Градиенты власти 1 страница

Возникая из ролевой неоднородности людей, власть сводится к систе­ме преимуществ, представляющих дополнительные степени свободы и дающие право одним влиять на самоутверждение других. Операционали-зируют власть позитивные (стимулирующие добровольное подчинение) и негативные (осуществляющие принуждение) санкции, которые усили­вают асимметрию субъекта и объекта власти. Вообще говоря, наличие подобной асимметрии — стандартное место в ситуации власти, между тем обнаруживается нюанс, упускать из виду который недопустимо. Вес упирается в предел полномочий властных функций, переступать который

^Перестройка и нравственность // Вопросы философии. 1990. № 7. С. 7. 'Герцен Л. И. Собр. соч. М„ 1975. Т. 2. С. 57.

Власть

нежелательно, опасно: там, где баланс кардинальных целей и средств под­держания власти подрывается, власть вырождается.

Цель власти состоит в том, чтобы посредством прямого или косвенного воздействия на людей, их объединения или разъединения: а) противодейство­вать деструкции, кризису, упадку, нейтрализовать напряжение, конфликты; б) стремиться к максимуму стабильности общественного целого, способ­ствовать его совершенствованию, упрочению, прогрессу. Средство власти — богатый арсенал тактики — от безобидных вольтфасов, патронажа до ад­министрирования, устрашения, применения силы. Поскольку небезбо­лезненные механизмы власти сосредоточиваются у отдельных лиц, реали­зующих основные цели власти в соответствии с законом ее укрепления, возможно противоречие между субъектом власти — властедержателями и ее объектом — народными массами.

Развращаясь властью, субъект власти обнаруживает заинтересован­ность в наращивании и продлении господства, тогда как объект власти — народ, жаждущий увеличения свободы и благосостояния, стремится к независимости, достоинству, достатку. Настает момент, когда массы пере­стают санкционировать власть; последняя утрачивает почву для своего су­ществования. Понимание зависимости силы власти от поддержки народа определяет необходимость балансировки оппозиции субъекта и объекта власти: искусство власти — в умении гибко и быстро реагировать на за­просы масс, что, собственно, позволяет предотвращать политические ка­таклизмы. Взаимодействие власти и масс (в идеале) должно быть легаль­ным и легитимным. Лишь в этом случае народ живет, а не прозябает, власть правит, а не насилует.

Кто может претендовать на высокий, ответственный, ко многому обязы­вающий пост властителя? Если держаться поверхности, субъект власти — представитель духовного производства, к которому причисляются по функ­ционально-ролевому признаку. Подобный ход наводит на западноевропей­ское толкование интеллигенции как частичного социального слоя. Откуда следует: всякий властитель — интеллигент. Данная интерпретация расходит­ся с российской традицией, связывающей интеллигентность не с ролевым (включенность в надстроечную деятельность по профессиональному признаку), а с духовно-этическим началом (интеллигент — воплощение гуманитарных констант, носитель и выразитель морально-нравственных аб­солютов). Так как режим отправления власти предполагает учет требований эксперирующих регулятивов, что в персональном плане соотвегственно ти­пажу гуманитарно уравновешенной, толерантной личности, обнаруживает­ся преимущество именно российской традиции толкования интеллигенции

!

133 Раздел IV

как потенциальной социальной почвы власти. Последнее также хорошо согласуется с некоей исходной убежденностью, что не всякому образован­ному (западноевропейская ролевая трактовка интеллигенции) дано власт­вовать.

Как растить достойных людей, формировать властный корпус? Поиск ответа на вопрос дает такую схему рассуждения. В чем-то следует отка­заться от идеализирующей российской трактовки интеллигенции. Взять саму нашу реальность, — история свидетельствует о наличии на Руси двоякой драмы: с Петра I, противопоставившего «индустриализм» Запа­да святости Руси, наметился и ныне непреодоленный раскол интеллиген­ции с народом: с Никона, А. Радищева, Н. Новикова, П. Чаадаева до пет­рашевцев и разночинцев интеллигенция, выступающая от имени Отечества и стяжающая право воплощать совесть общества, традиционно в оппози­ции к правительству. Таким образом, в России налицо конфликт интелли­генции и власти. Русское дворянство расслоено — мелкопоместное мало­интеллигентно: в молодости — это служилые люди, по отставке — прожигатели жизни, самодуры; высшее — в большинстве лишние люди, фрондеры, не находившие применения и задавленные двумя массами — темным самодержавием и темным народом. Те же, кто из дворянства ока­зывался верноподданным, утрачивают вольнодумство, проходят как реак­ционеры, гонители свободы и культуры — от С. Уварова и К. Победонос­цева до Д. А. Толстого и С. Витте (т. е. подтачивают исходно высокий образ интеллигента).

Следовательно, в теории имеется концептуальный типаж, но он не работоспособен при проекции его на действительность (отсюда и край­не негативный проект неполитической российской государственности). Еще Платон обращал внимание на возможность внутреннего перерожде­ния, деформации власти вследствие развала у должностных лиц чувст­ва сопричастности властному этосу (коррупция, непотизм, протекцио­низм и т. п.). Власть и интеллигенция совместимы в случае особого рода интеллигентной власти, которая обеспечивается: а) формированием вла­стных элит (с отменой наследуемого права на власть); б) достижением внутренней (моральной и материальной) независимости политических деятелей; в) введением жесткого контроля нравственных качеств парла­ментариев (комиссии по этике); г) учреждением правового контроля дея­тельности представителей властного корпуса (декларации о доходах, за­прет на предпринимательство и т. д.); д) демократизацией властных структур (ротация, борьба с лоббизмом, клановостью); е) введением ре­жима гласности — фронтальная подотчетность и подконтрольность.

Власть

4.3. ПРИНЦИПЫ ВЛАСТИ

Одно дело — стяжать власть, другое — ею распоряжаться. Последнее предполагает искусство встраиваться во всегда высокий темп жизненных изменений и формировать инструменты их контроля, осуществляя пря­мую и косвенную регуляцию взаимодействий людей и поддерживая опти­мальный ритм общественного существования. Чтобы нетерпение не обго­няло возможность, чтобы доминирование не обращалось в мелочную борьбу и месть, чтобы личность, обретя бразды правления, сохраняла «вертикальное положение», не погрязая в страстишках, полезно придер­живаться неких исконно существенных принципов власти. Переходя к описанию этих принципов, подчеркнем лишь то, что данные нормативные основоположения, как и все и всякие «общие места», разумеется, утрачи­вают черты истины, однако, допуская изъятия и нюансы, оказываются капитальными, если брать их вместе, проводя применительно к различным контекстам соответствующие спецификации. Итак, среди основных прин­ципов власти выделим следующие.

3 Принцип сохранения. Отношение к власти как преимущественной, едва ли не единственно подлинной ценности. Аналогично традиционным законам сохранения, фиксирующим инвариантность численных значений некоторых величин относительно функции времени, данный принцип выражает требо­вание стабильности, воспроизводимости, пролонгируемое™ власти, ее неза­висимости, неколебимости, незыблемости ко всякого рода перипетиям (перестройки, возмущения, изменения) текущей жизни. Главное здесь — удержание и умножение власти всевозможными способами. С властью собственноручно, добровольно не расстаются — за власть борются. До кон­ца. Акцентируя это, Т. Гоббс вводил постулат максимизации собственной власти (жажда власти как логическое резюме внутренних сознательных стремлений), характеризующий имманентный строй homo politicus (человек политический). Принцип сохранения власти, поддерживаемый интенцией усиления влияния, по определению — силовой показатель. Во многом, если не во всем, он предопределяет конъюнктурность, имморальность, т. е., по гамбургскому счету, криминальность феномена власти.

Принцип действенности. Властитель не склоняется, не пасует перед обстоятельствами, он справляется с ними. Говоря образно, ему не может прийти в голову перестать сеять хлеб из-за угрозы сорняков. Созерцатель­ность, нерешительность, анемичность — не амплуа властедержателя, соот­ветствующее его основополагающим сценическим данным, характеру со­циальной роли. Властитель — существо инициативное: ему нужно дело, а не разговоры о нем.

135Повторения в истории, как известно, бывают в виде трагедий, фарсов и трагифарсов. Удерживая в мысли знакомые примеры этого, подчеркнем, что исторические циклы, реставрации оказываются не событийными, а модель­ными. К примеру, крах абсолютизма (царского) в 1917 г. и крах абсолютизма (партийного) в 1991 г.; разгул митинговой демократии как рычаг про­свещения масс в том же 1917 г. и соответствующие события в 1991 г. Мно­жество гомологических черт у лидера буржуазных демократов образца 1917 г. А. Керенского и лидера перестройки образца 1991 г.: оба в народе именовались главноуговаривающими. Аналогии на том не кончаются.

Центральное правительство, декларировавшее в апреле 1985 г. пере­стройку и так и не приступившее к ней, как и буржуазно-демократическое февральское правительство, низложено. Из этого представительного факта следует: непростительнейший изъян власти — умозрительность, велере­чивость. Кто уклоняется от игры, тот ее проигрывает, — говорил А. Ри­шелье. Власть не может заниматься эгобеллетристикой, впадая в серви­лизм перед сообществом. Напротив, она должна быть решительной, дееспособной, иначе она перестает быть властью.

ι ^Λ Принцип легитимности. Обеспечивающая выполнение принципа сохра­нения беспредельная тактика не должна оборачиваться тактикой беспреде­ла, от которой отскакивают гуманитарные общие места. В этом отноше­нии, понятно, власть не есть нечто, что не сковывает себя обязательствами. В развитии данного сюжета выскажем такое соображение. Политик-власти­тель не обходится без исторического самоотчета. Поскольку действия его обращены к людям, а говорят всему человечеству, исходят из эпохи, а яв­ляются достоянием вечности, политик-властитель должен представлять, как войти в историю и как достойно в ней удержаться. Так как во властной деятельности «вечностью заполнен миг», субъекты ее обязаны сохранять самообладание, направленное в первую очередь на исключение гуманитар­но сомнительных, неполноценных акций. По необходимости же предпри­нимая последние и памятуя, что не принадлежат себе, властители должны иметь вариант самооправдания. (Когда спросят в последующее время сыны ваши отцов своих: «что значат эти камни?» — во избежание драма­тических переосмыслений нужно иметь заблаговременный удовлетвори­тельный ответ.) Из сказанного вытекает: работающий на больших массах властитель (в идеале) воздерживается от криминала и в словах, и в помыс­лах, и в действиях: во всем он стремится вырабатывать правовой, консти­туционный подход.

Оптимальное средство удерживать власть — опора на закон, законотворче­ство. Закон всегда сильнее власти. Об этом стоит помнить властителю, для которого при рассогласовании деятельности с законом конфликт снимается

Власть

отставкой, либо трансформацией норм, либо их попранием. Первый путь — путь «хорошей мины при плохой игре» — плод самонадеянности, недаль­новидности, следствие переоценки собственных возможностей (он охваты­вает и редкий случай отстаивания идеалов, когда властитель надевает мас­ку жертвы: «Блаженны изгнанные правды ради»). Второй путь, с точки зрения пролонгации власти, наиболее предпочтительный. Возмущающие воздействия неблагоприятных условий блокируются здесь ad hoc (по слу­чаю) акциями. В согласии с максимой не власть обслуживает нормы, а нор­мы — власть, по необходимости проводится конъюнктурная подгонка норм под нужды власти (изменение, упразднение, пополнение законодательства). Третий путь — крайне опасный, для стратегических перспектив власти со­мнительный. Связанный с подрывом доверия к субъекту власти со сторо­ны ее объекта, он реализуется в ситуациях цивильно недоразвитых форм, попустительствующих само- и единодержавию.

< Иринами скрытности. Имеет несколько редакций. Первая — недопу­щение разоблачений. Подобно тому, как собаки боятся орла, когда видят его тень, властитель, соблюдая канву легитимности, закулисно должен уметь играть на устрашение, остерегаясь при этом всякого рода саморас­крытий. Именно это позволяет ему политически блефовать, компенсиро­вать слабость собственных карт ставками на противоречия мощных парт­неров. Вторая — дистанцированиисть от массы. Властитель, способный на внешний смех и тайный плач, остается для публики, как за семью печатя­ми, за хорошо поставленной плотной ширмой. Величие человека измеря­ется величием тайн, которые его занимают или перед которыми он оста­навливается. Во избежание дискредитации вход в самостный мир властителя заказан. Поэтому властитель отстранен от массы; она не может быть свидетелем открытости его мыслей и действий. В pendant утверждае­мому уместно вспомнить случай с де Голлем, которого ледяной ветер го­сударственных интересов заставил добровольно принять на себя роль за­творника: самоотшельничество, разрыв непосредственных живых связей с иными людьми сообщили ему дополнительную свободу, возможность не быть искренним ввиду невозможности ни отвечать на искренность, ни рас­считывать на нее. Третья — наращивание тактического арсенала. «Опасай­тесь этого человека! Он говорит то, что думает», — предупреждал Б. Диз-раэли. И вполне справедливо: подобный стиль утверждения властителю не подходит. Поскольку политические перемены происходят, когда преодо­леваются силы сопротивления, а, как правило, они имплицитны, власти­тель стремится располагать дополнительными механизмами ослабления, уничтожения соперников-интриганов. Борьба же с тайными силами по определению — тайная. Четвертая — проявление самоволия «казнить —

137 Раздел IV

так казнить, миловать — так миловать». Зачастую лишенный санкциони­рованных инструментов оплаты по векселям, долговым обязательствам в виде политических и личностных камбио и рекамбио, властитель может и должен отправлять функции оперативного ареопага. Предпринимая со­ответствующие квалифицирующие действия, однако, нелишне руково­дствоваться определенными максимами, говорящими, что выше закона — любовь, выше права — милость, выше справедливости — прощение. Пя­тая — лишь плохая власть не знает иного пути, кроме прямого. Власть располагает значительным запасом неявных, латентных средств (тайная дипломатия, секретная переписка, закрытые встречи, конгрессы, форумы, слушания и т. п.), нацеленных даже не столько на охрану государственных, политических или партийных секретов, хотя и это немаловажно, сколько на соблюдение правила: самое опасное для власти — говорить правду раньше времени. Должен, вероятно, существовать оптимальный режим предания гласности, предполагающий с определенной периодичностью рассекречивание документов. Последнее необходимо для тщательной ана­литической работы: монументальной, связной, содержательной оценки прошлой реальности, ставящей перед собой как сверхзадачу создание достоверной летописи эпохи, страны, судьбы — подлинной, неотретуши-рованной истории народа, его правителей. Посул отказаться от тайной дипломатии, секретности в политике — бьющая на сиюминутность про­пагандистская уловка, к которой, помнится, охотно прибегали рвущиеся к власти большевики, — тотчас был, однако, ими предан забвению после захвата власти. В России всё тайна и ничто не секрет. Тот же закрытый ра­зоблачительный доклад Н. Хрущева на XX съезде КПСС — это сокрытие информации. Но не от пострадавших, а от народа. Причины? Они очевид­ны: не допустить неконтролируемых социально-политических процессов, потенциально опасных для власти. Отсюда — общее положение: времен­ной интервал рассекречивания должен быть оптимальным, — доступ об­щественности к святая святых власти — ее тайнам, архивам — санкцио­нируется не слишком рано (во избежание ненужных обострений) и не слишком поздно (ввиду дезактуализации элементов прошлого). Особенно важно сказанное применительно к России, народ которой оживляется лишь тогда, когда приходится хоронить кого-либо (наблюдение В. Розано­ва). У всякого человека, властителя — своя тень, и ее надо знать. У вся­кого народа— своя судьба, своя история, и ее надо писать. Вовремя.

Принцип «антифортиссимо». Сила власти не равнозначна власти силы. Это тот случай, где от перестановки слагаемых сумма меняется. Наилуч­ший тип вершения власти, как отмечалось, — правозаконный (принцип ле­гитимности). В этом отношении справедливо, что пушки — последний

Власть

довод королей. Последний в прямом и переносном смысле. В прямом, так как сила — крайнее средство удержания власти, к которому прибе­гают, когда все способы испробованы. В переносном, так как сила — худший или, как минимум, наименее желательный способ сохранения власти, ибо связанная с многочисленными материальными и гуманитар­ными издержками хирургическая политика всегда обоюдоостра, риско­ванна.

Рычагами отправления власти (в идеале) выступают законодательно санкционированные социальные действия. В случае исчерпания конститу­ционно признанных легальных преобразовательных инициатив соответст­вующий норме период жизни прерывается. Наступает пора беззаконного безвременья, где, не заботясь о благопристойности, власть проявляет себя инструментом «играния злокозненной игры», для личности и народа индицирующей опасность «оскорбления окончательного исчезновения» (И. Тургенев). Это пора не правовых, законных, а принудительных преоб­разований в диапазоне от революции, путча до радикальных встрясок — реформации в условиях чрезвычайщины. Плохих программ у властите­лей-политиков, вообще говоря, не бывает. Слова «всем хорошо» извест­ны; они уже давно сказаны. Punctum quaestionis (суть вопроса) в том, ка­кими акциями они обеспечиваются, подкрепляются. Здесь важен выбор ценностей, расстановка приоритетов. Не входя в детали и не нарушая под­робностями смысловой интенсивности разбора, оценим крайности.

Левый фланг — местечковый (классово-групповой) подход, навеваю­щий долг «заставить быть счастливым». Насильственный ход в светлое незнаемое, естественно, связан с издержками, которые определяются про­извольно. Касательно одних допускается нейтрализация, доходчиво наме­ченная, к примеру, И. Бабелем: «Вы слюнтяй, и нам суждено терпеть вас, слюнтяев... мы чистим для вас ядро от скорлупы. Пройдет немного вре­мени, вы увидите очищенное это ядро, выймете тогда палец из носу и вос­поете новую жизнь... а пока сидите тихо, слюнтяй, и не скулите нам под руку»⁵. Касательно других принимается ликвидация, отрабатываемая практически уже в наши дни леваками-коммунистами (маоисты, полпотов-цы) во впечатляющих сценариях мирового пожара: «Если во время войны погибнет половина человечества, — это не имеет значения. Не страшно, если останется и треть населения... Если действительно разразится атом­ная война — не так уж плохо, в итоге погибнет капитализм и на Земле во­царится вечный мир. Хотя мир будет лежать в развалинах, но эти развали­ны будут уже социалистическими» (спрашивается: кому и зачем нужны

^ь Бабель И. Соч. М„ 1990. Т. 2. С. 78.

139 Раздел IV

хотя бы и социалистические развалины?). Недалеко ушли и ястребы из иного лагеря, во времена конфронтации и холодной войны утверждавшие значимость вопросов более важных, нежели вопросы самоистребления. В отмеченных случаях тем не менее трудно избавиться от шигалевского парадокса фактических властедействий: почему, исходя из абсолютной свободы, приходишь к абсолютному рабству? Вопрос, не снятый и поны­не социоконструкторами-преобразователями.

Правый фланг — обращение к положительным началам, универсальным, абсолютным святыням. К недостаткам данной, очень возможной линии от­носятся два: семантическая недоопределенность трактовки идеала и пол­ный одиозности политический путь реального насаждения идеала, которого при отсутствии монополии на него каких-либо лиц и инстанций кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь да не примет.

Самое интересное и ценное в человеке — его идеалы, верования; это же приложимо и к нациям, и к историческим эпохам, — подмечал У. Джемс. Вторая часть утверждения своей очевидной правотой не столько дополня­ет, сколько уточняет первую. Уточняет в плане политизации, этнизации и одновременно — что бесконечно важно — релятивизации. Оказывается, у людей разные абсолюты. Что может претендовать на титул вечных ценно­стей?

Гуманизм? Но еще М. Лютер, критикуя Эразма Роттердамского, недо­умевал, как человеческое может значить больше божеского.

Свобода? Но тот же Сент-Экзюпери язвительно вопрошал: «Если в пус­тыне освободить человека, который никуда не стремится, чего будет сто­ить его свобода?»

Филантропия? Но разве не разрушают эту мысль Ж. Бодена сопрово­ждающие цивилизацию геноцид, апартеид, апатрид?

Независтливость? Но ведь сказал О. Генри, что каждый шиллинг в чу­жом кармане — собственное оскорбление.

Мир? Но изрек Христос: «Не думайте, что я пришел принести мир на Землю; не мир пришел я принести, но меч».

Так что, прямо по А. Чехову, получается: «...умно, благородно, но неталантливо; благородно, талантливо, но не умно; или, наконец, талант­ливо, умно, но неблагородно». Проблема универсальности человеческого идеала не решена, и, пока жизнедействует человечество, вряд ли она бу­дет решена исчерпывающе и досконально.

Следующий момент — политическое конституирование идеала в сис­теме властедействий. Какое время на дворе — таков и мессия. Утвержде­нием этого подрывается обреченность на адекватность державной такти­ки, почти исключительно зависящей от складывающихся условий. Коль

Власть

скоро ситуация отмечена печатью неопределенности, очертим пространство принципиальных вШможностей, характеризующих тип отправления соот­ветствующих властных функций. С позиции обеспечения идеала властедей-ствиями обосабливаются следующие варианты оперативного интервала: возможно либо отбирать, либо насаждать мечту. Первый вариант на примере обстоятельств Акакия Акакиевича разобрал Н. Гоголь: человек не в состоя­нии пережить утрату мечты, ибо жизнь его незамедлительно обессмыслива­ется. Второй вариант на образе самурая, который жил мечтой о бататовой каше, рассмотрел Акутагава: добившись идеала, человек сознаёт его несопоставимость ни с собой, ни со своей жизнью, что провоцирует выход из состояния самообмана с полной утратой жизненных опор. Кризис меч­ты и погружение в мечту — два типа экзистенциальных программ, соответ­ствующих нехватке или избытку идеала. Между этими границами — жизнь, самоутверждение человека. Что ему дано? И много ль ему надо? На эти во­просы в практической плоскости отвечает не властитель, а каждая личность самостоятельно. Задача властителя в этой связи — не деформировать пер­спектив ни народных, ни личностных идеалов, силой огненных мечей не отбирать правду ни у человека, ни у бога. Прямая обязанность властителя потому — не быть революционером: не ликвидировать и не инспирировать мечту, «из вечных истин строя казематы». Стремящаяся к долголетию власть должна быть жизнетворной, долготерпимой, умеющей избегать надрывно-сти: обструкция и насилие как таковые, по общечеловеческим масштабам, неоправданны: они не несут в себе и через себя ни процветания, ни свобо­ды. Отсюда — здоровый, навеваемый опытом гуманитарного строительства оппортунизм, отдающий предпочтение постепенности, эволюционное™, самоорганизованности общественного развития.

Принцип внутренней несвободы. Властитель не действует ad libitum (про­извольно): он не принадлежит себе; свобода воли его ограничена. Собствен­ная свобода и власть — извечные антагонисты: свобода исключает власть, власть — свободу. С принципиальной точки зрения, свобода воли сродни произволу, реализуется в сфере, где власти нет, — в духовном творчестве. В природе и обществе нет подлинной свободы, ибо есть власть в виде дав­ления обстоятельств — неволи, подневолия. Власть и несвобода неразрыв­ны, соподчинительны. Одно существует лишь благодаря тому, что сущест­вует другое. Власть и подчинение, принуждение, «завязанные» на толпу, принадлежат друг flpyiy Представитель власти — раб толпы, представитель толпы — раб власти. В своей неспонтанейности, несвободе власть и толпа координированы, единосущны: власть — питательная нива толпы, толпа — питательная нива власти. В последнем и проявляется их взаимосогласован­ный modus vivendi (условия существования). Раздел IV

Имеющий власть — не то что бог, всего не может и не имеет. Возвыша­ясь, возносясь над простыми смертными, властитель не приближается, а удаляется от всемогущего бога. Бог свободен, неподсуден; повелевая, он творит. Властитель зависим, подсуден; царствуя, он правит.

Принцип внутренней несвободы властителя характеризует наличие в нем развитого верхнего сознания, сообщающего понимание немыслимо-сти, неприемлемости, неприменимости необеспеченных вмешательств в шествие истории, ток жизни. Свободна ли рыба, идущая на нерест? Сво­боден ли предводитель Отечества, памятующий об евангельском «горе вам, слепые поводыри» и не желающий самочинно стелить постель вар­варству?

Вступающему во владение и реализующему права на него, которые «есть отчасти непосредственный физический захват, отчасти формирование, от­части просто обозначение»⁶, следует представлять, что мудрость правления не в совершенстве, а в совершенствовании. Достигнувшего высот что удер­живает от своеволия? Близлежащий ответ — «царствие небесное, внутри нас пребывающее», — на фоне неисчислимых драм истории выглядит нереалистичным. Обоснованней принять: от самочинных действий власти тела удерживает отлаженный механизм сдержек и противовесов, а также — со стороны духовной образующей — гуманитарная ответственность за судьбы вверенных ему стран и людей. Такого рода ответственность — тяж­кое бремя, ибо властитель — последний авторитет: не существует иных от­стоящих авторитетов, на которых при случае можно перелагать ответствен­ность.

Принцип внутренней несвободы, следовательно, принцип разумной сдер­жанности: на путеводительском месте не пристало делать больше, чем по­нимаешь, что делаешь. На постижение того, что «как» во властедействиях в итоге гораздо важнее, чем «что» работают следующие обстоятельства:

1. Жизненной сфере недопустимо навязывать философско-политиче-ские мерки. Изменять мир программами невозможно. «Я решительно убеждаюсь, что на службе можно приносить только две пользы: 1) отрица­тельную, т. е. не брать взятки; 2) частную, только тогда, когда позволишь себе нарушать закон», — признавался И. Аксаков. Нарушать закон... В ши­роком смысле сие означает выходить за заранее установленные (админи­стративно-бюрократические) рамки. У жизни и политики — разные, как правило, нестыкуемые измерения. Жизнь стоит над политической истори­ей; у нее свой строй, свой лад. Первоисточные ценности жизни — особые lebensformen (жизненные формы) — под политические курсы, линии не

⁶ Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 111.

Власть

1Щ

подводимы. Глупо, жутко жизнь свою сочетать с политическими кампа­ниями («борьба с вредителями», «покаяние» и т. д.). Ведь ты, чудак-чело­век, сосешь сиську, видишь солнце, поешь песни, любишь жену, играешь в карты, ешь хлеб, знаешь стыд, угрызения совести, муки творчества, на­пряжение мысли — вся существенная жизнь с тобою случается, и не так суть важно, в какую историческую эпоху, в какой стране и «формации» она течет⁷.

Жизнь личности абсолютна. Течение политической истории относи­тельно. Жизнь сопротивляется готовым решениям, откуда бы они ни ис­ходили. В жизни нет никакой априорно задаваемой метрики. Метрику жиз­ни, проходя мировые линии, человек устанавливает себе сам. Разумеется, он ломает дрова, куролесит, блуждает в потемках, ориентируясь тем не менее на высокие образцы, ценности с универсальной пропиской — такие, как Вера, Надежда, Любовь, Красота, Польза. Не политические, а гумани­тарные программы заставляют следить за собой человека, не ронять дос­тоинства. Не власть, но логика высокого в жизни удерживает нас от пре­вращения в «беспастушье стадо»..

2. Во властных, по природе конъюнктурных действиях нет истины, а есть интересы. Истина (естина) — то, что есть. Интересы же — область желаемого. Организуема ли жизнь но интересу? Имея в виду здравомыс-ленную платформу существования — скорее всего нет. К тому же поли­тическая—частичная—властесфера не способна предложить универсаль­ного интереса.

В чем смысл жизни? Опыт вершения истории подводит к тому, что нет у жизни особого трансцендентного смысла. Любить жизнь и не искать смысла — вот мудрость; тогда по ходу дела и жизненный смысл обозна­чается, проступает.

Для властителя, координирующего хаотические устремления нолей, сбивающего их в единое, такая модель не подходит. Социальный функцио­нер — властитель — пытается привносить в жизнь групповой смысл, ин­тегрировать «я» в «мы» и эксплуатировать его в своих целях. Тонкость, однако, в том, что ниоткуда не вытекает, будто в «мы» больше смысла, чем в «я». Почему, к примеру, «человек-ненавистник— это плохо, а класс-не­навистник — это хорошо?»⁸

Смысл жизни — в нашей свободе, в автономных акгах утверждения сво­его «я». Отношение «власть — человек» таково же, как и отношение «чернь (чиновничество) — поэт». «Чернь требует от поэта служения тому же, чему

⁷См.: Гачев Т. Д. Русская Дума. М, 1991. С. 111. «Там же. С. 68.

143 Раздел IV

служит она:... внешнему миру; она требует от него «пользы»... чиновни­ки... собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, по­сягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение» (А. Блок).