Кризис детерминизма

Любой прогноз эволюции социальных систем может быть ос­нован только на знании характерных для них причинно-следствен­ных связей. Философское учение, предметом которого является изучение всей совокупности этих связей, называется детерминиз­мом (лат. determinare — определять). До конца последовательно выстраиваемый детерминизм в приложении к жизни человека ведет к фатализму и отрицанию свободы воли.

Детерминизм можно определить как такую гипотезу, согласно которой результативность отношения вход-выход равна единице, т.е. сигнал, поступающий на вход системы, которая при этом сохра­няет стабильность, каждый раз приводит к появлению на выходе одного и того же отклика.

Детерминистическая гипотеза носит фундаментальный харак­тер и лежит в основе всех методов прогнозирования в любых об­ластях позитивного знания. Если у нас есть причины предпола­гать, что в настоящее время при исследовании, в частности, про­цессов социокультурной динамики эта гипотеза начинает давать сбои, то для задач предвидения это может оказаться бедствием. Прогнозный потенциал науки в этом случае окажется под угрозой. Логично поэтому начать наш анализ с выяснения вопроса, в каких границах детерминистическую гипотезу можно считать бесспор­ной. Рассмотрим с этой целью историю становления и развития основополагающего для рационализма понятия причинности.

Немецкому философу Карлу Ясперсу принадлежит интересное наблюдение: примерно в одно время, около двух с половиной тысяч лет назад, в разных частях земного шара, как будто почти не связанных между собой, происходили весьма сходные явления.

Мудрецы, жившие в разных странах и наверняка ничего не слы­шавшие друг о друге, впервые задумались о космических масшта­бах бытия в его целостности, совершив титанический прорыв сквозь глубины самосознания, сумели наметить общечеловечес­кие высшие цели.

В Китае это были Конфуций и Лао-Цзы, в Иране — Заратустра, в Индии — Будда, в Палестине — пророки Илия, Исайя, Иеремия. Их трудами в ту эпоху были заложены основы мировых религий, которые и сегодня владеют умами людей, разработаны основные философские категории, которые и в наши дни служат исходной базой для формирования новейших научных и мировоззренческих парадигм. Чтобы подчеркнуть исключительную важность этой не слишком продолжительной эпохи для всей последующей мировой истории, Ясперс назвал ее Осевым временем.

В рассуждениях Ясперса была одна на первый взгляд не очень заметная, но по существу принципиальной важности неточность: в свой перечень он включил великих греческих философов Парменида, Гераклита, Платона. Среди них не было основоположников мировых религий, но в своем глубинном смысле христианство, несомненно занимающее центральное место среди всех мировых религий, явилось переработкой аппарата греческой философии. В отличие от религий Востока на Западе формированию собствен­ной религии предшествовало возникновение философской картины мира. Быть может, именно в этой исторической инверсии и заключается первопричина того, что векторы исторического раз­вития Востока и Запада, взявшего старт в эпоху Осевого времени, с течением последующих веков расходились все более и более. Однако в то время, когда ход часов мировой истории был только запущен, наиболее общие представления о Вселенной, о месте в ней человека, о смысле его жизни расходились повсюду не очень сильно. Рассмотрим их на примере античной философии, где они получили наиболее целостную и законченную форму.

В основе античной культуры лежит целостное миропредставле­ние, которое можно назвать внеличностным космологизмом. В недрах космоса действуют законы, которые определяют ход всех событий. Поскольку эти законы столь же вечны и неизменны, как сам космос, их действие проявляется как абсолютная необходи­мость, как Мойра, судьба, за пределы которой выйти невозможно.

Античная философия обожествила этот абсолютный космос. Античные боги — это не что иное, как воплощенные в нем идеи, как законы, управляющие миром природы. Но, подчиняясь этим зако-

нам, космос в то же время абсолютно свободен, так как зависит только от самого себя.

А что же такое человек? Каково его место в этом абсолютном одушевленно-разумном космосе? Античность, пишет по этому по­воду русский историк культуры А.Ф. Лосев, основана на соедине­нии фатализма и героизма. Люди — это всего лишь эманация космоса, они актеры на сцене, которой является мир. Сыграв свою роль, предопределенную свыше, они уходят в никуда, растворяют­ся в безличностном космосе [14].

Ахилл знает, что он обречен, но, невзирая на это, отважно идет в бой. Погибать ему или нет — дело судьбы, но смысл его жизни и его деяний — в героических подвигах. Такое миропредставление, характерное для античного человека, Лосев называет фаталисти­чески-героическим космологизмом.

Рим вполне усвоил эту идеологию, которая, как отмечает Лосев, нашла отражение даже в латинской этимологии. Латинское subjectum — это вовсе не наш «субъект», не человек как личность: при­ставка sub означает «под», поэтому subjectum — это объект, кото­рым управляют. Точно так же нельзя переводить латинское слово individuum как индивид, т.е. снова отдельно взятый человек, обла­дающий личностью; это всего лишь «неделимое», отдельная особь. Точный греческий эквивалент этого слова — atomos, хорошо из­вестный нам атом.

Социальные корни таких взглядов на мир и место в нем чело­века хорошо известны — это закономерности рабовладельческой формации, которые лишают свободы не только раба, но и его хо­зяина. Мы не можем отказаться от рабства, писал Аристотель, потому что у нас нет искусственных устройств, которые могли бы заменить рабов. Но философская мысль не стояла на месте и иска­ла пути выхода за рамки первоначального безличностного космологизма. Выход был найден на основе сближения с иудейским монотеизмом. Так родилось христианство.

Становление христианства знаменовало важнейший мировоз­зренческий переворот в истории философской мысли Запада. Мир природы объявлялся бездушным, и ему противопоставлялся Бог-Творец и Вседержитель Вселенной, обладавший абсолютной сво­бодой и волей. Человек, как говорилось на первых же страницах Библии, был создан Богом по собственному образу и подобию и получил от него единственное поручение — владычествовать над всею землей и прочими ее обитателями. Тем самым человек полу­чил высший дар — свободу, которой он был лишен, пока оставал-

ся в безличном космосе, подчинявшемся абсолютной необходи­мости.

Но вчитаемся внимательнее, что говорится в Библии по поводу этого дара. Бог поселил человека в Эдеме и поручил возделывать и хранить его. Повторим еще раз: и хранить. А чтобы человек, будучи свободным, не наделал при этом ошибок, Бог предостерег его не путать добро со злом, так как это может грозить ему гибелью. Предупреждение это было сделано в совершенно ясной, хотя и аллегорической форме. Однако вместе со свободой в сердце чело­века поселился червь сомнения, и ему пришлось заплатить нема­лую цену, чтобы спустя много времени осознать смысл божествен­ного предостережения: свобода — это еще и ответственность.

Тот сплав греческой философии и иудейской религии, которым явилось христианство, содержал еще один важнейший элемент — предопределение, покорность заранее составленной Богом про­грамме судеб мира и всех его обитателей. В качестве компенсации за неизбежные при этом страдания человеку предлагалась надежда на грядущее избавление от мук в Граде небесном. Правда, такая счастливая судьба ожидала не всех, а только немногих избранных. Между этой верой в божественное предопределение и столь же божественным даром свободы неизбежно возникал острейший конфликт, над разрешением которого философская мысль — прак­тически безрезультатно — билась все последующие две тысячи лет. Другой сложной проблемой, вставшей перед христианской фи­лософией, была «автономизация» естественных процессов во Все­ленной, возможность их описания без всякого божественного вмешательства. Пытаясь устранить возникавшую в результате этого опасность перехода к атеизму, Фома Аквинский писал: «Бог может производить природные действия даже без природы, но Он не желает действовать помимо природы, желая сохранить порядок в вещах». Основоположники протестантской теологии считали такие рассуждения недостаточными. «Госпожа Очаровашка, — с присущей ему страстностью писал Лютер, — нос картошкой, При­рода, заявляется и смеет тявкать на своего Бога и уличать его во лжи».

Страх перед атеистическим натурализмом испытывали не толь­ко теологи, но и ученые, и философы. Сама по себе материя, ут­верждал Декарт, не способна поддерживать даже собственного су­ществования, и потому Бог вынужден постоянно творить Вселен­ную заново. Сходным образом во втором издании знаменитого труда «Математические начала натуральной философии» рассуж-

дал и Ньютон: «Господь Бог Вседержитель Вселенной... всем уп­равляет и все знает, что было и что может быть... по способу совер­шенно не человеческому, не телесному, по способу для нас совер­шенно неведомому» [4].

Однако сила механико-математической модели Вселенной, со­зданной гением Ньютона, была такова, что уже сто лет спустя один из его последователей, Пьер Лаплас, смог сказать: «Состояние системы природы в настоящем есть, очевидно, следствие того, каким оно было в предыдущий момент. И если мы представим себе разум, который в данное мгновение постиг все связи между объек­тами Вселенной, то он сможет установить соответствующие поло­жения, движения и общие воздействия всех этих объектов в любое время в прошлом или будущем» [16].Это была первая формули­ровка классического принципа причинности, впоследствии получившего имя его автора — Лапласа. Этот блестящий результат позволил Лапласу заявить Наполеону, принявшему из его рук книгу «Небесная механика» — главный труд ученого: «Гражданин первый консул, в гипотезе о Боге я не нуждался». Наука оконча­тельно перестала быть служанкой богословия.

Потребовалось две с половиной тысячи лет напряженной рабо­ты пытливой творческой мысли, чтобы наконец осознать: совер­шеннейший космический дом человечества, machina mundi, существует и развивается без всякого вмешательства каких-либо сверхъестественных сил. Пожалуй, более крепким орешком оказа­лась дихотомия:свобода воли человека — божественное предоп­ределение.

Пытаясь найти решение этой проблемы, Лейбниц сформулиро­вал постулат предустановленной гармонии. Установленные Богом законы есть, а свободный индивид своими действиями реализует именно их. Оставалось, однако, непонятным, за счет чего этому индивиду удается поступать именно таким образом. Быть может, за всем этим наблюдает некий демон порядка? Но в таком случае этот демон должен следить не только за каждым человеком, но и за каждым его поступком. Что же тогда остается от свободы воли и почему ни один человек не замечает этого постоянного контроля над собой?

Простой ответ на эти вопросы нашел Карл Маркс. По его сло­вам, для того чтобы действовать в согласии с невидимыми закона­ми, человеку достаточно зримых знаков, символов; знание самих законов вовсе не обязательно. Так, капиталист умеет правильно

учитывать цену труда, но при этом может ничего не знать о трудо­вой теории стоимости.

Но этот простой ответ вносил слишком мало ясности в понима­ние самой проблемы свободы. Артур Шопенгауэр провозгласил этот вопрос центральной проблемой философии. Пытаясь найти достаточно однозначное определение этого понятия, он вынужден был дать перечень препятствий, которые надо устранить для до­стижения цели. Результат этих поисков был парадоксален: собст­венное положительное содержание понятия свободы оказалось равным нулю.

Свое решение проблемы предложил Фридрих Ницше. Бога нет, провозгласил он, а потому следует отвергнуть рабскую мораль христианства. Восхваляя зло и порицая добро, Ницше по существу выстраивает новую религию — религию Сверхчеловека, аристо­крата и индивидуалиста. Не имеет значения, если для его торжест­ва будут обречены на гибель миллионы «недоделанных и неполно­ценных». У профессора и теоретика Ницше было много последо­вателей, но XX век показал на практике, к каким разрушительным последствиям ведет эта логика в реальной жизни.

Видимо, прав был Э. Кассирер, когда отмечал неопределен­ность понятия свободы. Оно обычно включается в ряд последова­тельных дихотомий: свобода-необходимость (философия), свобо­да-порядок (политика), свобода-ответственность (этика).

Э. Фромм в известной монографии «Бегство от свободы» при­шел к выводу, что определить свободу из самой себя невозможно. На практике она обычно означает отрицание чего-то. Анализируя жизнь индустриальной цивилизации, Фромм показывает, что в ее условиях человек не приобрел свободы, если понимать ее как само­реализацию его личности. Для массового человека, пишет Фромм, характерно стремление избавиться от излишней свободы, а вместе с тем и от ответственности, ему уютно, когда им руководят. Рас­крытию того же феномена бегства от свободы посвятил моногра­фию «Век толп» французский социолог С. Московичи [28].

Не смогли предложить удовлетворительного решения пробле­мы свободы также Маркс и его последователи. На базе принципов классического детерминизма был провозглашен постулат «свобо­да есть осознанная необходимость». Необходимость определялась императивом социально-экономической жизни, который следовал из марксистской теории. Жизненно-личным идеалом на этом ос­новании провозглашалось тождество исторического императива и свободного становления личности. Но то, что красиво смотрелось

в теории, на практике означало подавление не только личной сво­боды, но нередко и самой личности.

Таким образом, философия, оставаясь в рамках классического мировоззрения и классического детерминизма, не смогла найти удовлетворительного решения проблемы человеческой свободы, поставленной еще на первых страницах Библии. С развитием в XIX в. и особенно в XX в. естествознания и в этой области не меньше трудностей возникло у классической рациональности и ее основного принципа — классического детерминизма.

Радикального пересмотра классического принципа причиннос­ти потребовало создание квантовой механики. По этому поводу Макс Борн заметил, что при описании атомных процессов «нет такого параметра, который позволял бы причинно увязать следст­вие столкновения с каким-либо индивидуальным событием... Я лично склоняюсь к тому, чтобы вообще отказаться от детерминиз­ма в атомных процессах, но это уже философский вопрос, где одни лишь физические аргументы ничего не решают». Чтобы найти выход из этих трудностей, Борн предложил вероятностную модель атомных процессов [22].

Против вероятностной интерпретации выступил А. Эйнштейн, который заявил, что Бог не играет в кости. Расхождения идей Эйнштейна с квантовой теорией носили принципиальный харак­тер. Ему был близок бог Спинозы, отождествляемый с природой. В этой концепции нет места ни для случайности, ни для свободы воли; стохастичность не более чем иллюзия. Развитие науки пошло, однако, по иному пути.

При описании причинно-следственных связей в мире кванто­вой механики существенную роль играет взаимодействие с наблю­дателем либо с макроскопическим прибором. «Современная физика, — писал по этому поводу В. Гейзенберг, — превратила кантовское положение о возможности синтетических положений априо­ри из метафизического в практическое положение. Благодаря этому синтетические суждения априори имеют характер относи­тельной истины... Эти формы созерцания принадлежат, по-види­мому, человеческому роду, но вовсе не принадлежат миру незави­симо от человека» [25].

Из квантовомеханических представлений следовала возмож­ность квантовой телепортации — мгновенного перемещения мате­риального объекта из одной пространственной области в другую, удаленную от первой на значительное расстояние. Этот совершен­но невозможный с точки зрения классического детерминизма эф-

фект был в 1935 г. предсказан А. Эйнштейном, Б. Подольским и Н. Розеном (ЭПР-парадокс). В 1997 г. квантовая телепортация была осуществлена экспериментально группами А.Цайлингера в Вене и Ф. де Мартини в Риме. Этот парадоксальный эффект — свидетельство целостности той части физической реальности, ко­торая подчиняется законам квантовой механики.

Основной прогресс, достигнутый в понимании проблем детер­минизма за последние десятилетия, состоит в осознании того, что вероятность не обязательно связана с незнанием. Во многих слу­чаях система ведет себя так, что ее дальнейшее развитие может осуществляться по одной из альтернативных виртуальных траек­торий, причем реальный выбор одной из них определяется случай­ными факторами. «В современную науку, — разъясняет этот ре­зультат лауреат Нобелевской премии И. Пригожин, — входит историческая категория — «событие». Событие есть нечто такое, что не может быть предсказано детерминистически». В рамках стандартного макроскопического подхода описание эволюции таких систем оказывается невозможным [32].

На фоне этих трудностей естественным оказалось возникнове­ние философии фаллибилизма, в основе которой лежит весьма радикальное утверждение об изначальной ошибочности всех прогнозных теорий вообще. Парадоксальное кредо этого направления философской мысли превосходно сформулировал американский космолог Джон Уилер: «Мы знаем, что все теории ошибочны. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы делать ошибки рань­ше». Это, конечно, крайнее суждение, но в нем есть зерно истины.

Несмотря на крайний радикализм подобных формулировок, фаллибилизм включает и позитивное направление, так как бази­руется на своеобразно понимаемом реализме. Известно материа­листическое понимание реальности: теоретический образ объек­та в целом удачно описывает его свойства. Реализм фаллибилиз­ма базируется на ином утверждении: любая теория, основанная на данных опытах, лишь отчасти отражает свойства самого объек­та, а потому может оказаться ложной. Это философское направле­ние развивали Ч. Пирс, К. Поппер, Н. Лакатос, Дж. Агасси и др. [26, 30].

Кризис классической рациональности и детерминизма отмеча­ет и русский философ М.К. Мамардашвили. В сложных системах, с исследованием которых имеет дело современная наука, может не работать классический принцип «истинно — ложно». Реальность оказывается более сложной, она многомерна и динамична [16].

Чтобы научиться адекватно обращаться с фактами такой реаль­ности, необходимо разработать новый способ их анализа, в основу которого будут положены неклассические постулаты и допуще­ния. Комплекс этих новых постулатов образует неклассическое виртуальное пространство мысли.

Можно сформулировать априорные требования к этому ново­му виртуальному пространству:

1. Отказ от постулата о существовании абсолютных истин в пространстве бытия.

2. Отказ от постулата о возможности абсолютно точного теоре­тического отражения реальности в пользу принципа неполноты бытия и нашего знания о нем.

3. Многофакторное описание бытия в многомерном простран­стве — времени.

4. Признание альтернативных сценариев исторического про­цесса.

5. Иерархический принцип построения теоретических моделей любых реальных систем.

6. Учет множественных связей исследуемой системы, как с ее окружением, так и между ее собственными структурными элемен­тами.

Выполнение этой программы — задача теории самоорганизую­щихся систем, или синергетики, о которой пойдет речь в следую­щей главе.

Глава 1.2