Градиенты власти 3 страница

моральную.

Относительно большая самостоятельность, общественная динамичность, мобильность интеллигенции как социальной силы в тех же США достига­ются за счет ее материальной и духовной самодостаточности. Так, средний доход интеллектуала здесь приблизительно в 2 раза больше дохода рабочего обрабатывающей промышленности. Однако много важнее то, что в Амери­ке, где не гоняются за процентами, квотами и прочей препятствующей делу мишурой, интеллигенция играет подобающую ей роль основной культуро-деятельной политической силы, о чем свидетельствует привлечение — на уровне стратегических аналитиков, разработчиков-интеллектуалов — к формированию большой политики (до 40% интеллектуальной элиты, со­ставленной из цвета университетской (!) профессуры). Примечательно: не интеллектуал внимает политику, а политик — интеллектуалу. Судя по со­ветской истории, у нас, к сожалению, наоборот. Пока мы не искореним ад­министративно-приказное, анкетное политическое назначенчество, мы не

155 Раздел IV

№..

добьемся свободного, интеллигентного, т. е. в полном смысле слова культу-рообразного, политического труда. И требовать его до тех пор нет смысла.

Принцип меры. «Скорее взыщешь милость, если соблюдешь меру свою и не взыскуешь высшего, чем надлежит тебе» (Б. Клервосский). Вопрос меры — центральный в практике власти в отношении и цели, и средств, и персонального обеспечения. Фактор цели: народ стремится к свободе, вла­ститель — к победе. Равнодействующая этих разновекторных харак­теристик находится на линии соблюдения вышеупомянутых ограничи­тельных принципов — легитимности, «антифортиссимо», реальности, предусмотрительности, толерантности, приставки «со», самокритичности, культурности. Фактор средств: вопреки Н. Макиавелли, поощрявшему вседозволенность, в силу тех же ограничительных принципов следует про­являть щепетильность, разборчивость в выборе средств реализации вла­стных целей. Фактор персонального обеспечения: властитель не схимник, не аскет, ничто человеческое ему не чуждо, однако он — лицо умеренное, избегает излишеств, пресыщения, владеет собой, противодействует губи­тельной зависимости от собственных аффектов и страстей. Властитель, следовательно, имеет меру во всем, кроме служения обществу.

Принцип позитивности. Сила власти состоит в способности возделы­вать — сохранять, передавать, умножать. Последнее обеспечивается жизнестойкостью положительной программы. Властитель, конечно, обязан иметь рефлективную позицию относительно прошлого, однако не может замыкаться в нем, ибо усилия его поглощены настоящим. Отсюда всегда плохо, когда позитивная программа уступает критической: допускающий такое властитель уподобляется безрассудному, строящему свой дом на песке (сравните ситуацию с основанной на химерах прошлого — социали­стический выбор, нерушимое единство партии и народа, великий могучий Советский Союз и т. п. — политикой перестройки, зачинатели которой словно забыли, что политика представляет ценность, исходя из того, что она дает, а не сулит).

Принцип ответственности. По закону Паркинсона, всякая власть стре­мится к самовоспроизводству, расширению, в связи с чем возникает край­не опасная тенденция установления безграничной власти. Опасность этой тенденции, помимо прочего, заключается в принимаемых властью на себя обязательствах. Ведь в силу правила «большая власть влечет большую от­ветственность» неограниченной, беспредельной власти приходится отвечать за всё. Последнее предполагает всестороннюю механизацию, автоматиза­цию, централизацию общественных явлений, абсолютную контролируе­мость управляемых, ликвидацию в их действиях свободы инициативы. Любые потуги достижения подобного мироустройства, однако, порождают

Власть

сильнейшую оппозиционную реакцию, сметающую власть. По этой при­чине уважающему себя и народ властителю следует избегать режима не­ограниченной власти.

Принцип самоорганизации. Существует два типа утопий: в духе Ф. Раб­ле, допускающих свободу инициативы (на вратах Телемской обители — лозунг «Делай, что хочешь!»), и в духе Т. Кампанеллы, крепящихся на жестком контроле деятельности. Опыт жизни демонстрирует несбыточ­ность обоих подходов: первого — в силу того, что какая-то регуляция поведения в рамках сложных общественных систем быть должна; второ­го — по причине невозможности трансформации общества в казарму. Правда заключается в оптимальном воплощении двух начал — свободы инициативы и административного регулирования. Объективная недости­жимость, недопустимость, неосуществимость в чистоте ни анархических, ни тоталитаристских форм (не беря вырожденные случаи) наводят на мысль о социальной значимости теоремы Геделя о неполноте: имеет ме­сто принципиальная неполнота и свободы реализации (хаотическое нача­ло), и тотального регулирования (планово-организующее начало).

Таким образом, речь идет об оптимальном сочетании автономии и со­циальной опеки. Вариант полнейшей узурпации инициатив на принятие решений обнаруживается на большевистской фазе российской истории. Идеологическим обеспечением патернализма здесь оказывались сле­дующие незамысловатые диспозиции.

Какова непосредственная пружина власти в СССР? «Кто осуществляет власть рабочего класса?» — вопрошал Г. Зиновьев. И отвечал: «Компартия». В этом смысле у нас диктатура партии, которая есть функция диктатуры пролетариата. Поскольку партия — непроницаемый для непосвященных, закрытый для влияний орден меченосцев, направляемый магистрами-вож­дями, волю партийной диктатуры проводят и воплощают вожди. Так, в ос­нове советского государственного строя — диктатура класса, в основе диктатуры класса — диктатура партии, в основе диктатуры партии — дик­татура вождя. Единоличная, единодержавная, самочинная форма правления, как и всякая сверхцентрализованная власть, исключающая самоорганиза­цию.

Самоорганизации общественных структур, следовательно, наше отече­ство не знало. В дореволюционное время этому препятствовал царизм, в послереволюционное — большевизм.

Былое пророчествует, опуская занавес жалости над сценой зарегулиро­ванное™ общественной жизни, где подорвано исключительно дальновидное плодотворное начало отпущенных вожжей. Чем осмотрительнее власть, чем выше ее положение, тем меньше у нее компетенций входить в круг

157 Раздел IV

частностей. Властвование в стиле мелочной опеки нетерпимо. Дальновид­ная власть должна быть размеренной, удержимой, сознательно сдержи­вающей экспансивность. «Громадная разница, — резонно отмечал Г. Ге­гель,— заключается в том, направлено ли стремление государственной власти на то, чтобы держать в своих руках все, на что она может рассчи­тывать, — именно поэтому ей тогда больше рассчитывать не на что, — или же она может, помимо находящегося в ее руках, рассчитывать и на свобод­ную приверженность своих подданных, на их чувство собственного дос­тоинства и желание служить опорой государству — на могучий неодоли­мый дух, изгнанный в иерархическом государстве и присутствующий только там, где верховная власть представляет все, что только можно, в непосредственное ведение своих подданных»".

Поэтому оптимальный вариант — использовать эффекты самоорганизации нетривиальных систем на базе не управленчески элементарного (линейного) администрирования сверху, а достаточно сложных нелинейных, неаддитив­ных, неголономных процессов кристаллизации порядка из хаоса снизу.

Принцип внутреннего величия. Если справедливо, что жизнь писателя — литературное произведение, то справедливо и то, что жизнь властителя — великое произведение. Властитель, требования души которого всегда пре­восходят требования тела, минуя соблазн и распад, поставляет пример ве­ликого.

Чем значительнее хочет стать человек, тем дольше он должен взрос­леть, дабы представлять, как в погоне за званиями, чинами, рангами, знака­ми отличия не потерять имени. Если химеры завладевают людьми, — они убивают. В политике это выражается в эрозии, тривиализации имени. «Широкая публика, — отмечает Ф. Нитти, — всегда является выражени­ем посредственности, она живет в посредственности, но она при этом по­средственность не любит». Аналогично высказывается и А. Бенуа: «Народ не хочет, чтобы им правили «самые обыкновенные» люди, подобные всем остальным. Он желает уважать своих правителей и восхищаться ими. Во­преки широко распространенному мнению, обычный избиратель отнюдь не стремится к тому, чтобы его избранник был как можно более похож на него. Обычный человек любит величие, и он способен его распознать».

Не то что вульгарные, а простые, человеческие слабости властителю непростительны. Не рано, так поздно за допущенным срывом, сбоем по­следуют расплата, осуждение. В этом отношении история не только хит­ра, но и жестока. Драма власти — в пропасти намерений и смысле дея­тельности. Чем, скажем, в память народа вошел Хрущев? Скоморошьими

Власть

¹¹ Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. М., 1978. С. 87.

кампаниями с кукурузой, разносами деятелей культуры, башмаком в ООН. Человек — это стиль; стиль — человек. Властитель не обычный че­ловек, а герой, демон, и поступки его должны быть героико-демонически-ми. Власть и карлики, мелкотравчатые невзрачные гномы несовместимы. Представитель власти — представитель истории, гуманитарный гигант, предводитель, боец, борец... Во власти не столь ужасно зло, сколь отсут­ствие величия. Верно: благоговение растет с расстоянием (К. Тацит). Нель­зя быть великим в своем времени, ибо величие апеллирует к потомкам (М. Бахтин). Но, как бы там ни было, ясно; убожество и власть взаимо- нетерпимы.

Обозревая отечественную историю периода социализма, ловишь себя на мысли, что корень национальной трагедии в люмпенизации верхов, в том, что верхушечные люди составляют ансамбль дрессированных хищ­ников, мастеров коммунальных квартир (Э. Неизвестный), не годных на большее, чем гадить в чужой карман. И наблюдения над властным корпу­сом новейших перестроечных и постперестроечных эпох не избавляют от этой грустной мысли.

«Назначение России есть всесторонность и универсальность», — подчер­кивал В. Белинский; так что требует она на службу себе подходящих людей.

Принцип подстановки. Умелая власть придерживается тактики теневого владычества. Избегая довластных аксессуаров (манерничанье, позерство, рекламность и т. д.), она действует невидимо, скрытно. Мощь власти — не в публичности, а в прочности связей, умении выжидать, уходить от отве­та, владеть секретами, больно И расчетливо жалить. В целях самосохране­ния властитель окружает себя защитным поясом из всевозможных прибли­женных и доверенных лиц, уполномоченных на прелиминарии; они амортизируют его отношения с социумом. Всякий человек самоценен, не­заменим сам по себе, но не для властителя. Будучи вечным должником сво­его народа и удерживаясь на плаву очередным обещанием воды из камня, в порядке самообороны, отведения огня, выпуска пара, властитель жерт­вует членами своей команды. Поэтому люди властителя — тасуемая коло­да карт, часть которых, точно камикадзе, обречена на заклание.

Принцип твердости. Власть почитаема за логичность, последователь­ность, несгибаемость, связность действий, за готовность по необходимости идти на последние и крайние выводы. Следовательно, власть как социаль­ная функция — для сознательно идущих на риск, «только для не боящихся головокружений» (Л. Шестов). Не притязающий на многое, не выступаю­щий от «неотвратимости», вечно блефующий властитель сплетает матовую сеть самому себе. Взять политическую пару М. Горбачев — М. Тэтчер. Од­ному — вечному искателю невозможных компромиссов, призывающему

159 Раздел IV

совсем в духе Ф. Рабле в медицине становиться на нейтральные позиции, а в философии — на срединные, — уготован титул дряблого, бездарного флюгера. Другой — мастерице под маской светской благопристойности провозить контрабандой угодный ей курс (вспомним стоическое жестоко­сердие, повлекшее гибель от голодовки политических оппонентов) — от­ведена аттическая роль «железной леди».

Принцип твердости, оконтуриваемый принципом ответственности, на­целивает на калькулирование собственных возможностей, раскрепощает волю, устраняет нерешительность, стимулирует восстановление «Я-кон-цепции», способствует самовозвышению властителя.

Принцип локальности, фигура «руководство на месте» со стороны бос­са — из области пропагандистской трескотни. Перефразируя евангелиста Матфея: «идущий за мною сильнее меня», можно сказать: «специалист на своем месте сильнее меня». Утрачивать далевые связи, стрелять из пушек по воробьям, подменять профессионалов низших звеньев — тенденция, близорукость которой очевидна. Когда власть централизуется, указывая, что каждому во всякий момент надлежит делать, человек становится бес­плодным механическим придатком, способным разве на «чего изволите».

Россией правят не императоры, а столоначальники. Это находит объяс­нение в теории управления, допускающей обособление локального ин­тервала эффективности, на котором обеспечивается оптимум руководства обозримой группой. Преимущественность малых и средних подвластных коллективов по сравнению с большими — явная. В силу отсутствия гро­моздкой системы наемных управленческих опосредовании, блокирую­щих механизм обратных связей, здесь соблюдено чувство хозяина, не ут­рачено внимание к экологии, восстановлению ресурсов, выражена заинтересованность, непроявляем эффект отчуждения, отчетлива конку­рентоспособность. Жизнестойкость современных стран и народов не в вооружениях, а в общей адаптированно сти людей, их гражданской и эк­зистенциальной инициативности. Индикатор национальной безопасности не арсенал, а внутренняя мобильность, интегрированность населения, проистекающая из децентрализованности, тактичных, согласованных но времени, месту, цели вмешательств власти в автогенные общественные процессы.

Принцип компетентности. Как в негосударственных, так и в государ­ственных формах правления кухаркам можно найти место (не поднимая глубоких вопросов гражданской, сословной представительности). Это по­тому, что фундаментальный параметр власти — стабильность — гаранти­руется пониманием не истины, а конъюнктуры. За истину не борются:

I

Власть

преодоление сопротивления темных голов в науке идет побудительным, просветительным образом с использованием универсальных фигур дока­зательства. За конъюнктуру борются: преодоление сопротивления горячих голов в политике идет принудительным (силовым) образом \ — схваткой за сферы влияния.

Работа политика в предконфронтационный период чем-то напоминает работу прорицателя. В чем преимущества научных космологии перед биб­лейскими: первые непонятны, мутны, тогда как вторые просты, ясны? В чем преимущества науки перед легендой? В образе жизни? Но он индивидуа­лен. В концентрации разумности? Только как толковать разумность? Обходя трясину смысловой многогранности вопроса, уточним, что политическая разумность сродни сократовской способности добывать в объективно не­определенных ситуациях перспективные смыслы. Компетентность власти­теля, следовательно, — в практицистском провидчестве (коим чаще всего и обладают кухарки). Попробуем объясниться.

Распространено мнение о практической нацеленности занятий наукой: обслуживая запросы жизни и производства, наука-де является органом конструирования действительности. С данным мнением мы позволим себе решительно не согласиться. Практика и ученого дистанцирует несхожий тип социально значимых упражнений: ученый занят духовной деятельно­стью (в просторечии именуемой «плетением словес») по оценке измене­ний потенциального бытия; практик занят предметно-преобразовательной деятельностью по изменению реального бытия. Непосредственным обра­зом идеально-созерцательная и орудийно-производственная сферы не со­вмещаются, не совпадают. Объединение их требует опосредования в виде технико-технологической привязки идеально-научных проектов к матери­ально-фактическим условиям их реализации. Лишь в результате технико-технологически опосредованного наложения одного на другое наука во­площается в жизнь, жизнь онаучивается.

Скажем: в теории (в сфере чистого разума) улететь легко. Умственно, метафизически человечество начало летать, вероятно, со времени мифа о Дедале и Икаре. Весь вопрос, однако, в том, как улететь на деле, физически. Искомую концептуальную платформу воздухоплавания поставила извест­ная теорема Н. Жуковского, приведшая к оформлению идеальной аэроди­намики. Соответственно проведенные на ее основе расчеты крыла задали логико-теоретическую схему летательного аппарата. После этого, пройдя технико-технологическую проработку (материалы, топливо, производст­венные операции), отрешенный замысел стал натуральной машиной. Обо­зрение всего трансформационного цикла перевода идеи (мифологемы)

11 Зак. 3993

161 Раздел IV

в реальность дезавуирует понятие прямой конструируемое™, управляе­мости действительности наукой.

Говоря односложно, ученый (теоретик) движется в долженствователь-ной (алетической), но не побудительной (деонтической) плоскости; он ис­следует мир абстрактных постановок, но не действий.

В наше смутное время задай социальному теоретику вопрос: что над­лежит делать, чтобы обустроить Россию? и он ответит. Программа ре­формации Отечества в теории предельно ясна: следует (!) перейти к мно­гоукладное™, осуществить диверсификации собственности, внедрить в производство олигополистические конкурентные начала, перестать кре­дитовать в массе убыточные предприятия, провести модернизацию мо­рально устаревшего машинного парка, переквалифицировать рабочую силу, взять под контроль эмиссию, ввести (на первых порах) ограничения на пользование денежными вкладами, обеспечить стимулирующие нало­ги на прибыль, умело распорядиться займами, провести денежную рефор­му и т. д. в том же характерном залоге глаголов. (В скобках заметим, что аналогичные меры — при гарантии оккупационных войск — в разрушен­ной войной Европе и Японии дали ожидаемый результат спустя полтора-два года.)

Итак, в теории план есть — эффективный, краткосрочный. Можно ли его запускать в практику? Ответ на этот крайне важный вопрос не терпит торопливости.

Мог ли Н. Жуковский сразу после формулировки своей теоремы требо­вать практических полетов? Никоим образом. Ибо для того, чтобы летать, нужна идея вкупе с ее технико-технологическим обсчетом. В противном случае идея останется идеей, а реальность — реальностью; не будет привода для их стыковки в человеческой деятельности. Такова же канва рефлексии и поставленного вопроса. Откликаясь на социальный заказ, обществознание может поставить программу. Но не действий, а некоей стереоскопии реаль­ности. Для принятия же судьбоносных решений требуется ее проведение через опосредствующий фильтр социальной техники— политики. Обладаю­щему здравым смыслом, пониманием конъюнктуры, представлением воз­можностей народа (все это может быть за семью печатями для непосвящен­ного в секреты и премудрости вершения государственных дел социального теоретика) политику многие пункты программы обществоведа могут пока­заться дикими.

К примеру, прекращение кредитования убыточных предприятий. Что оно означает: свертывание производства (при нашем масштабе убыточ­ности)? сознательный переход к повальной безработице? провоцирование

Власть

социального взрыва? На что тогда ориентирована реформационная про­грамма — на стабилизацию или дестабилизацию общества?

Отправляясь от прецедентов и используя поучительный опыт много­кратно предпринимавшихся у нас «научно обоснованных» катастроек дей­ствительности, теперь, по достижении зрелости, важно освободиться от тлетворного синдрома Пигмалиона. Человеческая жизнь созидается исклю­чительно жизнью. Никогда, ни при каких раскладах непосредственно она не может воплощать предначертаний-предустановлений теории. Сверхзада­ча и сверхцель честного деятеля науки и этой связи не конструирование, не управление жизнью (всегда оканчивающихся насилием), а выработка мак­симально полных, объемных, достоверных пониманий таящихся в ней — жизни — возможностей. Пускай реформация не будет скорой, но следует допускать лишь те инновации, какие санкционирует народ. Насколько же народ созрел, чтобы принять намечаемую рациональным потенциалом тео­рии схему, решает уже не ученый, а политик. Ученый, движущийся в мо­дальности de dicto (долженствованья), оценивает ситуацию в «чистом», идеализированном виде: действуя последовательно дискурсивно, он не мо­жет предусмотреть и просчитать эффекты привходящих, осложняющих об­стоятельств. Учет последних — искусство политика, пребывающего в мо­дальности de re (фактическая) и способного принять волевое — в идеале легитимное — ответственное решение об обстоянии дел in natura (в дейст­вительности).

Принцип диффере/щиации. Это принцип координации, уравновешива­ния, самокорректировки действий власти. Три вещи способны подчинить себе всё: насилие, хитрость, лицемерие. Предотвращению перерождения власти во всевластие и самовластие способствует учреждение продуман­ной системы контроля. От произвола власть удерживает не источник (ска­жем, большинство голосующих), а ограничения.

Поиск приемлемого регламента слаженного, согласованного взаимо­действия властей начинается с древности, где исподволь, постепенно кри­сталлизуются две значимых идеи: идея права как властного фактора благо­даря поддержке права публичной властью и идея правовой государственной власти благодаря признанию публично-властной силой обязательных право­вых норм. Именно эти две идеи заложили фундамент конструкции совер­шенно организованной власти, обеспечивающей свободу личности в усло­виях правовой государственности. «Свобода людей, находящихся под властью правительства, — указывал Д. Локк, — заключается в том, чтобы иметь постоянное правило для жизни, общее для каждого в этом общест­ве и установленное законодательной властью, созданной в нем; это —

163 Раздел IV

свобода следовать моему собственному желанию во всех случаях, когда это­го не запрещает закон, и не быть зависимым от постоянной, неопределен­ной, неизвестной самовластной воли другого человека»¹².

Дополнительный момент в представлении о разделении властей прив­нес Ш. Монтескье, выступивший с концепцией взаимного сдерживания законодательной, исполнительной и судебной властей: «Для того чтобы предупредить... злоупотребление властью, необходимо, как это вытекает из самой природы вещей, чтобы одна власть сдерживала другую... Когда законодательная и исполнительная власти объединяются в одном и том же органе... не может быть свободы... С другой стороны, не может быть сво­боды, если судебная власть не отделена от законодательной и исполнитель­ной... И наступит конец всему, если одно и то же лицо или орган... станет осуществлять все три вида власти»¹³.

Смысл разделения властей — в гарантиях от неправовых форм примене­ния силы. Поскольку факт законотворчества сам по себе не влечет наличия или исполнения закона, порукой от произвола и бесправия является сила контроля суда и общественного мнения.

Деятельность аппарата (законодательного и исполнительного) в отече­ственной истории, к сожалению, не была введена в четкие государственно-правовые и процессуальные 1раницы; она не достигала высот правовой государственности.

Львиная доля правомочий судебных властей, обеспечивающих функции разделения властей и правоохранения, состоит в проведении конституци­онно-правового контроля за нормотворческой деятельностью законода­тельных и исполнительных инстанций. Содержание и цель такого контро­ля — защита права от всевозможного его нормативного нарушения: от противоправных действий до противоправных норм. Для достижения не­зависимости суда требуется соблюдение условий в виде отлаженной орга­низации как самого суда, так и судебной иерархии в целом. Ничего подоб­ного в России, надо сказать, не было.

Независимость суда формально декларировалась Екатериной II, выдви­нувшей формулу «государев наместник не есть судья». По сути же гу­бернаторы назначали выборных судей для дворян, возбуждали и приос­танавливали дела, утверждали решения. По авторитетному свидетельству И. Тхоржевского, «не многие даже из русских людей знают и четко соз­нают, что справедливо прославленный на весь мир русский суд, свобод­ный и независимый, созданный судебными уставами Александра III, на

"ЛоккДж. Избр. филос. произв. М., I960. Т. II. С. 16—17. "Монтескье Ш. Л. О духе законов. Спб., 1900. С. 156

Власть

крестьян, т. е. на девять десятых русского населения, не распространял­ся. В самом важном для них, в делах земельно-имущественных, крестья­не ведались волостными судами, т. е. своими односельчанами, подвласт­ными земским начальникам, т. е. администрации»¹⁴.

Фактическая зависимость судов от наместников сохранилась и в совет­ское время, подразумевая беспардонное партийно-государственное вме­шательство в судопроизводство в рамках приказных норм административ­но-командной системы.

Явное и скрытое администрирование не обошло стороной и прессу, о которой совсем недавно еще говорили: будь у французов наша пресса, никто бы не знал о Ватерлоо. Верным было и остается утверждение: че­тыре газеты могут сделать больше, чем стотысячная армия (Наполеон). Сила средств массовой коммуникации — в мобилизации общественного мнения, оперативном непосредственном воздействии на широкие круги населения. Помимо прочего у представителей четвертой, информаци­онной, власти предельно обострены гражданские чувства: они играют от­ветственную роль выразителей совести, души народа. Оттого их ис­кренние порывы традиционно ненавистны официозу, действующему в духе римского лозунга «Щадить покорных и добивать гордых». Не потому ли, по Герцену, «история нашей литературы — это или мартиролог, или реестр каторги». Аналогичное находим у В. Короленко: русского писате­ля у врат рая ожидает вопрос: сколько лет отсидел за правду?

В текущий момент мы переживаем стадию модернизации политиче­ской системы, чего ей, однако, не хватает пока, так это более оператив­ной и четкой дифференциации политических ролей. «Мы наблюдаем, например, как наша оппозиция не может удержаться в роли критиков правительства, обижаясь, что ее «не слушаются», а правительство сбива­ется на роль критиков, разоблачая, обличая то, за что должно отвечать. Законодатели не могут удержаться от постоянных вмешательств в дей­ствия исполнительных органов. А эти последние тайком переделывают законы с помощью инструкций. И все вместе дружно испытывают неодо­лимую тягу к прекрасной, но, увы, не принадлежащей им роли пророков, духовных вождей»¹⁵.

Одна из неотложных задач поэтому — дополнение преобразования по­литической системы преобразованием, а во многом образованием, по­литической культуры, где «мания деструктивного участия» уравновешива­ется пассивностью, доверием, способностью к подчинению авторитетам,

¹⁴ Тхоржевскип И. Последний Петербург //Нева. 1991. № 5. С. 192. "Наумова И. Переходный период // Коммунист. 1990. N» 8. С. 8.

165 Раздел IV

сдержанностью, умеренностью и самоконтролем, что не должно, однако, мешать отстаивать свои интересы и добиваться их учета.

Принцип интеграции. В отличие от предыдущего принципа расчленения (разведения) данный принцип выражает момент сочленения (соедине­ния), синхронического действия институтов власти. Restitutio in integrum (восстановление в целостности) есть идея системного и динамического строя власти.

Пафос принципа дифференциации — в предотвращении злоупотребле­ний посредством взаимного сдерживания. Пафос принципа интеграции в инспирации слаженного взаимодополнительного функционирования. На­рушение резонанса частот собственных колебаний элементов структуры власти влечет дестабилизацию общественной обстановки: от волокиты, рипостов до конфронтации и кризисов. По этой причине с позиций под­держания социального целого обнаружение разнофазовости режимов вет­вей власти требует незамедлительного поиска фазокомпенсатора, устра­няющего сдвиг фаз между властями и достигающего согласованности. Говоря кратко, en gros (в общем) дискорданность сегментов власти способ­ствует высвобождению значительных запасов отрицательной энергии всех dramatis personae (персонам) театра власти, что чревато непоправимыми потерями и невосполнимыми утратами. Потому-то совершенен соб­ственно правовой, индивидуально-правовой и институционально-правовой мутуализм, укрепляющий взаимокорректный, но взаимозаинтересованный тип взаимоотношений между всеми ветвями власти.

Направим резюмирующие замечания на то, чтобы подчеркнуть: во вла-■ сти, как и во всем человеческом, — ordo est clevis omnia rerum (порядок пра­вит миром). Порядок власти, выстраивающийся из оптимального устрой­ства социальной жизни и руководства ею, нацеливает на конструктивное использование властителем своих полномочий. В основе этого —■ уважение к выбору и воле народа, наполняющее реализмом модусы властедействий. В совокупности фиксируемых императивов охарактеризованные принципы, вместе взятые, задают нормативную теорию пользования, владения и рас­поряжения властью. Они представляют, таким образом, некую регу­лятивную схему властной деятельности, какой в идеале она должна быть на практике. Воздействие подобной схемы на реального носителя власти осу­ществляется опосредованно — как ценностная ориентация поискового про­цесса в политике.

Нормативная теория власти не поставщик верных ответов на все случаи жизни, а именно схема — модельный типаж адекватной и притом вполне конкретной властной линии. Поэтому эта теория есть высокая идейная практическая культура, функционирующая на фоне обобщения истории