от оскорблений и унижений, чинимых комендантом и охраной.
ЖЁНЫ ДЕКАБРИСТОВ
За осуждёнными декабристами последовали в Сибирь их отважные жёны, невесты, матери, сестры. Они шли на добровольное изгнание, несмотря на слёзы родственников, многочисленные препятствия, противодействие властей.
Дамы, принадлежавшие к благородному сословию, получившие нередко аристократическое воспитание, вечно окружённые многочисленной прислугой, бросили уютные усадьбы ради того, чтобы жить рядом с близкими им людьми, невзирая на любые лишения, как простолюдинки. На протяжении полутора столетий Россия хранит светлую память о них.
Женщинами-декабристками двигала не только любовь к мужьям, братьям, сыновьям, но и высокое сознание общественного долга, представление о чести. Выдающийся врач-терапевт Н. А. Белоголовый, воспитанник декабристов, говорил о них как о «высоких и цельных по своей нравственной силе типах русских женщин». Он видел в них «классические образцы самоотверженной любви, самопожертвования и необычайной энергии, образцы, какими вправе гордиться страна, вырастившая их».
Однако мало было решиться навсегда уехать за близкими в Сибирь — женщинам приходилось долго и упорно добиваться у царя разрешения на отъезд. Николай I опасался общественного резонанса, вызванного героизмом родовитых дворянок. Царь полагал, что это возбудит «слишком много участия» к сосланным. Выезжающие в Сибирь супруги декабристов были обязаны подписать документ, в котором говорилось, что они превращаются в жён ссыльнокаторжных с потерей всех дворянских прав и привилегий. «Дети, которые приживутся (родятся. — Прим. ред.) в Сибири, поступят в казённые заводские крестьяне», — гласила подписка. Детей, родившихся до восстания, брать с собой не разрешалось. Но и эти зловещие предостережения не остановили женщин. Доброжелателям, изумлённым стремлением М. Н. Волконской последовать за мужем в каторжные места, она отвечала: «Что же тут удивительного? Пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое». Она имела в виду жён крестьян и рабочих, сосланных в Сибирь.
Е. И. Трубецкой первой из 19 героических женщин-декабристок удалось получить разрешение выехать в Сибирь. Она добралась до Иркутска в начале сентября 1826 г. и пробыла там почти пять месяцев.
Гражданский губернатор Цейдлер в соответствии с инструкцией из столицы изъял у неё все деньги и драгоценности, а за дорогу до Благодатского рудника, где находился Сергей Трубецкой, нужно было платить из собственных средств. Екатерина Ивановна выехала из Иркутска 20 января 1827 г., а в ночь на 21 января на той же квартире остановилась княгиня Волконская (ей удалось в затейливой причёске спрятать 700 рублей ассигнациями). 28 января в Иркутск прибыла жена «неистового Никиты» — Александра Григорьевна Муравьёва. Женщины встретились. Муравьёва везла всем каторжным декабристам пушкинское стихотворение «Во глубине Сибирских руд...», а лицейскому другу поэта И.И. Пущину — стихи «Мой первый друг, мой друг бесценный!..». Муравьёва переписала послания А. С. Пушкина на носовой платок, выучила их наизусть. Она же рассказала, что поэт с грустью говорил ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в своё общество: я не стоил этой чести». Спустя несколько дней верные жёны встретились с мужьями.
За ними прибыли на каторгу А. И. Давыдова, Н. Д. Фонвизина, Е. П. Нарышкина, А. В. Ентальцева (Читинский острог), М. К. Юшневская, А. В. Розен (Петровский Завод). Кроме жён декабристов пожелали стать изгнанницами и другие женщины: в 1838 г. в Селенгинске обосновались мать и сестра декабриста К. П. Торсона; в 1847 г. — немолодые уже сёстры ссыльных Бестужевых Елена, Ольга, Мария. Их мать, не получив царского дозволения на переезд с дочерьми, от горя скончалась. П. М. Муравьёва приехала к мужу в Верхнеудинск со своими сёстрами — княжнами Шаховскими (Варвара была невестой декабриста П. А. Муханова, а Марфа стала второй женой А. Н. Муравьёва после смерти старшей сестры). Огромные сложности на пути к своим женихам преодолели француженки П. Гебль (в замужестве П.Е. Анненкова) и К. Ле-Дантю (после венчания К.П. Ивашёва).
Декабристки старались скрасить тяжкую жизнь всем обитателям острогов, были им утешением, брали на себя труд писать сотни писем от имени лишённых права переписки арестантов, через родных выписывали в столицах необходимую литературу, врачевали раны от кандалов. Женщины образовали небольшую колонию. «Всё было общее — печали и радости, всё разделялось, во всём друг другу сочувствовали. Всех связывала тесная дружба, а дружба помогала переносить неприятности и заставляла забывать многое», — писала впоследствии Анненкова. Особенно много внимания уделяли они тем, чьи жёны так и не смогли добиться разрешения на переезд в Сибирь или отреклись от ссыльных.
К Артамону Муравьёву рвалась его супруга, но из-за болезни не была отпущена. Она тосковала, все стены её комнаты были увешаны картинами с изображениями темниц, узников, истязаний.
Ссыльные, поддерживаемые «секретными барынями» (так звали декабристок в народе), испытывали чувство внутренней свободы. И это несмотря на каторжные работы и нищенский быт. Они жили сознанием величия дела, за которое пошли на жертвы, стремились к новым знаниям. В Читинском остроге декабристы устроили «каторжную академию», в которой учились друг у друга: лекции по военной истории и стратегии читал Н. М. Муравьёв; математике обучали И. И. Горбачевский, Н. В. Басаргин, П. С. Бобрищев-Пушкин; физике, химии и анатомии — доктор Ф. Б. Вольф; астрономии — Ф. Ф. Вадковский; занятия по истории русской литературы проводил поэт А. И. Одоевский; по философии — Е. П. Оболенский; по русской истории — А. О. Корнилович и П. А. Муханов. В казематах была коллективная библиотека. Желающие изучали иностранные языки. Уже тогда умственная работа стала законом жизни ссыльных, они пытались продолжать научные изыскания.
Постепенно декабристы налаживали свой быт: для неимущих выделялись средства из общей казны, распределялись обязанности по обслуживанию общих нужд. Наивысшего расцвета эти начинания достигли в Петровском Заводе, куда в 1830 г. перевели большую часть ссыльных. Им несколько улучшили условия жизни: сняли оковы, разрешили жёнам (бездетным) жить в каземате, позволили отдыхать от работы на руднике. Но и здесь приходилось терпеть лишения, бороться за улучшение положения. Муравьёва так писала отцу о каземате для 100 заключённых в Петровском Заводе: «Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не даёт тепла; и это в сентябре. В-четвёртых, здесь темно: искусственный свет необходим днём и ночью; за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты». Это и другие сообщения декабристских жён, хотя и задерживались властями, но всё-таки попадали в столицу и вызывали возмущение. Император велел исправить тюремное строение — в нём прорубили небольшие окна под потолком. Узники сколотили подставки под ними и могли читать при дневном свете.
ПУТЬ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Декабристы не замыкались в своём кругу, тесно общались с местным населением. Они открывали школы для детей, куда стремились и взрослые (даже женатые). В их домах воспитывались сироты и дети из совсем бедных семей. Декабрист В. Ф. Раевский в одном из писем заметил: «Чтобы исправить, спасти народ, необходима повсеместная обязательная грамотность». Так думали все декабристы в Сибири. Многие из них, создавая библиотеки и музеи, готовили своих школьных учеников к поступлению в высшие учебные заведения, к государственной службе. Декабристки на поселении открывали даже музыкальные школы. Превосходным врачом был Вольф, ему помогал Артамон Муравьёв, немного знавший тибетскую медицину. О больных заботились также жёны и сёстры декабристов: приносили им лекарства и продукты.
С. Г. Волконский в 1861 г.