Вынужденный характер трансформации

Из такой характеристики движущих сил российской либерализации вытекает, пожалуй, ее главная специфическая черта - вынужденный характер. Каждый шаг «перестройщиков» обнажал все новые и новые проблемы, решения которых в рамках прежней государственной «повадки» просто не находилось.

Степень делегитимации советского строя была настолько высока, что политическое руководство СССР уже не могло рассчитывать на силовые методы борьбы с «общественной стихией». Возможно, что на первых порах оно отчасти недооценивало масштаб угрозы своему положению, отчасти расценивало эти силы как своих союзников в борьбе с консервативной партийно-советской бюрократией. Когда же масштаб коллективных действий (в первую очередь – националистических сил в союзных республиках) вырос, выяснилось, что на адекватную силовую реакцию советское руководство просто не способно. Оно либо опаздывало с реакцией (как в первых случаях в Карабахе), либо применяло силу так, что это вело к жертвам среди мирного населения и буквально «взрывало» нацию, и без того переживающую период бурной этнонациональной консолидации (Грузия, Азербайджан, Литва, Латвия).

Пожалуй, главной критической точкой в советской либерализации стал провал реформаторских процессов в самой партии. В КПСС оказалась слишком сильной «атифракционная» повадка, воспитанная с ленинско-сталинских времен. «Реформаторы КПСС» оказались в партии в явном меньшинстве и были благополучно «оттерты». Однако победа консерваторов не просто оказалась «пирровой», но привела к стратегическому поражению. Иммобилизм партийных структур трактовался реформаторами как обреченность коммунистической модели в принципе. Во все большей степени ответ на вызовы трансформационных процессов искался в несоциалистических моделях развития.

Продолжая приведенную выше логику Ю.Левады, поддержим его мысль о том, что в нашем обществе «… может действовать только вынужденная демократия, навязанная обстоятельствами, нередко вопреки воле и представлениям действующих субъектов»[11]. К моделям политической демократии и рыночной экономики московские либерализаторы пришли не путем сознательного идеологического выбора (как их коллеги в большинстве западных соседей России), а в силу случившегося на их глазах провала социалистической модели. Только поняв полную бесперспективность «собственной модели», новая элита сделала выбор в пользу модели глобальной. Именно с этого момента (приходящегося на самое начало 1990гг.) объективно модернизационный характер процесса «перестройки» становится доминирующим.

Советский опыт был специфичным и в этом. В большинстве других стран «третьей волны» такой модернизационный выбор был очевиден с самого начала. Как писал Адам Пшеворский, резюмируя опыт Восточной Европы и Латинской Америки, «модернизация через интернационализацию… это стратегия восприятия политической, экономической, культурной организации, уже существующей в других странах: демократия, рынки и индивидуалистическая, потребительски ориентированная культура, которая доминирует в развитом капиталистическом мире»[12] В России же и элита, и общества в стремлении к «лучшей жизни» ориентировалась на западные модели, но как бы боялись сами себе в этом признаться. Лишь с полным провалом «перестроечной» политики либерально-западная модель была открыто взята на вооружение демократизаторами, что и позволило перейти от либерализации к демократизации.