Массовые восприятия российской демократии: нормативные vs. дескриптивные оценки

Один из удивительных эпизодов, так или иначе связанных с крахом советской системы в 1991 г., это беспрецедентно резкий, хотя и недолго длившийся "скачок" в массовых политических настроениях и ориентациях. В обстановке романтической эйфории осени 1991 г. в массовом сознании российского населения "вдруг" резко обнаружились такие взгляды и представления, которые ни до этого, ни после не были для него характерны.

Конечно, нет ничего удивительно в том, что в период перестройки получило широкую поддержку представление о том, что, говоря словами опроса общественного мнения, “вся наша политическая система должна быть радикально преобразована” - в сентябре 1991 г. с этим были согласны 73% опрошенных (суммированы положительные ответы – «совершенно согласен» и «согласен»). Другое дело, что в течение всего перестроечного периода представление о самой радикальности этих преобразований в целом не выходило слишком далеко за рамки очерченного нами выше массового политического идеала советских людей. Однако сразу же после победы над августовскими путчистами и успешного радикально-демократического контрпереворота в массовом сознании проявилось резкое и прямо-таки неожиданное “зашкаливание” - ну просто сродни какой-то “вестернофилии”.

Так, мнение о том, что для нас приемлема “открытость западных стран вовне” поддержали 74% опрошенных; “западные принципы многопартийности” - 69%; “западную модель рыночной экономики” - 63%; “западные принципы парламентской деятельности” - 60%; и даже “западный образ жизни” сочли приемлемым для нас 40%.

Объяснить такой “скачок” в общественном мнении не очень просто. По-видимому, свою роль здесь сыграли иллюзии и ожидания, связанные с августовскими событиями 1991 г., а также массированное и целенаправленное воздействие средств массовой информации. Как бы то ни было, эта неожиданная прозападная эйфория длилась не долго - уже вскоре она сменилась ностальгией по до-перестроечным временам и порядкам, которая с годами только усиливается. Так, например, в 1997 г. на вопрос: “Какая политическая система больше всего подходит для России?” 44% опрошенных сказали - “советская система, которая была в нашей стране до перестройки”, 21% - “демократия западного типа” и лишь 11% - “та политическая система, которая существует сегодня”. Заметим при этом, что, тем не менее, в ходе выборов 1995-96 гг. баланс массовых предпочтений сложился отнюдь не в пользу сил реставрации. Так со всей отчетливостью проявляется реальная многомерность и противоречивость массового сознания в посткоммунистической России, наличие в нем, наряду с некоторыми новыми представлениями и ориентациями, и значительной ценностной преемственности.

Здесь может быть полезным вновь вспомнить о политических ценностях и взглядах "человека советского". Ведь это он хотел умеренной либерализации и гарантий индивидуальных прав и свобод - но в ограниченных масштабах, так, чтобы не пострадали основы общественного порядка. Похоже, что сегодня - при сохранении в целом этой базовой ориентации - массовое сознание как будто еще больше раскололось: стало больше хотеться и того, и другого - и свободы, и порядка. Однако люди не понимают, как совместить и то, и другое, и поэтому честно признают это, поддерживая противоположные по содержанию суждения.

Проще всего было бы объяснить такие резкие скачки и противоречия в массовых взглядах и ориентациях, прежде всего реакцией разочарования общества в экономических реформах. Нет спору - такое разочарование, безусловно, имеет место. И все же в действительности все не так однозначно, особенно, если взглянуть на нынешнюю динамику российского массового сознания в более широком, в том числе сравнительном контексте. Посткоммунистическая Россия, при всей ее специфике, - не единственная и не первая в мире страна, пытающаяся в ходе демократического транзита осуществить глубокие экономические и политические преобразования. В настоящее время имеется много убедительных исследований, раскрывающих взаимосвязь между массовой поддержкой демократии и демократических институтов, с одной стороны, и готовностью общества переносить тяжесть экономических реформ (Linz and Stepan, 1996; Mishler and Rose, 1996; Stokes, 1996; Роуз и Харпфер, 1996). Проведенный в этих исследованиях сравнительный анализ показывает, что даже в ситуации резкого ухудшения экономических условий, в том числе в результате проведения реформ, общественное мнение может продолжать поддерживать осуществляющие их правительства (а иногда их поддержка даже возрастает) - но при двух обязательных условиях: общество должно верить, во-первых, в демократию как таковую, и, во-вторых, в то, что эти правительства являются демократическими и, поддерживая постоянный контакт с народом, в том числе “разговаривая” с ним, они на самом деле делают все возможное и от них зависящее и руководствуются соображениями общественного блага, а не собственной корыстью. В более общем плане можно сказать, что вера в легитимность демократии превалирует над верой в ее краткосрочную экономическую эффективность.

Это - принципиально важное обстоятельство. Хотя массовое распространение демократических ценностей, как мы уже неоднократно говорили выше, не является условием для начала демократического транзита, от степени приверженности общества демократической идее как таковой (т.е. нормативной поддержки демократии) и веры в демократический характер избранной власти (т.е. положительной дескриптивной оценки существующих политических институтов) во многом зависит и готовность населения смириться с временными экономическими трудностями и верить в лучшее будущее. Причем, эта вера в будущее во многом зависит не столько от оценки сегодняшней, прежде всего экономической, ситуации, сколько от своего рода цельной и недифференцированной поддержки существующего демократического режима.

Здесь вполне уместно вспомнить о различии, которое Д. Истон проводил между “специфической поддержкой” политического режима со стороны населения, руководствующегося принципом quid pro quo и исходящего из степени удовлетворения своих конкретных потребностей, и “диффузной поддержкой”, т.е. общей и относительно устойчивой лояльностью общества по отношению к режиму, независимо от получаемых конкретных благ (Easton, 1965).

Как же в посткоммунистической России обстоят дела с нормативной и дескриптивной оценками демократии? Данные опросов общественного мнения вполне определенны: при сравнении нормативного отношения российского населения к демократии и диктатуре прослеживаются достаточно четкие и постоянные тенденции. Чуть свыше одной трети опрошенных на протяжении последнего пятилетия стабильно отвечают: “Демократия в любом случае лучше, чем диктатура”. При этом менее одной трети респондентов говорят: “При определенных условиях диктатура может быть лучше, чем демократия”. Показательны данные Международного института маркетинговых и социальных исследований («Сегодня», 1997, 24 января):

	Октябрь 1993	Июль 1994	Март	Ноябрь 1995	Ноябрь 1996
Демократия в любом случае лучше, чем диктатура	36%	35%	36%	34%	36%
При определенных условиях диктатура может быть лучше, чем демократия	20%	30%	25%	29%	28%

Еще раз обратим особое внимание на то, что в данном случае опрошенные высказывают нормативные, т.е. общеценностные оценки, а никоим образом не характеризуют конкретную ситуацию в России и возможные (демократические или авторитарные) пути решения существующих проблем. Но и в этом случае сегодняшнее нормативное восприятие демократии российскими людьми, пусть стабильно, но не слишком высоко - особенно в сравнении с данными по другим странам-участникам демократических транзитов 3-й волны. Фактически, нормативная поддержка демократии в России в полтора, а то и в два раза ниже, чем в “переходных” обществах Латинской Америки, а нормативная поддержка диктатуры - соответственно выше. В этом отношении показательны данные «Латинобарометра» (Linz and Stepan, 1996, p. 222):

	Уругвай	Аргентина	Чили	Бразилия
Демократия - лучшая форм правления	80%	77%	52%	41%
В некоторых ситуациях авторитарное правление предпочтительнее	8%	11%	19%	21%

Но особенно большой контраст возникает при сравнении дескриптивных восприятий демократических институтов в России и в других странах Латинской Америки и Восточной и Центральной Европы. Выше мы уже приводили свидетельства того, что российское общество выносит однозначно негативную оценку существующей политической системе и режиму, т.е. прежде всего практическому функционированию основных политических институтов. Убедительные данные на этот счет содержатся и в ежегодных исследованиях "Центрального и Восточного Евробарометра", фиксирующих крайне низкую и продолжающую снижаться (с 15% в 1991 г. до 8% в 1996 г.) удовлетворенность населения реальным развитием демократии в России:

Вопрос:

"В целом, насколько Вы удовлетворены развитием демократии в России - очень удовлетворены, относительно удовлетворены, не очень удовлетворены, совсем не удовлетворены?" (Суммированы положительные и отрицательные ответы):

	Ноябрь 1991	Ноябрь 1992	Ноябрь 1994	Ноябрь 1996
Удовлетворены	15%	11%	7%	8%
Не удовлетворены	67%	76%	83%	82%

Причем, эти уровни намного (в некоторых случаях - почти на порядок) ниже, чем в других посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы. Заметим при этом, что во всех посткоммунистических странах доверие практически ко всем политическим и общественным институтам (за исключением института президентства, армии и церкви) значительно слабее, чем в поставторитарных странах (Mishler and Rose, 1997). А в России, как было показано нами выше, и доверие к институту президентства находится на беспрецедентно низком уровне (при сохранении все же относительно высокого уровня доверия к армии и православной церкви).

Еще одно обстоятельство представляется важным для нашего рассуждения. В центрально- и восточноевропейских странах, даже при отрицательной оценке нынешнего экономического положения, решающим фактором поддержки политики болезненных экономических реформ является уже отмеченная нами недифференцированная ("диффузная", говоря словами того же Д. Истона) поддержка существующего демократического режима и четко выраженные экономические и политические надежды и ожидания лучшего будущего. Показательно, что все это совсем не обязательно связано с резко критическим отношением к старому режиму. Иными словами, можно успешно осуществлять демократический транзит и при этом признавать конкретные достижения прежнего недемократического режима. На южно-европейском и латиноамериканском материале эта закономерность убедительно продемонстрирована Х. Линцем и А. Степаном (Linz and Stepan, 1996, pp. 143-147). К тому же положительная оценка отдельных сторон прошлого отнюдь не означает желания вернуться в него.

Конечно, в уровнях этих конкретных оценок и ожиданий есть сильный разброс. Например, поляки, чехи и румыны ниже оценивают свое прошлое, очень высоко - настоящее и еще выше - будущее, тогда как словаки, болгары и венгры достаточно высокого мнения о своем прошлом (прежде всего экономическом), чуть выше оценивают свою нынешнюю политическую систему и гораздо ниже - экономическую, но при этом верят в свое политическое и экономическое будущее. И тем не менее, в целом 2/5 населения этих стран положительно относятся к своим бывшим коммунистическим режимам, 3/5 одобряют и поддерживают нынешние политические режимы своих странах и 4/5 положительно оценивают его будущее (Роуз и Харпфер, 1996).

В России же - почти все "с точностью до наоборот": опросы фиксируют чрезвычайно низкую оценку нынешнего политического режима, неверие в его будущее и все более растущую ностальгию по прошлому. Переведенные на язык дескриптивных оценок реальных политических институтов, эти массовые настроения демонстрируют прогрессирующее разочарование в существующих механизмах и всей практике российской демократии. Так, например, с 1991 г. неуклонно снижается количество людей, согласных с тем, что "конкуренция между различными партиями сделает нашу политическую систему сильнее". При сохранении нормативной поддержки выборов как обязательного атрибута демократии, российская общественность, тем не менее, просто отказывается верить, что "выборы заставляют наших руководителей учитывать мнение простых людей". Поэтому вряд ли удивительно и то, что при стабильно сохраняющейся и относительно все же умеренной нормативной поддержке авторитаризма (о чем мы уже говорили выше), респонденты, разочарованные в реальных демократических механизмах, в гораздо большей степени высказываются в пользу авторитарного решения именно сегодняшних российских проблем (данные РОМИР):

Выборы заставляют наших руководителей учитывать мнение простых людей	14%	12%	15%
Конкуренция между политическими партиями сделает нашу политическую систему сильнее	47%	34%	33%
Для России сейчас главное – стабильность и порядок, а не демократия и свобода			72%

Сделаем промежуточный вывод. В сегодняшней России мы имеем дело со стабильной, хотя и более низкой, чем в других "переходных" обществах нормативной поддержкой демократии и катастрофически низкими дескриптивными оценками реальных политических институтов. Но как это понимать? О чем это говорит?

Если это, действительно, свидетельство глубоко укорененной преемственности в российском обществе недемократических ценностей и ориентаций, тогда, по всей видимости, правы те, кто считает, что оно еще не созрело для демократии и что российская политическая культура не только в ее традициях, но и в ее нынешнем состоянии является препятствием для институциализации демократии в России. Тогда, увы, остается только поискать другой народ, других людей, пригодных для российской посткоммунистической демократии.

А что, если предположить другое - что эти негативные дескриптивные оценки реальности новых российских политических институтов говорят не столько о людях, сколько о самих этих институтах? Что, если эти институты, будучи демократическими по своей форме, по сути своего реального функционирования являются весьма в значительной степени недемократическими механизмами, обеспечивающими сохранение режима власти и status quo? Что, если люди все это видят и фиксируют в своих оценках?

Фактически, речь идет о пагубном для рождающейся демократии расколе между властью и обществом и - как следствие - растущем отчуждении общества от власти. Многочисленные социологические данные, в том числе и приводившиеся нами выше, фиксируют в российском общественном мнении рост политического разочарования и безразличия, дискредитацию власти и политических лидеров, уход об общественных в частные интересы. Конечно, в этом можно найти и положительные моменты - налицо своего рода приватизация сферы личной жизни, которая приходит на смену всеобъемлющему стейтизму, воспринимающему индивида лишь как подчиненную часть государственного целого (см. Левада, 1995). Однако все дело в том, что эти частные интересы воспринимаются массовым сознанием не просто как независимые от государства и власти, но как находящиеся с ними прямом противоречии. А это отнюдь не создает благоприятных условий для развития форм политического участия, которые необходимы для нормального функционирования политических институтов демократии.

Думается, что после всего сказанного низкие дескриптивные оценки обществом реальной демократии и демократических институтов в России становятся еще менее неожиданными. Общественное мнение просто-напросто протоколирует их реальное состояние - равно как и то расстояние, которое отделяет их от нормативного демократического идеала, закрепленного в массовом сознании. И вот теперь у нас появляется особый резон вернуться - но уже на другом уровне, исходя из эмпирически уже зафиксированного, но ставшего более понятным расхождения между нормативными и дескриптивными оценками демократии массовым сознанием в России, - к самому нормативному демократическому идеалу, как он понимается сегодня российским обществом.

Мы уже говорили (и приводили соответствующие факты), что в самом общем плане, согласно опросам общественного мнения, свыше трети российского населения в нормативном отношении стабильно поддерживают демократию. Но вот что же, собственно говоря, эти люди понимают под самой демократией?

Социологические данные рисуют очень примечательную картину: как раз те демократические институты и механизмы, которые получают в общественном мнении низкую дескриптивную оценку, той же общественностью нормативно оцениваются весьма высоко. Так, согласно данным РОМИР, на вопрос о том, что вы конкретно понимаете под демократией, 92% опрошенных соглашаются с ответом: "Руководители страны избираются в ходе свободных выборов", а 85% при этом говорят: "Существует конкуренция политических партий за власть". Напомним, что, согласно приведенным выше данным, именно в качестве реальных измерений российской демократии свободные выборы и конкуренция политических партий общественным мнением оцениваются сегодня несоизмеримо ниже (примерно на уровне 15 и 33% соответственно).

Высокая нормативная и низкая дескриптивная оценки общественным мнением самого принципа и реальной процедуры выборов немало говорят нам и о самом демократическом идеале, закрепленном в массовом сознании. По сути дела, демократия понимается сегодня населением России не в духе массового политического участия и способности постоянно оказывать воздействие на принятие решений, а как способность регулярно избирать руководителей, которые в свою очередь после этого вовсе не обязаны поддаваться давлению своих избирателей.

Но демократический идеал в глазах российского общества имеет и следующие совершенно примечательные характеристики: 75% считают, например, что демократия означает, что "люди ведут себя ответственно - таким образом, чтобы правительство могло работать эффективно". В представлениях россиян о демократии нет ни грана какой бы то ни было “вседозволенности”, речь идет скорее об “ответственной демократии” (или, лучше сказать, “демократии ответственности”), причем требование ответственности распространяется и на общество, и на государство.

Не менее важно и то, что только 26% согласны с тем, что при демократии "государство не вмешивается в экономику". Фактически получается такая картина - идеальная демократия, согласно представлениям российского населения, имеет важное процедурное измерение, т.е. существуют и в полной мере функционируют такие ее обязательные атрибуты, как свободные выборы и многопартийность (однако не в том деформированном и искаженном виде, в каком они реально существуют сегодня в России - именно поэтому их дескриптивные оценки крайне низкие), но при этом демократия обладает и важным социально-экономическим измерением, в соответствии с которым предполагается, что люди ведут себя "ответственно", а государство играет активную роль в экономике.

И вот как раз с этим-то нынешняя власть, по мнению российской общественности, совершенно не справляется. Не удивительно, что на вопрос о том, "соответствует ли деятельность правительства Вашим представлениям о демократии", 59% говорят - "нет" и лишь 26% - "да".

На основании этого многие наблюдатели как раз и делают вывод о доминировании в российском общественном мнении консервативных, недемократических и антиреформистских, антирыночных настроений и ориентаций. Но так ли это? Действительно ли сегодняшнее российское общество вообще противится экономическим реформам или, может быть, все дело - в самом характере реально осуществляемых в России реформ, в их несоответствии общественному нормативному идеалу?

Каких же реформ хотят в России? Начнем с констатации того важного обстоятельства, что продолжения экономических реформ, несмотря на глубочайшее разочарование в их стратегии и в их практических результатах, в России все же хочет почти половина всего населения. При этом уровень поддержки экономических реформ на протяжении последних пяти лет, хотя и снижается, но все же не так значительно. Один из последних (до 17 августа 1998 г.) опросов РОМИР показывает, что 44% опрошенных согласны с утверждением, что "экономические реформы должны продолжаться, даже если это тяжело для народа" (сумма ответов «полностью согласен» и «частично согласен»). И это - при значительном (хотя и относительно менее резком, чем еще несколько лет назад) преобладании тех, кого можно считать носителями "экономического пессимизма", т.е. тех, кто считает, что экономическое положение его семьи было лучше до перестройки, плохое сейчас и вряд ли улучшится в обозримой перспективе (данные за 1997 г.):

Вопрос:

"Скажите, Вы и ваша семья теперь живете материально значительно лучше, несколько лучше, примерно так же, несколько хуже или значительно хуже, чем год назад?"

Хуже	60%
Так же	31%
Лучше	9%

Вопрос:

"Когда Вы вспоминаете времена до перестройки, считаете ли Вы, что вы и ваша семья жили лучше до перестройки, живете лучше сейчас или же примерно так же?"

Жили лучше до перестройки	73%
Живем лучше сейчас	10%

Вопрос:

"Если задуматься о будущем, как Вы считаете, через год Вы и Ваша семья будете материально жить значительно лучше, чем сейчас, несколько лучше, примерно так же, несколько хуже или значительно хуже?"

Лучше	10%
Примерно так же	31%
Хуже	38%

В целом же поддержка экономических реформ российским населением сегодня значительно выше, чем удовлетворенность состоянием экономики. Обращает на себя внимание и такой момент. Если использовать нашу аналогию нормативных и дескриптивных оценок демократии применительно к экономическим ориентациям российского общества, нетрудно убедиться в наличии той же закономерности - нормативная поддержка рыночной экономики (хотя и ниже нормативной поддержки демократии) все же несоизмеримо выше дескриптивных оценок экономической реальности в сегодняшней России. Так, например, 77% опрошенных согласны с утверждением, что "экономическая конкуренция действует на благо обществу"; 70% - что "люди, владеющие своим бизнесом, лучше знают, что с ним делать"; 58% - что "это нормально, когда владельцы преуспевающих предприятий становятся богаче".

Последнее мнение особенно поразительно, если учесть, что почти столько же россиян (54%) говорят буквально противоположное: "Должен существовать механизм, регулирующий доходы, так чтобы никто не зарабатывал намного больше, чем другие". По всей видимости, лишь чувство чудовищной экономической несправедливости происходящего сегодня в России, которое испытывает и остро переживает общество, способно объяснить такое противоречие. Как и в случае с низкими оценками общественным мнением реального функционирования формально демократических институтов, население не только выносит свой критический вердикт по поводу реально сложившихся в России экономических отношений, но и оказывается по-своему весьма проницательным - от него не скроется ни их полукриминальный характер, ни использование прежних номенклатурных рычагов при переделе государственной собственности. Показательны данные РОМИР (1997):

Вопрос:

"За последние несколько лет некоторые люди в России разбогатели. На этой карте перечислены некоторые причины, которые могут привести к увеличению богатства. Какая одна из них всех лучше всего объясняет то, почему эти люди богатеют?":

Появилось значительно больше возможностей для предпринимательства	17%
Они используют нужные связи	8%
Они используют личный талант и творчество	3%
Они занимаются незаконной деятельностью	40%
Они очень упорно и интенсивно работают	4%
Старая номенклатура присваивает себе государственную собственность	24%

Причем, ответственность за плачевное экономическое положение общественным мнением совершенно однозначно возлагается на политику правительства (77%). Власть и правительство - вот в ком российское общество видит виновников нынешних экономических бед.

Что же власть и правительство, по мнению российского населения, сделали и делают не так? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде всего вспомним, что в общественном мнении нормативный идеал демократии отнюдь не означает, что государство не вмешивается в экономику. Иными словами, российское общество не желает видеть в государстве либертаристского "ночного сторожа" при "диком" свободном рынке. Напротив, "государство должно предоставлять всем нуждающимся экономические и социальные гарантии" - так в 1991 г. считало 40%, а в 1997 г. - уже 69% населения. Но так же отказывается общество видеть в государстве и ревнителя корыстных экономических интересов "старой" и "новой" номенклатуры, занимающейся "прихватизацией" государственной собственности. Ну, как тут опять не вспомнить о политическом идеале "человека советского", всецело полагавшегося на государство как на строгую, но доброжелательную и справедливую патерналистскую инстанцию!

Аналогии четко просматриваются и в другом. Напомним, что "человек советский" был склонен отводить частной собственности преимущественно сферу мелкого бизнеса и услуг, а также сельского хозяйства. Он также предпочитал пусть скромный, но надежный достаток с уверенностью в завтрашнем дне. В России "человек посткоммунистический" в принципе думает сходным образом - по данным ВЦИОМ ("Сегодня", 1995, 24 января):

Вопрос:

"Что бы Вы предпочли, если бы могли выбирать?"

Небольшой, но твердый заработок и уверенность в завтрашнем дне	45%	54%
Много работать и хорошо зарабатывать, пусть даже без особых гарантий на будущее	27%	23%
Иметь свое дело, вести его на свой страх и риск	9%	6%

Причем, апелляции к государству, надежды, что оно наконец-то вспомнит о своих обязательствах, в том числе относительно поддержания считающегося справедливым баланса частной и государственной собственности, на протяжении последних лет (в частности, по данным РОМИР) даже увеличились:

Кто должен быть владельцем бывшей колхозной и совхозной собственности?
Государство	24%	32%
Трудовые коллективы	47%	42%
Частные лица	23%	19%
Кто должен быть владельцем крупной промышленности?
Государство	63%	72%
Трудовые коллективы	24%	18%
Частные лица	8%	6%
Кто должен быть владельцем мелкого бизнеса (например, магазинов и ресторанов)?
Государство	23%	25%
Трудовые коллективы	13%	11%
Частные лица	57%	67%

Таким образом, имеющиеся данные вряд ли подтверждают приведенное выше мнение о том, что в российском населении доминируют только консервативные, антирыночные настроения и оно вообще не хочет никаких экономических реформ. Нет, как мы увидели, оно как раз хочет реформ - но других. Чтобы лучше разобраться в этом вопросе, мы, как и в случае с массовыми восприятиями демократии, должны выйти за рамки динамики общественного сознания - на уровень реальных общественных процессов, а также стратегий и тактик вовлеченных в них реальных политических акторов.

Вот почему наблюдательное и в известном смысле вполне прозорливое население так критично настроено в отношении и властей предержащих, и обогатившегося за счет государства и общества правящего класса в целом, и при этом хочет экономических реформ - но совсем других.

Отметим и следующее немаловажное обстоятельство. На фоне массового разочарования в демократических институтах и осуществляемых экономических преобразованиях массовое сознание в посткоммунистической России начинает - по принципу “маятника” - тяготеть к авторитарным вариантам, хотя и в специфической форме. Данные опросов общественного мнения свидетельствуют не о желании вернуться в авторитарное прошлое, а о стремлении видеть в сильной руке прежде всего гарантию сохранения индивидуальных прав и свобод против бюрократического и криминального произвола (Клямкин, 1993). В сознании людей это выражается в тяготении к образу сильной и ответственной власти, облеченной широкими обязательствами перед народом (здесь опять-таки сама собой напрашивается аналогия с политическим идеалом “человека советского”).

Таким образом, посткоммунистический авторитаризм российского общества - это прежде всего призыв к государству вернуться к исполнению своих исконных функций, о которых оно забыло (или от которых оно отказалось) в ходе “зависшего” демократического транзита. В сфере общественно-политической - это призыв оградить население от криминально-бюрократического произвола и защитить обретенные им новые права и свободы. В сфере экономической - преимущественно восстановить активную роль государства в экономике и вернуться к государственному обеспечению широких социально-экономических гарантий для населения. Следует упомянуть и о том, что некоторые социологические данные последнего времени свидетельствуют о появлении признаков ранее почти отсутствовавшей в российском общественном мнении тенденции к «прорычному» авторитаризму, предполагающему использование “сильной руки” для поддержки частного сектора (Клямкин, Лапкин, Пантин, 1995). Вместе с тем, этот «прорычный» авторитаризм по понятным причинам значительно сильнее среди определенных элитных кругов по сравнению с населением в целом.

Выше мы уже приводили свидетельства высокой нормативной поддержки российским общественным мнением рыночной экономики (хотя она и ниже, чем нормативная поддержка демократии). Но - еще раз подчеркнем - сама рыночная экономика понимается населением вовсе не в духе “дикого” свободного рынка или монополистического произвола. Заметим, кстати, что свободного рынка - ни “дикого”, ни “цивилизованного” - в сегодняшней России, строго говоря, как раз и нет. Рыночная фразеология используется в значительной мере как “дымовая завеса”, скрывающая практически приватизированное и расхищаемое государство. Вот эту экономическую практику и отвергает общественное мнение, давая крайне низкие дескриптивные оценки положения экономики в России.

Российское общество одновременно нормативно поддерживает и рыночную экономику, и активную роль в экономике государства. Фактически, речь может идти о разновидности идеала социально ориентированной рыночной экономики, при которой государство обеспечивает населению широкие социально-экономические гарантии (а идеал этот во многих своих чертах наследует идеал “человека советского”). Вот, по всей видимости, чего в действительности ждут от реформ в России.