Право Северных стран

Общеевропейское влияние на экономические, социальные и культурные отношения на Севере Европы п рассматрива­емый период, т. е. с начала XIX ло начала XX и»., прежде всего было связано с превращением Германии п мировую державу. Тридцатилетняя война в XVII в. значительно сни­зила роль Германии, влияние которой на Севере Европы во второй половине XVII в. и в XVIII в. балансировалось ростом влияния Франции. Но Германия смогла восстановиться уди­вительно быстро. Уже в начале XVIII в. немецкие государ­ства превзошли свой прежний экономический потенциал, и в середине столетия прирост населения в Германии был выше, чем во Франции. Между тем Французская революция выли­лась в важнейший процесс всеобъемлющей европейской демократической революции, которая превратила Францию в идеологическую, военную и культурную державу. Поражение Наполеона и возвращение Франции к ее "естественным" геог­рафическим границам не означали немедленного конца французской идеологической гегемонии, во всяком случае не в Швеции, которая приобрела наполеоновского маршала в качестве короля. Но усилившееся влияние со стороны Герма­нии, особенно Пруссии, можно было проследить в Северных странах уже в 20-х годах XIX в., и оно от десятилетия к деся­тилетию все больше давало знать о себе как в политической, так и в социальной и культурной областях, в особенности в правовой культуре. К концу столетия промышленная Герман­ская империя, кроме Англии, стала важнейшим торговым партнером для Дании и Швеции и имела большое значение как для Финляндии, так и для Норвегии.

Однако с политической точки зрения различия были велики между входившей в состав России Финляндией и суве­ренными государствами Данией, Норвегией и Швецией, пусть даже Норвегия и Швеция были объединены с точки зрения государственного права слабой личной унией. В 50-х и 60-х годах XIX в. эти независимые государства противостояли, с одной стороны, России, а с другой - Пруссии с ее растущим политическим весом и военной силой; скандинавизм стал, в частности, реакцией на угрозы со стороны германского наци­онализма в отношении Дании с ее старинными интересами в Шлезвиге-Гольштейне. Однако за этим скандинавизмом не стояла никакая реальная политика с позиции силы; как в Швеции, так и в Норвегии отсутствовали политическая воля или военные ресурсы для военного вмешательства на сто­роне Дании. Наиболее важным и действительным завоева­нием скандинавской идеи на будущее стало северное сотруд­ничество в области законодательства, которое принесло

серьезные результаты, хотя и не настолько большие, на какие надеялись некоторые из его инициаторов.

После лихорадки скандинавизма в Скандинавии прои­зошло достаточно быстрое приспособление к политическим реальностям. В рамках политики нейтралитета, которая впер­вые будет нарушена только во время второй мировой войны, Скандинавские страны балансировали между блоками раз­личных держав и, между тем, пользовались капиталами Гер­мании, Англии и Франции для собственной индустриа­лизации.

Под воздействием процесса индустриализации происхо­дили перемены в социальных структурах Северных стран. Средневековое сословное общество, в котором четыре сосло­вия, каждое со своими социальными задачами и своими при­вилегиями, еще в начале XIX в. составляли сам фундамент общественной жизни, благодаря индустриализации превра­тилось в классовое общество бурхуазно-капиталистического типа. Работодатели со своими организациями противостояли рабочим, а затем постепенно и всем трудящимся с их органи­зациями. Это привело к созданию баланса власти, где обо­юдная угроза раскалывающих общество забастовок или, в свою очередь, локаутов сильно способствовало внутреннему мирному развитию. Можно сказать, что угроза крупной заба­стовки или всеобщего локаута действовала так же, как и угроза родовой вражды в старые времена; мир в обоих типах общества поддерживался, как правило, вследствие своего рода баланса террора.

Такой процесс развития был общеевропейским и протекал на Севере Европы под влиянием, в первую очередь, Герма­нии, а также Англии. Большое значение имело то, что рабо­чие движения в Северных странах испытывали очень силь­ное воздействие рассудительной и ответственной немецкой социал-демократии. Немецкое воздействие было решающим и для консерваторов, для которых социально-консерватив­ные реформы Бисмарка были важным примером. С другой стороны, либералы взяли свои идеологические образцы из Англии (Бентам, Адам Смит и Джон Стюарт Милль).

Превращение государственного устройства из самодер­жавной в конституционную монархию (Дания и соответст­венно Швеция-Норвегия), а также уход от власти аристокра­тии имели форму мирного исчезновения их позиций. В скан­динавских странах не было никакой революции типа Фран­цузской, ни даже какой-нибудь революции типа Февральской, хотя революционные волны бурных конвульсий на конти­ненте в 1848 г. вызвали политическую реакцию в Дании в форме превращения самодержавной монархии в конституци­онную в 1849 г.

Примечательно спокойное внутреннее общественное раз­витие на Севере Европы в XIX в. и начале XX в. в сравнении

с большинством других европейских стран. Важной причиной этого, вероятно, была более или менее характерная для всех четырех государств сохранившаяся со времен Развитого сре­дневековья свобода крестьянехого сословия, что постоянно оставалось фактором политической власти, которым нельзя было пренебречь. Даже в Дании, где положение крестьян было хуже вплоть до середины XIX в., крестьянское населе­ние играло роль политического фактора. Кроме того, были сильны традиции соблюдения законности. Со времен приня­тия христианства Северные страны были правовыми госу­дарствами в том смысле, что выработанные в результате свободных переговоров между сословиями правовые положе­ния, как правило, уважались. Кроме того, датские и шведские самодержавные короли вовсе не стояли над всеми законами, поскольку они считались ответственными перед Богом, а в теологии христианской морали имелись четкие положения того, что было позволено монарху.

Таким образом, переход к всеобщему избирательному праву и парламентской демократии в Скандинавских странах произошел довольно безболезненно. Напротив, Финляндию в 1918 г. постигла катастрофа гражданской войны. Причины этого несчастья слишком сложны, чтобы их здесь касаться; достаточно сказать, что российское господство к концу XIX в. превратилось в угнетение, а оно препятствовало необ­ходимым демократическим и социальным реформам.

В области культуры важнейшими были, с одной стороны, секуляризация, а с другой - то, что можно было бы назвать взрывом народного просвещения. В начале XIX в. северные народы были христианскими в том смысле, что христианское учение и христианская жизнь почти всеми в обществе счита­лись безусловными образцами и что исполнение обязаннос­тей христианина в форме богослужения и личных молитв с той же очевидностью вошло в поведение большинства людей. К началу второй мировой войны лишь относительно небольшая часть населения Северных стран могла счи­таться в этом смысле христианами. Для подавляющего большинства христианские обряды при конфирмации, сва­дьбе и похоронах сохранили свое важное значение, но бого­служение, причастие и личная набожность остались в прошлом.

О таком развитии была написана целая библиотека, и не может возникнуть вопрос о каких-либо еще особых причинах, кроме очевидных: с повышением уровня жизни люди стали воспринимать жизнь на земле более важной по сравнению с воскрешением и вечной жизнью; мысли об этом служили уте­шением во время страданий и нужды в старом обществе бед­ности с его постоянными рисками голода, болезни и войны.

С секуляризацией определенно исчезло значение как тео­логии христианской морали при формировании права, так и

окрашенных в цвета христианства воззрений, характерных до этого для уголовного процесса и уголовного права. Это означало резкий разрыв с традицией, поскольку функция тюремного заключения для предотвращения рецидивизма с XVII в. основывалась на присущей христианству исправи­тельной терапии. Ее исходный пункт состоял в спасении души грешника; в секуляризованной терапии целью было возвращение преступника в общество, а это было совершенно иное.

Такое развитие происходило под сильным воздействием обш.еевропейских идейных течений.

То же произошло со "взрывом народного просвещения", произошедшим в Северных странах в середине XIX в. Коне­чно, и раньше выдвигалось принципиальное требование, чтобы все дети смогли научиться читать, писать и считать. Но зачастую действительность была далека от благих наме­рений. В начале XIX в. неграмотность была большим и важ­ным фактором общественной жизни Северных стран.

Но в продолжение крупной демократической революции в Европе и США в XVIII в. неизбежно выдвигалось требование повышения уровня просвещения всего народа. Победившая демократическая идеология основывалась на мысли, что общество должно управляться просвещенными гражданами, что вначале скорее понималось как требование тех, кто ста­вил превыше всего разум. Просвещенные были гениями, les lumieres (светочами), создателями и лидерами демократичес­кого процесса. Их сильное влияние узаконивали их большие знания и благодаря высокому образованию - острый ум. От этого преклонения перед гениями было недалеко до требова­ния создать школу, которая выращивала бы если не гениев, то хотя бы таланты, и далее школу для всех, которая бы пре­вратила всех в просвещенных граждан. Ведь народ должен не только уметь читать, писать и считать. Гражданам надо привить такие большие знания, чтобы они также могли самостоятельно думать. Только через народное просвещение и общую школу для народа могли быть осуществлены идеалы демократии.

Этот общеевропейский идеал просвещения встретил силь­ное сочувствие в Северных странах. Вначале было трудно найти достаточно квалифицированный учительский персо­нал для множества появившихся школ. Иногда приходилось довольствоваться старыми солдатами или даже самоучками из того же класса общества. Но профессия учителя оказалась весьма притягательной и в эту область пошли в особенности женщины, эмансипация которых началась. Уже к концу XIX в. Северные страны восприняли общеевропейский идеал народного просвещения в такой полной мере, что их обяза­тельное народное образование и добровольные народные общеобразовательные курсы могли по европейским меркам

рассматриваться в качестве образцовых. Хуже дело обстояло с университетами и высшими учебными заведениями, кото­рые скорее в исключительных случаях достигали требований качества, считавшихся нормальными для Западной Европы, в вопросах исследовательской работы и преподавания. Но это больше зависело от нехватки человеческих и экономических ресурсов, чем от недостатка доброй воли. В XIX в. было прак­тически невозможно в каждой Северной стране найти и обу­чить кадры исследователей, которые удовлетворяли бы все важнейшие сферы науки. Эта трудно решаемая для малой страны проблема оставалась весьма актуальной длительное время и в XX в. Во всяком случае, во всех Северных странах удалось более или менее неплохо укомплектовать факуль­теты и высшие учебные заведения и постепенно увеличить число профессоров и других должностей по мере проявления потребностей и роста ресурсов. Это уже было хорошо.

Рассмотренные здесь факторы, а именно политическое, экономическое, социальное и культурное развитие Северных стран, естественно, сыграли каждый по-своему большую роль в формировании права. Общим для этих факторов было влияние Германии. В результате выдвижения Германии после 1871 г. сначала в число развитых европейских держав, а к началу XX в. - в число мировых держав правоведение и законодательство этой страны становились все привлека­тельнее для Северных стран. Еще в начале XIX в. прояви­лось интенсивное культурное влияние немецкой философии и литературы. Кант и Гегель в философии и Гете и Шиллер в литературе (мы называем только самых выдающихся дея­телей) позволили Германии обойти Францию в качестве ведущей европейской страны в интеллектуальном и эстети­ческом отношении. Фон Савиньи, Тибо, Фейербах, Биндинг и Миттермайер (достаточно назвать только несколько веду­щих деятелей) сыграли аналогичную роль в правоведении.

Следует указать, что в то время Германия ни в коем слу­чае не рассматривалась в качестве передовой страны в воен­ном или промышленном отношениях, этот ее имидж сформи­ровался только в период существования империи Виль­гельма. Считалось, что потенциал Германии находится ско­рее в культурно-политической и социально-экономической сферах; в качестве образцов рассматривались прежде всего администрация Пруссии, университеты, школьное образова­ние и такие социально-экономические институты, как напри­мер, кредит.

Таким образом, почти все правоведы в Северных странах в первой половине XIX в. испытывали сильное влияние со стороны Канта, очень многие - со стороны Гегеля и фон Савиньи. Интересным и типичным для своего времени иск­лючением был Юхан Габриэль Рихерт в Швеции - ведущая сила большого правового комитета. Рихерт был прежде всего захвачен идеологией французского Просвещения и ранним либерализмом (Бентам) и видел в особенности в наполеонов­ских кодексах вдохновляющие примеры для законода­тельной реформы в Швеции. Эта позиция хорошо соответст­вовала характерной франкофильской среде в Швеции во время деятельности большого правового комитета. Однако связь с миром идей позднего французского Просвещения соблазнила его и придерживавшихся его взглядов членов комиссии создать настолько радикальные проекты реформы для нового общегражданского закона (1826 г.) и нового общего уголовного закона (1832 г.), что они возбудили недо­вольство консервативной оппозиции, которую оказалось невозможно преодолеть. Широко задуманная и с большим трудом проведенная попытка глубокой правовой реформы провалилась; поэтому многое пусть в частных проектах было впоследствии осуществлено в форме особого законо­дательства.

Во второй половине XIX в. германское влияние на право­вое развитие в Северных странах можно считать почти пода­вляющим. В их правоведении и законодательстве доминиро­вала германская юриспруденция понятий. Правоведы рассма­триваемых здесь стран обучались методам этой школы в немецких университетах, куда они осуществляли паломни­чество с неменьшим почтением, чем их предшественники в XVII в. Поскольку они часто участвовали в практической законодательной работе, на нее также наложили свой отпе­чаток немецкие методы. Когда Гражданский кодекс {Burgerliches Gesetzbuch) - авторитетный плод немецкого право­ведения и немецкой юридической практики - был принят в 1900 г., его влияние в Северных странах оказалось очень сильным. Внимание к германской доктрине и законодатель­ству еще раньше проявилось во всех Скандинавских странах; северное сотрудничество в области законодательства озна­чало на практике большей частью организованное совмест­ное восприятие германского коммерческого и морского права. С введением Гражданского Кодекса появилось концентриро­ванное законодательство, которое на Севере Европы воспри­нималось в качестве образца юридической техники и по иму­щественным вопросам, прежде всего в отношениях между двумя сторонами.

Поражение Германии в первой мировой войне не означало, как можно было бы подумать, что немецкое влияние в обла­сти правовой культуры будет исключено или решающим образом ослаблено. Гражданский Кодекс и немецкая докт­рина остались в силе. Во Франции можно было заимствовать очень немногое, поскольку ее правовая жизнь была крепко связана с наполеоновскими кодификацияии, а англо-саксон­ское право с его техникой прецедентного права могло быть использовано в качестве образца только в очень ограниченном объеме. Это было особенно сложно, пока на правове­дение Северных стран накладывали свой отпечаток методы юриспруденции понятий. Но уже в конце XIX в. раздались отдельные критические голоса против этой методики, кото­рая постепенно воспринималась как слишком формальная, абстрактная и удаленная от социальной действительности. Затем в XX в. появилась социально-прагматическая и реали­стическая школы, характерные и до настоящего времени для правоведения и законодательства Северных стран и возо­бладавшие нал техникой юриспруденции понятий "считать при помощи понятий". Это было крупным успехом, означав­шим совершенно иной взгляд на общественные перспективы и социальную действительность в ходе работы над законо­дательством.

Здесь есть повод поставить вопрос о том, какие причины привели к такому сильному германскому влиянию на право­ведение и законодательство Северных стран в течение пери­ода с начала XIX в. до периода между двумя мировыми вой­нами в XX в.? Естественно, какого-либо четкого ответа, исходя из сказанного выше, дать нельзя. К тому же эта проблематика слишком широка и до сих пор мало изучена в трудах по истории права.

Но по крайней мере несколько общих причинных связей можно выделить.

Во-первых, надо принять во внимание, что правоведение как в Германии, так и в Северных странах играло ключевую роль. В течение рассматриваемого периода наблюдались все более интенсивные и более многосторонние контакты между правоведами Северных стран и Германии, которые про­ложили путь для восприятия германских методов и имуще­ственных положений. Между тем эти контакты имели свои специфические предпосылки и влияние. Первая предпосылка, какой бы банальной она на первый взгляд ни казалась, это улучшение транспортной связи благодаря железным дорогам и пароходам. До их появления было примерно одинаково тру­дно и опасно отправляться как в Берлин, так и в Вену, Прагу, Лондон или Париж. Добраться до каждого из этих городов по земле и воде было настолько опасно, что любая поездка, предпринимавшаяся без значительных экономических ресур­сов и большого запаса времени, была похожа на опасную авантюру. Поэтому до начала технического прогресса в сфере транспорта поездки (в особенности научно-исследователь­ские и в целях установления контактов) были ограничены по числу и времени. Безусловно, в XVIII в. для смелых предста­вителей естественных наук имелись большие возможности посмотреть на мир. Но для общественных и культурных наук, которые, как казалось, не давали такого же немедлен­ного полезного эффекта, возможности контактов с внешним миром были намного хуже. Для того времени было типично,

что такой выдающийся ученый и деятель культуры, как Эсайас Тегнер так никогда и не увидел те античные страны, красоту которых он воспел в своей поэзии.

Появление новых транспортных средств в 30-х и 40-х годах XIX в. привело к быстрому расширению контактов во всех областях науки между Северными странами и Герма­нией, в том числе и в правоведении. Ведь Германия находи­лась недалеко от них, и ездить туда стало относительно просто.

К этой технической предпосылке можно добавить обще­культурную. В начале XIX в. правоведение воспринималось самими правоведами скорее как культурная, чем обществен­ная наука. Уже само понятие общественной науки пришло позднее. Это означало, что правоведение в своей общест­венной ориентации следовало за культурными течениями в различные эпохи. Это можно выразить короче и в несколько более заостренной форме: когда культура Франции была в моде, то это же относилось к ее правоведению и законода­тельству. Когда Германия стала преемником Франции в каче­стве культурной метрополии, правоведение последовало в том же направлении.

Если об этом не забывать, легче понять, что большой правовой комитет в Швеции настолько отклонился от преж­ней национальной традиции прагматического и практичес­кого восприятия при своей приверженности французским образцам, что его работа потерпела серьезную неудачу.

Легче понять, как на существовавший разный по силе в Северных странах готицизм мог оказать такое сильное влияние немецкий романтизм. В области правоведения это влияние привело именно к романтическому германистичес-кому направлению в правовой исторической науке Северных стран, где значение римского права для правового развития на Севере Европы в течение длительного времени недо­оценивалось.

Существует еще один фактор, который настолько же оче­виден, как и приведенные выше, - это близкое родство между скандинавскими и немецким языками. Поскольку уст­ное и написанное слово являются рабочим инструментом юриста, такое языковое родство означало, что правоведам Северных стран было относительно просто использовать германский метод юриспруденции понятий "считать при помощи понятий". Правовые понятия в Германии и Северных странах с языковой точки зрения были одинаковы из-за общего либо германского, либо латинского корней; немецкая научная аргументация в юриспруденции понятий могла тогда быть легко перенесена на правовую аргументацию с помощью какого-нибудь из скандинавских языков.

Наконец, естественной важной причиной влияния Герма­нии были также очень высокий уровень и весьма богатые

ресурсы немецкого правоведения. Поскольку юриспруденция понятий, как и другие научные методы, имеет отрицатель­ные стороны, то в данном случае нельзя не увидеть не только недостаточный контакт с социальной действитель­ностью, но и ее очевидные заслуги. Она дисциплинировала юридическую мысль, где требования ясности и прочности предпосылок и логической строгой последовательности в аргументации были исключительно высоки и где крупные древнеримские юристы были по праву возвращены к жизни в качестве примеров. Мастера юридической разработки поня­тий достигли наивысшего искусства в построении системы понятий со структурной последовательностью, которая и сегодня может восприниматься с эстетическим наслаж­дением благодаря гармонии и ясности основных идей

системы.