Природа политического

Политика— компонент общественного сознания, которое, если брать его синкретически, есть мыслительная сфера, представляющая духовное воссоз­дание социальных проявлений. Общественное сознание реализуется через формы, оказывающиеся специализированными восстановлениями соответ­ственных пластов групповой жизни, последовательными осознаниями кон­кретных воплощений «развитого общежитного состояния людей» (Д. Мен­делеев), концептуально воспроизводимых в специфических терминах. Своя соотнесенность с реальностью (система моделей) у науки, искусства, мора­ли, права, религии, мифологии. Своя — у политики.

Как форма общественного сознания политика не совпадает с государст­венно-властным истеблишментом налаживания, поддержания «роевых» связей. Государственные институты, власть и политика близки, но не тожде­ственны. Государственные институты — полость для инстилляции полити­ческих акций. Власть относительно политики — анцестральный фактор. Она устанавливается разнообразными рычагами, задающими на пространствах совокупного взаимодействия отношения господства и подчинения. Преоб­ладание, доминирование, влияние утверждаются через:

—диктат: навязывание решений, линий в рамках общества как механиче­ской солидарности, которое недостаточно органично, чтобы не работать в режиме элементарного инструментария «команда — исполнение»;

— язык: господство речи — господство власти (Л. Вала); единство госу­дарственности достигается единством языка, образования. Имеется и иная сторона вопроса, связанная с вовлечением масс в вершение истории за счет фасцинации. «Есть такие слова и выражения, — отмечаетЧ. Пирс, — кото­рые в определенных исторических условиях оказывают одинаково сильное воздействие на большинство людей, такое же, какое оказали бы картины

Раздел II

действительности, звуки и события, с которыми эти слова и выражения свя­заны. Так, слова молитвы могут вызвать сильные религиозные чувства, по­литические или расистские эпитеты — тревогу или презрение, а грязные шуточки — сами понимаете что»'. Применительно к обстоятельствам фас-цинация варьируется, усиливаясь и достигая апогея при умело организо­ванном подстрекательстве, — искусство политической узурпации собствен­ных темных колебаний толпы;

— манипуляцию: не только любовь и голод правят миром, но и конфор­мизм, уподобление, некритическое единение с подобными себе (замятин-ская трансформация «я» в «мы»); обогащение, подражание, тщеславие — «три кита» обывателя, политически активизируемые при творении адеп­тов, необходимом включении различимых частей в плотно неразличимую массу;

— подобострастие: настаивал господь: «Бойся того, кто может убить душу, а не тело». Наиболее сладкая власть — над душами. Ее жаждут мнимые пас­тыри, принимающие роль божескую: «Я есмь дорога, истина и жизнь». Во­площение этой неполитической власти — Фома Опискин; ему уподобляют­ся современные новоявленные социальные резонеры, ищущие прецеденты публичных вменений. Моральная власть — тяжелейший крест, несоизме­римый с шапкой Мономаха. Можно развертывать версии аксиологии, но нельзя менторствовать по поводу приобщения к развернутым аксиологи­ческим версиям. Одно дело посильно служить высокому, иное — прямо выступать от его имени. Последнее прекрасно сознавал Л. Толстой, с высо­ты прожитых лет говоривший на станции Астапово: «Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотри­те на одного Льва».

Обреченность на правоту — магическое свойство, но те, кто, как лидеры КПСС, присваивают его себе, кончают плохо. Весь мир не погибнет, если некий моралист остановится. Моральная власть сама себя отменяет. «Вы видите, что уже изменяется мировая сцена: надо или снять с себя маску, или каждому играть свою роль», — рекомендовал Эразм Роттердамский. «Мо­ральная маска — персональная роль» — антагонизм между ними глубоко чувствовал Л. Толстой, обострявший дихотомию ценностного идеала и его жизненного наполнения. «Я все готовлюсь к тому кресту, который знаю, к тюрьме, виселице, а тут совсем другой — новый и проклятый. Я не знаю, как его нести. Главная особенность его та, что я поставлен в положение не­вольного, вынужденного юродства, что я должен своей жизнью губить то,

Символы, сигналы, шумы. М., 1967. С. 142.

Природа политического

для чего одного я живу, должен этой жизнью отталкивать людей от той исти­ны, уяснение которой дороже мне жизни»².

Избегать морального менторства позволяет совесть: «Я стыжусь, следо­вательно, существую» (В. Соловьев), которая есть починное начало личной и социальной истории;

— демагогию: корыстная ориентация на «верность и терпение», нарочи­то извращающая реалии в угоду эгоистическим целям. В качестве фигуры надлежащей социальной практики укажем на ассистирующую репресси­ям, разжигающую самодовольство и нетерпимость завистливую химеру равенства, которая по ходу общественной реформации «гасит высшие че­ловеческие способности» (Ф. Достоевский);

— патримониальность: опора на сакрализуемыетрадиции;

— легальную компетентность: добивающаяся «рентабельности» бюро­кратическая рациональность;

— харизму: дисциплинаризация общественных связей через героизм,

вождизм, профетизм;

— преступление: корпоративность греха, которому страшен не ад, а уг­рызения, постоянные душевные тревоги, сковывающие неправедностями,

точно тугим узлом;

—ритмику жизни: «если знать соблюдает ритуалы, народом легко управ­лять», — подмечал Конфуций. Совокупность кодифицированных ритуальных регулирований общественного бытия — гарант автономности; не случайно разгоняющие центробежные тенденции в бывшем СССР республиканские националисты начинали с внедрения новых норм, упорядочивающих суще­ствование. Характерное побуждение «убить инородца», появившегося в гра­ницах племени,— от отсутствия дифференциации и индивидуации внутри племени, способности признать другого без потери своей идентичности как функции локального этоса.

— любовь: созидание общности на началах персонального обмена дея­тельностью не избегает доминирования, которое в сфере интимной близо­сти, индивидной приязни, свободно глубоких восторгов, порывов к взаим­ности, восчувствования идентичных ценностей приобретает вид плотской и метафизической зависимости. Используя нашумевшие образы, возможно фиксировать две ориентации в любви, передаваемые интригами «Эмману­эль» и «Орхидеи». В одном случае акцентируется сугубо инструментальный момент, оттеняемый в отношениях двух третьим. Последний осязаем и аг­рессивен. Настолько, что теряешься: зачем нужен второй. В другом случае

'Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. В 90т. М., 1928-1958 Т. 52. С. 108-109. Раздел II

любовь-техника дополняется тонкой содержательной вязью; интим не соз­дается без духовной близости, оформлению которой третий препятствует. Любовь-инстинкт и любовь — взаимодействие душ—две программы, стра­тегии, в чреде которых — жизнь, борьба за равенство против рабства.

Итак, власть как доминирование конституируется правдой и заблужде­нием, пороком и пристрастием, достоинством и изъяном, предательством и любовью; она не совпадает с политикой в функции специализированной семантической и деятельностной обработки действительности. В этой функ­ции политика — раздел синэкологии — дисциплины, погруженной в жизнь сообществ и озабоченной раскрытием разновеликих по интересам, пози­циям, векторам, типам, способам проявления взаимоотношений внутри сообществ, между сообществами, сообществами и средой обитания. Поли­тика как ресурс воздействия на реальность возникает ввиду учета коллизи­онных начал, обусловливающих интенсивность обменных процессов в ство­ре глубоко жизненных антиномий: противник — соратник; друг — враг; согласие — несогласие; диссонанс — консонанс. Политика становится в обществе как культура практического разума по увязыванию (через ком­промисс, консенсус) групповых интересов. Исходя из сказанного, охаракте­ризуем материю политического.