Странная ночь

Наступила ночь, было ветрено и холодно. Мы пошли рысью по громадному полю. Иногда ветер рвал облака, и луна освещала белые раздетые трупы. Они были всюду. Лошади их пугались и шарахались. Сознаюсь, и мне это зрелище было неприятно. Наконец мы спустились в лес. Ветер стих, но пошел дождь. Я закутал голову мешком. Тьма в лесу была кромешная. Вдруг мы увидали направо огонь. Орудие остановилось, и Виноградов послал меня посмотреть и расспросить о дороге. Я углубился в лес. Может, это разбежавшиеся красные развели костер? Я достал карабин из-за плеча и взвел предохранитель. Небольшая полянка, и за орешником на холмике пылал костер. Я послал Ваньку и выехал наверх. Я был в недоумении — горел ярким пламенем пень. Никого кругом. Они заслышали мое приближение и спрятались.

Я внимательно осмотрел траву вокруг пня. Трава была не измята, даже капли висели на ней.

В это время Ванька фыркнул и грива его встала дыбом. Я почувствовал, как первобытный страх охватил его и от него передался мне. Ванька повернулся на задних ногах и поскакал к орудию. Я же его не удерживал, а пригнулся, чтобы избежать веток. Когда я услыхал голоса наших, то сразу пришел в себя и перевел Ваньку на рысь.

• Что там?
• Пень горит и никого нет.
• Вы так скакали, что мы подумали, что вас преследуют.
  -Хм...

До сих пор не могу понять, как это пень один, без людей горел под дождем? Это не был фосфорический свет гнилого дерева, а яркий огонь.

Еще непонятно, как я мог скакать по лесу и не зацепиться. Лес там крючковатый. Там и днем-то не проскачешь.

ХОЛЕРА

Поздно ночью мы все же нашли хутор и наш обоз. Пол дома был сплошь покрыт спящими солдатами: портные, сапожники, шорники и кучера, не было свободного места. Но под окном широкая лавка была почему-то свободна. Какое везение! Шагая через спящих, я положил седло в головы, накрылся шинелью и тотчас же заснул. Как раз подо мной лежал больной, который стонал и мешал спать. Помню сквозь сон, что хозяин давал ему пить. А я, к стыду своему, посылал его мысленно к черту.

Когда я проснулся, было утро, солдат уже не было, кроме больного, который спал. Наши офицеры собирались пить чай за столом в другом углу хаты. Я полез в сумы за сахаром и неловко зацепил спящего. Он не шелохнулся. Я посмотрел на него внимательно — он был мертв. Конечно, чаепитие расстроилось. Позвали доктора. Он указал на седло и мою шинель.

• Кто здесь спал?
  -Я.
• Как вы себя чувствуете?
• Спасибо, хорошо.

• Покажите язык... Не приближайтесь ко мне. Нет у вас слабости и кровавого поноса?
• Доктор, объяснитесь, в чем дело?

- Он умер от холеры, а вы провели ночь рядом с ним.

Наступило неловкое молчание. А через четверть часа у меня появилась слабость и кровавый понос. Слабость увеличивалась.

Доктор потребовал, чтобы я остался в обозе.

— Ни за что на свете. Если я действительно болен, то нужно лечиться в городе. Там мой брат.

Все стали меня уговаривать остаться, и я понял, что они боятся заразы и могут силой запереть меня в амбар, чтобы от меня отделаться. Я решил не спорить.

— Хорошо, я останусь. Отведу Ваньку в обоз.

Это решение всех успокоило, и меня оставили в покое. Я так ослаб, что не мог поднять седло, чтобы поседлать Ваньку. Пришлось вцепиться в Ванькину шерсть и, перебирая ее, поднимать седло. Я был близок к обмороку, холодный пот струился по всему телу. Я повел Ваньку не направо в обоз, а налево к Ставрополю. Сесть в седло я уже не мог, мне пришлось, как в детстве, влезть раньше на забор и оттуда в седло. Ванька понимал, что что-то не так, он стоял смирно. Я шагом пошел к городу.

Вскоре наше починенное орудие меня догнало.

• Как ты? Почему ты не остался в обозе?
• Пошли к черту с вашим обозом. Это самый верный способ сдохнуть. Не бойтесь. Я поеду сзади и вас не заражу.

Пока ехали шагом, было сносно. Но вот орудие пошло рысью, и я с отчаянием почувствовал, что сейчас свалюсь. Сил не было. Я вцепился в Ванькину гриву и не свалился.

Выглянуло солнце, птички защебетали, ездовые запели хором, мы увидели золотые купола Ставрополя, и я как-то отвлекся от своей болезни.

В городе нас встретили овацией, барышни нам улыбались и бросали цветы, толпа нас приветствовала. Одна дама бросилась и поцеловала мой грязный сапог. Виноградов повернулся ко мне.

— Мамонтов, подравняйтесь.

Я занял место в ряду. Мы приосанились.

Только прибыв на квартиру и расседлывая Ваньку, я вдруг вспомнил холеру. Сразу же я почувствовал слабость, но уже не так, как прежде.

Я открыл дверь дома. Посреди комнаты был накрыт стол белой скатертью, стояли всякие яства и бутылки. Наши офицеры окружали интересную брюнетку в цыганской шали, с ногами сидящую на диване. Она перебирала струны гитары и грудным голосом пела:

Для тебя одной я живу еще,

Для тебя одной льется песнь моя.

Моя деточка, моя милая,

Моя ласточка перелетная...

По всей видимости, здесь не скучали.

Держась за косяк двери, я слабым голосом сказал:

— Федя, я очень болен.

Дружный взрыв хохота приветствовал мои слова. Капитан Мукалов вскочил и налил мне полный стакан водки.

• Вот лучшее лекарство.
• Что же, — подумал я, — водка должна продезинфицировать кишки.

Я залпом выпил и приятная теплота разлилась по всему телу. А когда певунья сказала: “Идите сюда, я вас вылечу”, — я забыл все и свою холеру.

Много поздней я познакомился с теорией Куэ (самовнушение). Я понял, что сделался жертвой самовнушения от глупых слов доктора. Конечно, доктор сам не знал, от чего солдат умер. Хата была полна народу, все спали с ним рядом, и хозяин поил его, а доктор придрался только ко мне. Но я глубоко уверен, если бы я тогда остался в обозе, я бы умер от самой настоящей холеры.

В Ставрополе брат попал на квартиру к москвичу. В семье было две дочери, и обе были в него, по-моему, влюблены. Должен отметить шарм брата. Его как-то очень быстро принимали в семью и на квартирах, и в батарее. Высшие офицеры с ним дружили. Несмотря на то что он был пехотным офицером, его не только не отправили в пулеметную команду, куда направляли всех пехотных офицеров, но не назначили коноводом, как меня, артиллериста. Вскоре перевели в разведчики — аристократию батареи — и потом назначили начальником орудия, хотя было много артиллеристов, добивавшихся этого места. Я следовал за ним в его успехах. Причем брат никогда ничего не делал, чтобы достичь чего-то. Не просил, не интриговал, не завидовал. Вероятно, это-то всем и нравилось.