Отсутствие этнической консолидации

Этнонационализм в транзитологической литературе зачастую комментируется как тревожный симптом, препятствующий становлению гражданской идентичности и консолидации демократии. Эксцессы этнического национализма (катастрофические – в бывшей Югославии, тревожные – в ряде центральноевропейских и прибалтийских государств) дают такому подходу определенные основания. Однако гораздо более важным представляется роль этнонационализма как генератора «чувства национального единства», которое Д.Ростоу называет первым необходимым ингредиентом демократии (см. выше). С этой точки зрения Россия принципиальным образом отличалась от практически всех бывших республик и т.н. «стран народной демократии», в которых транзит понимался как «национальное возрождение», как вектор не просто ухода от коммунизма, но поступательного движения – либо в Европу, либо модернизированную Азию. Отметим, что такая идеология транзита замещала прежнюю, коммунистическую легитимность государства (что сопровождалось унаследованной от коммунизма нетолерантностью и категоричностью).

В России же с крахом коммунистической идеологии была утрачена и всякая национальная идея, понимаемая как общественный консенсус относительно вектора развития. Практически десять лет после распада СССР российское общество было глубоко расколото по проблеме национальной идентичности. Среди причин такого явления можно назвать и роль России как фактической «метрополии» многонационального государства, болезненно переживающей утрату периферии, и почти полную непригодность на роль «нациеобразующего мифа» докоммунистической модели государственного устройства. Как в силу исторической отдаленности, так и по причине очевидной автократичности государственного строя, Российская Империя дала новому государству лишь отдельные символы – герб и флаг (которые обрели полную легитимность лишь десять лет спустя), атрибутику власти («Красное крыльцо», названия «Дума», новоделы Кремля и Храма Христа Спасителя).

Однако главной причиной отсутствия национальной консолидации следует признать объективную неготовность российского общества к переменам такого эпохального масштаба. Население метрополии «идеологической сверхдержавы» оказалось неспособным ни к быстрому переходу к мышлению в категориях «нация-государство» (как большинство ее соседей по посткоммунистическому лагерю), ни к комплексному заимствованию чужой (европейской) модели развития, ни к построению национального мифа на базе основательно забытого прошлого. В итоге именно в российском обществе и элите появился самый мощный «реставрационный» сегмент, для которого отрицание вектора реформ зашло настолько далеко, что он по сути не считал «своим» новое российское государство. Так, по данным ВЦИОМ, в 1994г. «постоянно» советским человеком себя ощущало 35% россиян, а «иногда» - еще 23%[13]. По данным РНИСиНП, даже к 2000г., когда «гражданами России» себя стало ощущать уже две трети россиян, устойчиво сохранялся сегмент размером более четверти всего населения, который либо продолжал ощущать гражданство СССР, либо не мог определиться в своей идентичности[14].